- Так я тебя завтра жду, - тоже быстро и радостно сказала Светлана и выскользнула за дверь, не дав ему возможности ответить и что-нибудь переменить.

13

Он подошел к светло-розовому дому с зелеными воротами. Посмотрел на номер и усмехнулся: зачем ему понадобилось сверять номер? Нашел бы дом и вслепую…

Перешагнул через знакомо высокий порожек. Детские саночки у стены, под окнами. Он вспомнил эти саночки, сам их красил, и сразу перед глазами встало давнишнее: Светлана катает Женьку, а он покрикивает: «Осторожно, мама! Ты меня опрокинешь!» - «Что это ты один катаешься! - сказал тогда Вадим, подходя. - А ну садись, мама, прокачу!» Она тотчас села на санки и Женю посадила перед собой, а он побежал, раскатал их вовсю. Светлана громко смеялась, а Женя испуганно вскрикивал на поворотах. «Не переверни нас! Не надо так быстро!» Он был трусишкой…

Вадим дошел до середины двора, щурясь от сыплющего в глаза снега, приглядываясь к парадному в глубине и думая о том, как он спокоен, странно даже. Впрочем, ничего удивительного: прошло десять лет.

Во двор выбежала Светлана в голубом костюме джерси, в комнатных кавказских туфлях с вышивкой по коричневой коже и белой меховой опушкой.

- Забылось, какая дверь?

У него громко стучало Сердце, и он снова подумал, что спокоен.

В передней стало теснее, чем было: у стены прилепились серая пластиковая вешалка с ящиками внизу и стиральная машина «Нистру».

Вадим снял пальто и первый вошел в комнату. Он помнил: дверь направо - к Светлане, налево - к соседям.

Полированный письменный стол, диван-кровать, на стенах этюды. Пахнет масляной краской.

Вадим вопросительно посмотрел на Светлану.

- Это Женина комната, -т- сказала она. - Женины этюды.

«Ну да, - подумал Вадим, Припомнив детские саночки во дворе, - Жене уже не четыре, прошло десять лет…»

- Соседи кооперативную выстроили, - говорила Светлана, - у нас теперь две комнаты. Пойдем ко мне.

Вторая, незнакомая Вадиму комната оказалась большой и почти пустой. Кушетка, прикрытая полосатой шерстяной дорожкой, очень знакомый, низкий журнальный столик подле нее. Противоположная стена вся в стеллажах. В углу, у окна, телевизор на столике. В другом углу - трюмо.

- У тебя можно танцы устраивать, - сказал Вадим и прошелся по комнате, примериваясь, куда себя приткнуть в ней.

- Все январи и май у нас празднуются, - ответила Светлана. - Наши в новых домах живут, не разгуляться. Ты ведь тоже в новом? Суду все известно!- Она засмеялась, тряхнула головой, отбрасывая со лба волосы.

Вадим сказал поспешно:

- Да, в новых не разгуляешься. - Еще раз осмотрел комнату. - А стульев у тебя нет?

- Табуретки на кухне.

Он пожал плечами.

- Так и живешь - без стульев?

- А зачем?

- Да вот, сесть не на что.

Она посмотрела на кушетку, на Вадима и вышла ив комнаты. Вернулась с белой пластиковой табуреткой, поставила посреди комнаты.

- Садись.

Он усмехнулся, сказал:

- Я, пожалуй, зря тебя потревожил: не умею рассказывать сидя. Ты, наверное, записывать будешь?

Она недоуменно смотрела на него: что рассказывать? Что записывать?.. Вспомнила и смутилась. Взяла с журнального столика блокнот и ручку, забралась на кушетку, поджала под себя ноги. Сказала, точно оправдываясь:

- Мне всегда на коленях лучше пишется…

Он еще походил по комнате, огибая табурет, как риф на пути, постоял у окна с полосатой шторой. Хорошо, что комната ему незнакома. Чем незнакомее, тем лучше.

А Светлана все-таки изменилась, морщинки у глаз, у рта. Впрочем, это мимические морщинки - она ведь все улыбается…

Хлопнула дверь, послышались шаги в коридоре.

- Можно к тебе, ма?

В комнату вошел высокий белокурый мальчик. Глава темно-кофейные, без блеска.

- Что же ты не здороваешься? - улыбаясь, сказала Светлана. - Не узнал?.. Это Вадим. Помнится, ты любил его в детстве больше, чем меня.

На лице Жени ничего не отразилось. Не мог он его помнить, конечно.

Мальчик протянул негнущуюся ладонь. И голос у него был негнущийся, бубнящий на одной ноте.

- Я пойду к Юре, ма. В шашки играть. В одиннадцать буду.

