Нойко не мог отделаться от воспоминаний и с легким недоумением вспоминал предсказания Евы. Ей они давались легко — она сосредоточенно расплетала паутину на пальцах, вертела ее, будто ловя свет, внимательно разглядывала, от усердия покусывая бесцветные губы. А потом кивала сама себе, поворачивалась и улыбалась — я знаю ответ. А знала она все на свете. Но как ребенку, Нойко казались вечностью ее разглядывания плетений паутины, он скучал, считал блики в ее восьми паучьих глазах, разглядывал черные суставы пальцев в панцирных перчатках, гладил бархатные платья и осторожно, несмело, летал вокруг.

Это казалось вечностью! Но на шатком стуле самой лучшей провидицы города Нойко сидел уже пять с лишним часов. Мозг устал думать о заданном вопросе, тело изнывало от одной и той же позы. Крылья повисли, а царственную осанку удавалось сохранить лишь благодаря годам мучений.

Паучиха сосредоточенно водила руками над своим замудренным на вид творением — еще в самом начале, получив вопрос, оплела ладони и пальцы цесаревича паутиной, да покрепче, будто боялась, что убежит. Растянула от запястий нити, подвязала у свечей, выплела крупную паутину, раскапала черный воск на узлах, и теперь только и делала, что бессвязно мычала, водила руками и периодически качала головой. Оставалось только разглядывать ее, но и это утомило на исходе третьего часа. Черное платье в пол, три цветастые шали поверх, совершенно непонятно к чему — паучий домик отлично топился. Разве что можно было разглядывать узоры на платках, пытаясь не уснуть и не уронить голову на горящие свечи и сложную конструкцию из паутины. Рассмотрев их все вдоль и поперек, Нойко даже попытался разгадать секрет прически — черные крупные кудри были собраны странным образом, частично заплетены в косы, частично зализаны, где-то вообще торчком, и как все это держалось — уму непостижимо. Пытался уследить за всеми шестью руками в панцирных перчатках, как и у всех пауков, но запутался и в этом. А время все тянулось, хоть вешайся на этой же паутине со стола.

— Море. Я вижу море, — наконец тихо-тихо прошептала провидица. Ресницы подрагивали, пот ручьями сочился по вискам и щекам.

Нойко недоуменно поднял брови. Паучиха остановилась, опустила руки и открыла глаза.

— Это все? — осторожно спросил он, не решаясь убрать руки.

— Все, — женщина кивнула и вытерла краем шали лицо.

— Я спросил, дословно «где моя мать?», а вы мне сказали — «море»? Это ответ? Она что, утонула?! Или что? — нервно задергался глаз, но цесаревич проигнорировал это.

— Живая, все было цветным, — задумчиво пожевала губами провидица. — Но море — да. Море. Чем не ответ? Где-то рядом с морем, да, — пожала она плечами и принялась распутывать свою конструкцию.

— Где-то рядом с морем, — пробубнил под нос Нойко и глубоко вдохнул, пытаясь унять гнев.

— Что-то не так, цесаревич? — она поддела кончиком пальца паутину на его запястье, вспарывая ее, ногтей у нее, как и у всех пауков, не было, просто пальцы заканчивались острым.

— Да. Немного, — Нойко кивнул и потер освободившиеся ладони. — Когда-то мне гадала Ева, и я думал, что все будет несколько… иначе, прямо скажем.

Провидица села перед ним за стол и понуро опустила плечи.

— С Евой вряд ли кто сравнится, это правда, — грустно отозвалась она, пряча глаза. — После нее таких провидиц больше не рождалось. Но я могу еще попробовать что-то рассмотреть, милостивый господин.

— Нет-нет, не стоит, — Нойко торопливо подорвался со своего места и, скрипя зубами, выпрямился, от долгого сидения все тело ломило. Хотел было сказать, что еще часов шесть он не выдержит, но пожалел паучиху, вряд ли он первым напоминал ей, что была когда-то провидица талантливее ее. — Море, да? Точно море?

— Точно, — кивнула она и улыбнулась.

— А Люцифера там живет где? Вот прямо у самого моря?

— Кто, простите? — растерялась она. — Вы спрашивали, где ваша мать. Я не понимаю.

