— Ты ведь со мной не только о герыче хотел поговорить, — вдруг заявил блонди, отставляя опустевшую тарелку, — верно?

Я чуток отодвинулся, не расплетая объятий, опустил ресницы, подтверждая.

Валера посерьезнел, промокнул рот салфеточкой, высморкался в нее, смял бумажку и закинул в стоящее неподалеку мусорное ведро — попал, йес снайперам — подпер подбородок кулаком.

— А о чем именно? — спросил.

Я замялся, не зная, с чего начать, вздохнул.

— Ну? — ободрил Лерка.

Парень так на меня смотрел… Терпеливо и внимательно.

Я помолчал еще чуточку, почему-то покраснел и наконец выпалил:

— Лер… Я тут думал-думал… Только чур не ржи! Ты же помнишь, до изнасилования мне нравились девушки…

— Да, — кивнул блонди.

— Так получается, я тогда был натуралом?

Лерка помрачнел, погрустнел, заводил пальцем по скатерти и глухо ответил:

— Я до борделя тоже считал себя натуралом, Серёж. Мне ни парни не нравились, ни мужики. А теперь вот сижу тут и по уши влюблен в мальчишку, в тебя, то бишь, а с бабой в последний раз спал больше года назад, случайно, по пьяни, и не смог кончить, потому что члена в заднице не хватило, а ее сиськи вызывали оторопь. Жизнь, мой Ежонок, жутко странная штука, она многое с ног на голову переворачивает… А к чему ты это вообще?

— А к тому, — я прильнул к впавшему в тоску возлюбленному, поймал его ладонь между своими, легонько сжал, утешая, — представь себе на минуточку, что те насильники проехали мимо меня и не затащили в подвал. И я не попал в дурку, и меня не нашла там Алина Константиновна, и не передала Диме. Соответственно, я не появляюсь в этом доме, тебе не приходится за мной ухаживать… Что тогда с тобой бы было дальше? Снаркоманился б вконец от одиночества и сдох в каком-нибудь притоне в ломке?

Лерка замер с раскрытым ртом.

— Ёжа! — ахнул потрясенно. — У тебя крыша совсем поехала?! Собираешься утверждать, что…

— Именно, — я поерзал, не выпуская родной руки из ладоней, — нас свело провидение Божие, чтобы ты не умер. И весь случившийся со мной кошмар — отнюдь не слепая воля случая. Кто-то сверху так решил и привел меня к тебе, калеча и меняя — к нашей общей любви. Чтобы мы хранили друг друга и поддерживали…

Валеру перекосило и подкинуло.

— Бля! — взвыл парень, дергаясь, словно под током. — Мальчик мой ненаглядный, ты… — и сдулся, оседая безвольным кулем, половил ртом воздух, проговорил тихо-тихо, после недлинной паузы, — сам придумал или надоумил кто?

Я съежился и молчал, испуганный.

— Ёжа, — негромко окликнул блонди, посмотрел прямо в лицо, — я задам тебе вопрос, не удивляйся и отвечай коротко: «да», «нет» или «не знаю». Договорились? — дождался моего кивка, резко выдохнул и выпалил: — Ты хотел бы, чтобы мы поженились?

Я выпялился на мою пару и «завис», хрипло вякнул, не понимая:

— Как?..

— Каком кверху, — фыркнул Валера, — ну как люди женятся, ёлки-палки?

Обмениваются кольцами, бумажки заполняют, потом целуются и — и хоп, семья. Ага. Ясно.

— В России однополые браки не расписывают, — напомнил я, полностью не в себе от шока.

Лерка хихикнул:

— Скажи «да» — и сгоняем в ту же Францию, — успокоил, — во Франции расписывают и в Финляндии, по-моему, тоже. Несколько часов на самолёте или автобусе…

Я отстранил льнущего поцелуем возлюбленного, сполз с его колен, поморгал совершенно охреневшими, стеклянными зенками — и удрал. Ибо Лера — он не шутил. Он взаправду собрался на мне жениться. Или со мной? Оо-о-о-о…

Ответить парню сейчас я был не в состоянии, даже «не знаю» — временно утратил дар речи. Попозже. Когда мозги в кучу соберу.

