Два месяца назад вернулся. Денег нет, сестра кормит, а на выпивку не дает. Разыскал старую свою знакомую Ларису Перекрестову. Лариса в кафе его повела, познакомила с Борисом. У Бориса он и пасся нередко. Вел себя осторожно, у сестры ночью появлялся, забирал, что хотел, и уходил сразу, было у него секретное место. Одна Лариса да еще Толька-молокосос о нем знали. Впрочем, Толька в счет не шел - паренек верный.

22

Подполковник Шевченко сказал сиповато:

- Сделай-ка перерыв, Вадим. Николай Николаевич тебя ждет.

Обычно певучий, интонационно богатый голос звучал монотонно, ровно. Вид у Шевченко усталый, глаза тусклы, веки припухли.

У Максимова Вадим был две недели назад. Неестественно маленькое, усохшее лицо, бумажно сухие бледные губы, высохшие, бессильно лежащие поверх одеяла руки. Две недели угасания. Страшно представить, каким застанет его теперь.

Дверь в квартиру была открыта, и Вадим испугался, что опоздал. Но в коридор донесся голос Николая Николаевича, Вадим разобрал слова: «…будущее …в себе беречь»,- и поспешил в комнату. Она была заполнена людьми. Курсанты из школы милиции, преподаватели и свои, родственники, собрались здесь. Было душно, несмотря на открытое окно крепко пахло куревом, и Вадим подумал, что не надо было пускать к больному всех этих людей. Максимов лежал в постели, плечи и голова приподняты грудой подушек, лицо странно румяное, будто он обгорел на солнце. В ногах у него примостилась Аленка, посеревшая, измученная.

Максимов заметил Вадима, сказал громко: «Явился!»- и все обернулись к двери. Курсанты раздвинулись, давая ему пройти. Максимов заторопил их:

- Да вы идите, идите, товарищи. Аленка, проводи. Всех проводи.

Курсанты задвигались, один начал было: «Поправляйтесь, Николай…»

Максимов перебил:

- Да, да, идите.

И когда они вышли, усмехнулся!

- До конца соблюдают…- Взглянул на возвратившуюся Аленку, сказал раздраженно: - Дайте мне, наконец, возможность побыть без публики. Всё уходите, оставьте нас вдвоем!

Аленка выбежала, опустив голову. За ней, недоуменно переглядываясь, потянулись родственники. Дольше всех задержались в комнате жена Максимова, Вера Петровна Шевченко и еще одна, незнакомая Вадиму, женщина с лицом сочувственно-просветленнымым и горестным. «Зачем ее пустили к нему?»-подосадовал Вадим, испытывая безотчетную неприязнь к этой женщине.

Он придвинул стул вплотную к кровати, сел.

Максимов сказал раздельно:

- Я просил оставить нас.- Подождал пока женщины удалились.-Закрой дверь. Плотнее! Не могут понять, что я…- Он замолчал, не договорив. Вгляделся в лицо Вадима - светлые глаза его были еще остры и зорки. С неожиданной страстью воскликнул : - Вольно, Вадим! - и голос его, хриповатый обычно, зазвенел на самом высоком пределе.- Уходить больно! На любые муки… Режьте, кромсайте, только продлите!..- он замолчал, сердито моргнул и заговорил приглушенней: - Приходят люди - говорю, говорю… Никогда не говорил так много. Я тебя поучал?.. А ведь вот - поучать стал. Заглянул за грань-и уже мудрец… Слова! Ничего другого… Спешу - успеть бы! Что успеть?.. Мне еще бы три года… Год! Один год, но не так,.. Максимку бы,,. - и пере-бил себя: - Не о том говорю. Ты понять должен: мне уйти будет легче, если мое дело… Помоги сесть.

- Не надо, Николай Николаевич.- Вадим попытался его удержать.- Нельзя.

Максимов схватил его руки, прохрипел:

- И ты… как все… До конца: можно, нельзя… Помоги!

Вадим приподнял одной рукой легкое тело учителя, другой поправил, взбил подушки.

Максимов успокоился. Едва заметно переменил положение, и кажется, телу легче, свободнее стало. По губам прошла знакомая Вадиму усмешка.

- Гоню их, бедных…- он скосил глаза на закрытую дверь.- Суетятся… как на вокзале. А у нас с тобой дело.

Сколько людей прошло через мои руки?.. Нет, я не о том. Начальника розыска найдут, Вадим. Тебе твое исполнить надо.