Нойко представил, как еще до следующего утра она будет конкретизировать свои поиски, а он задавать все более детальные вопросы, и едва не взвыл. Нет уж! Мама кто? Люцифера. Мама где? У моря. Все сходится. И пусть Кирана подавится своим враньем, жива она, живее всех живых. А значит, он ее найдет. Подумаешь, море. Подумаешь, вся империя посреди моря.

— А там были скалы или вот прям берег? — осторожно уточнил он снова, боясь, что это потребует повторного гадания.

— Ну как. Ну море. Берег. Пирс. Лодочки. Ну как рисуют, — пожала плечами провидица.

Берег — уже хорошо. Всего лишь край Осьминога, растянувшийся вдоль всей береговой линии. Делов-то! Это как иголку в стоге сена найти. Ночью. Посреди поля с парой сотен этих стогов.

— Спасибо и на этом, — Нойко попятился к двери. — Вы хорошая провидица, правда.

Она изящно сложила на коленях все руки и кивнула.

— Удачи вам в поисках, будущий император. Надеюсь, вы не забудете о моей помощи.

— Не забуду, — кивнул он, закрывая за собой дверь. — Никогда не забуду эти несколько часов без движения, — уже под нос, переведя дух.

— Меняться давай! — звонкий голос за спиной заставил едва не подскочить от неожиданности.

Нойко обернулся, уже заранее готовый к визгу.

Перед ним стояла все та же козочка, с рынка. Синее платьице с белыми оборочками теперь было дополнено белоснежной шерстяной шалью. Девчонка держала перед собой на вытянутых руках корзину с яблоками и явно чего-то ждала.

— Ты о чем, егоза? — хмыкнул он, оглядев ее с ног до головы еще раз. Рожки как рожки, белые кудри по плечам, чуть скрывающие козьи уши, насмешливый взгляд.

— Что тебе не понятно, а? — она топнула копытцем и подбоченилась. — У меня твои яблоки. У тебя мои персики. Я у кукольницы-паучихи их перепутала и не ту корзину взяла.

Нойко хмыкнул и сложил на груди руки, пытаясь решить, что делать.

— Ты что, тупой, цесаревич? — девчонка покрутила пальцем у виска. — Персики мои верни, говорю.

— Как? — развел он руками.

— Ну ты совсем что ли глупенький? Молча! Я тебе твое, ты мне мое? Понял? — и настойчиво пихнула корзину под нос.

— Ты персики здесь видишь? Ну хоть где-нибудь?

Козочка недоуменно оглядела его. Прижала корзину к груди и обошла, внимательно вглядываясь.

— Съел, да?

— Оставил у кукольницы, мне чужого не надо, — усмехнулся Нойко, с интересом наблюдая, как шевелятся козьи уши.

— А ну тогда я пошла, — она круто развернулась на копытце и побежала обратно.

— Самая умная что ли? Яблоки верни! — крикнул он вдогонку.

— Я у кукольницы оставлю, завтра заберешь!

— А я сегодня улетаю к морю.

Козочка остановилась на другом конце улицы, задумчиво пошевелила ушами, постучала одним копытцем о камень, принимая решение. Глубоко вздохнула и, развернувшись, пошла обратно к Нойко.

— Слушай, цесаревич, а на кой тебе это море сдалось, а? — поставила корзинку ему под ноги и отошла на почтительное расстояние.

— Тебе все расскажи, не твое ведь дело, — хмыкнул он, пересчитывая яблоки. Интереса ради, потому что понятия не имел, сколько их было. По весу ничего не изменилось.

— Просто ты один, без императрицы, без свиты, — пробурчала она, опустив глаза на свои белые копытца. — Все говорят, что полетел империю поглядеть. Мол, учишься народ свой понимать. Но слишком странно ты себя ведешь. Ты сбежал, да?

— Не твое дело, — мотнул он головой и, подхватив корзину удобнее, обошел девчонку.

— Значит, и правда сбежал, — хихикнула она в кулак.

— Пока, егоза, — цесаревич махнул рукой через плечо и внимательно огляделся в поисках места, с которого бы можно было толком взлететь, везде мешали деревья.

— А возьми меня с собой, а? — вдруг спросила она. И голос как-то подозрительно дрогнул. Нойко остановился, сам не понял, почему.

— Куда? На море что ли? — оборачиваться не рискнул.

— Куда угодно. Лишь бы подальше от этого места. Лишь бы подальше от меня самой, — хлюпал козий нос, но резковатый голос звучал твердо. — Подальше от родителей, которые только и делают, что лгут.