- Поужинай!-крикнула ему вслед Светлана, но мальчик был уже в коридоре, и тотчас хлопнула входная дверь.

- Представь, Юра этот, лучший его друг, - студент, - сказала, смеясь, Светлана, и Вадим понял, что ей приятно это, и она гордится сыном. - Женьке четырнадцать, а он всю мою библиотеку прочел,- она кивнула на стеллажи.- «Юность» четвертый год выписывается.

Вадим подумал, что Алька его сейчас почти такой, каким был Женя десять лет назад. Каким через десять лет станет Алька?

- А мне до-о-олго все про тебя сообщалось, - ласково сказала Светлана. - И про то, что женился, и про сына… А вот то, что тебя в милицию занесло… Полная неожиданность.

Вадим молчал.

- Тебе чаю не хочется? - спросила она.

Он вдруг рассердился - на себя и на нее. Прошелся по комнате, привычно сунул левую руку в карман, достал ключи, посмотрел на них, усмехнулся и снова спрятал. Оперся коленом о табурет, спросил насмешливо:

- У вас что, с тиражом плохо - уголовный розыск вспомнили? - И снова зашагал по комнате.

- Как тебе сказать… Мы ведь молодежная газета. Воспитывать должны. Сейчас много о юридических знаниях говорится…

- Вот, вот! - Вадим загорелся и не заметил, как очутился на кушетке, подле Светланы. - Это хорошо, что тебя не детектив интересует, как я подумал было… Ты в школе преподавала, сын у тебя большой,- увлеченно заговорил он. - Ты ребят знаешь. А я, в основном, только тех и знаю, что ко мне попадают. Одностороннее, согласись, знание… Воруют, машины угоняют, и опять - воруют, угоняют машины. Неблагополучные семьи. Отец пьет, дома драки, скандалы, дети шатаются без дела, в школу их силком тянут - не всегда и затянешь… Играют в карты на деньги. Деньги сначала у матери крадут, потом у соседки, потом… На окраине таких семей немало: люди ушли от нелегкой работы в селе, поналепили мазанок. Культурный уровень - ниже некуда… Мы эти семьи наперечет знаем, бываем в них сами, через инспекторов детской комнаты и общественников постоянно связь поддерживаем. Такие семьи - главная наша беда и забота. Но тут хоть все ясно. Родителей стараемся привести в чувство, заставляем лечиться от алкоголизма, ребят в интернаты устраиваем,. старших - на работу и в общежития. Многое, в общем-то, делаем, еще больше - не успеваем… Но я не об этом хочу с тобой поговорить. Ты мне скажи, почему попадают к нам другие ребята - из так называемых благополучных семей? Где все для них, детей, делается, и первая тарелка борща подается сыну, а не отцу? Может, оттого, что сыну, и растет иждивенец?.. Только бы учился, сделал одолжение… Да,-перебил себя Вадим,- вот главное зло: нет у детей чувства долга, не воспитывается по-настоящему ни дома, ни в школе. Обязан хорошо учиться, именно обязан - перед собой, перед школой, перед семьей, перед страной. Осознанного чувства долга у него нет, а должно быть - воспитываться должно - у первоклассника. Это поважнее, чем хороший почерк выработать и без клякс писать…

Вадим близко вглядывался в глаза Светланы и видел не те, любимые когда-то глаза женщины, а глаза единомышленника, которого мучит тот же вопрос: почему?..

- Жизнь сытна - растут быстрее? - думал вслух Вадим. - К пятнадцати годам в этаких дядей вымахивают. Материально им все дано, забот никаких. Сладкая жизнь, без кавычек… Ты можешь представить, Светлана, чтобы мы в детстве пирожок вместо мяча по улице футболили? Пирожок - ногами?..

…Вадиму исполнилось пять, Инге - восемь в эвакуации, в Челябинске. Мать болела после родов, грудная Оля кричала день и ночь, накричала себе грыжу. Морозы стояли лютые, а было у них с Ингой одно пальто на двоих. Он, Вадим, надевал старый жакет матери (рукава свисали до земли, но он их не подворачивал - так теплее). Поверх жакета - платок, повязанный, как на девочке, крест-накрест. Вставали затемно, бежали в столовую, в которой обеды отпускали без карточек: одно первое, одно второе блюдо и сто граммов хлеба. Занимали очередь на улице, чтобы, простояв несколько часов на морозе, получить скудную еду: один обед делили на двоих, второй перекладывали в поллитровые баночки, бережно заворачивали в газету ломтик хлеба и медленно, всегда вялые, сонные, разморенные в тепле столовой, шли к выходу. Как-то ошиблись дверью и очутились в комнате заведующей. Здесь стояли и очень громко говорили разные люди, выкладывали на стол заведующей документы, одинаково просили: разрешите