Исполнить - как это он сказал, поразился Вадим. Ведь это была его, Вадима, собственная мысль: жизнь человека - это сознательное исполнение им жизни… Вадим упустил нить трудной речи Максимова, вслушался и снова был поражен. Николай Николаевич говорил о кульминации в жизни, и это опять было то, о чем думал он, Вадим. О той вершинной точке, к которой человек должен себя готовить. Неизвестно, когда она наступит, и надо заранее собрать себя - душевные силы, физические, чтобы в решающий момент мобилизовать их. У каждого были такие моменты в прошлом: революция, гражданская война, Отечественная. Матросов, Гастелло - они совершали подвиг? Или это был тот самый момент, к которому они готовили себя всю жизнь? Сейчас - Титов. Есть и всегда будут такие вершинные точки на каждой стройке и в судьбе каждого.

Вадим слушал задыхающийся, торопящийся голос Максимова, дивился совпадению мыслей, но вдруг понял: это не совпадение. Это мысли Николая Николаевича, высказанные давно и, казалось, о другом, отложились в его сознании, дремали подспудно, а в какой-то момент пробудились, вышли наружу преобразованными, уже как его, Вадима, собственные открытия, и он передавал убеждения Максимова как свои собственные другим людям, не ведая, что это Максимов живет и говорит в нэм, что это - эстафета.

Много лет назад Максимов рассказывал курсантам о Рахманинове, о том, что каждая его вещь - построение с кульминационной точкой. Рахманинов так размерял всю массу звуков, чтобы эта вершинная точка зазвучала, засверкала как освобождение от последнего материального препятствия между истиной и ее выражением. И подходил к этой вершине с точным расчетом, иначе все рассыпалось бы…

Максимов говорил тогда о музыке, но это, наверное, было не только о музыке - это было о жизни. О той вершинной точке, к которой человек сознательно должен готовить себя, чтобы не оказалось потом, что жизнь строилась зря, все построение рассыпалось…

Разве не в этом главная цель воспитания - заронить зерна мысли? Не ждать быстрых всходов, не торопить их - пусть отлежатся положенный срок, для каждого - свой. Они дадут ростки, когда явится необходимость.

Определить как можно раньше свою цель в жизни, чтобы неуклонно стремиться к ней и успеть достигнуть хотя бы самую малую ее часть. Свое исполнить. Так или не так говорил когда-то Николай Николаевич?.. Вадим не помнил тех давних слов, остался только смысл, и сейчас, у постели умирающего, Вадим необычайно остро ощутил его и больно пережил.

- А у меня хорошие надежды, - сказал Максимов.

У него - надежды?..

- Я верю в нашу молодежь. Но пестовать, пестовать… дички не те плоды дают. Приложи сердце…

Он назвал не руки, не ум и знания - сердце назвал как самый важный, главный инструмент воспитания. Он уже говорил с ним, как со своим преемником, и торопился, очень торопился сказать побольше, помочь ему в будущей его работе. А говорить становилось все труднее, паузы затягивались, и паузы эти казались Вадиму провалами, в которых терялся Максимов. Но жили глаза, еще зоркие, добрые, умные, и Вадим вглядывался в них, чтобы понять, чего не досказал учитель.

Цель - дети. Все очень просто, таков был смысл обрывочных фраз Максимова. Все очень просто: собрать вокруг себя побольше детей (Вадим знал - дока, в семье, Максимов называл так своих курсантов, взрослых, нередко семейных парней)-собрать вокруг себя побольше детей и передать им все самое лучшее, доброе, что есть в тебе.

- Вот твоя задача. Трудно будет - ко мне приходи. Я тебе…- Он замолчал. И после долгой паузы: - Что помощь!., советы… Каждый сам твори. Своя жизнь - прожитое… перечувствованное подскажет.

Ты - можешь.

И снова долгая пауза.

- В человеке доброты гораздо больше, чем он предполагает. Если, конечно, он дает ей время накопиться… Не гневается по мелочам… Не растрачивает… добро.

А ты долго не старься, Вадим. До конца. Плохо, когда люди старятся. Возраст - память. Молодые с длинной памятью - вот что такое старики.

Иди.. Вадим. Поправь… ниже. Так. Устал… Погоди.- Максимов с усилием снова открыл глаза. По губам его прошла похожая на судорогу усмешка, но Вадим уловил в ней обычную максимовскую лукавинку.- Ошибки будут - радуйся. Перестанешь замечать - стареешь. Ну, иди… Спать буду.