Глава 35. Дима. 9-10 янв.2013 г. О том, к чему может привести излишнее самомнение, или господин Воронов шпарит по собственному разумению

Серёжик просочился в палату скромницей, потупив глазки, в руках большой пакет. Трепеща ресничками, разложил прикроватный столик, начал извлекать на свет и расставлять коробки и коробочки с чем-то съестным и, как я догадывался, вкусным. Молчал, вздыхал.

Я наблюдал с подушек и невольно загорался ревностью — пацанчик выглядел откровенно затраханным: распухшие пунцовые губы, темнеющие на нежной шейке пятнышки засосов, осунувшийся, бледный, да и двигался скованно, враскоряку. Хм, похоже, он с Леркой в моё отсутствие времени даром не терял, отрывались ребятки на всю катушку. Вот ведь шалавины, оба! Ни капли стыда у них нет… Зато понятно, почему их телефоны были выключены — чтобы никто наслаждаться не мешал. Р-р-р.

Пакет опустел, все посудинки из него перекочевали на столик. Ёжик смял нейлон в шуршастый комок, сунул в верхний ящик тумбочки, неуверенно потоптался и бочком, явно оберегаясь, подсел ко мне, наклонился, прильнул щечкой к щеке, неразборчиво мурлыкнул приветствие. Я обнял его вкруг талии, притянул поближе, поцеловал в висок, вдохнул аромат юного чистого тела и шампуня. Этот мальчишка совсем недавно отдавался другому, между прочим. И кричал под этим другим, кончая. Снова р-р-р.

— А где Валера? — спросил. — Он почему не приехал? До сих пор гриппует или так яйца стер, что встать не смог?

Серёжа повозился, отстранился и посмотрел — прямо, с укором.

— Дим, — сказал, почти умоляюще, — прекрати. Ты уже один раз поревновал до инфаркта, тебе мало, второй хочешь?

Второго инфаркта я не хотел, но не ревновать не мог. Пока я тут валяюсь, весь обклеенный электродами, опутанный проводочками, тоскующий… Себя было жалко.

— Так где Лера?

— Дома, — ответил Ёж, — у него живот разболелся. Лежит он.

О, блонди досношался до того, что лежит. Перенапрягся, бедняжечка. Плак-плак. Выпишусь из больницы и прибью. И Ёжку тоже прибью. А потом отымею нахалят по очереди, уткнув мордахами в ковер. Если сердце позволит, разумеется…

Сергей завозился, выпростал руку, подпер кулачком подбородочек и «завис» — глаза в глаза, печальный и невыспанный, задумчивый. Малыша, похоже, что-то мучило, и — не утраханная попень, факт.

— Я по тебе соскучился, Дмитрий Константиныч, — вдруг выдал он, розовея, — без тебя дома пусто. Поправляйся побыстрее, пожалуйста?

Чего?!

Я подскочил, пораженный, на сто процентов уверенный — подросток не играет, высказался искренне. Ухватил смутившегося задним числом шатенчика за запястье, дернул на себя, и Ёж покорно — даже радостно — скользнул, пристроился рядышком, прильнул к боку, обнял поперек груди и засопел в ухо.

Притихшая было ревность вспыхнула с новой силой, а вместе с нею пришла и огромная тревога за брошенных без пригляду мальчишек — у них точно и определенно что-то стряслось. Иначе не приплелся бы Сергей сегодня в палату побитой собачонкой.

Целовать юного изменщика в макушку, в носик, перебирать его тонкие прохладные пальчики — утешая и балдея от ощущения родного живого нежного тепла… Плохо торчать сутками в одиночестве, хорошо, что Сереженька сейчас здесь, со мной, пусть я у малышонка и не единственный партнер, ибо невозможно требовать верности, когда тебе за полтинник, ты прикован к постели и не можешь сам даже в душе помыться…

Ревность угомонилась, пристыженная, уползла до лучших времен — и на ее место пришел покой.

— Я тоже по вас скучаю, — шепнул, — по тебе и по Лере. Сильно-пресильно, правда. Навещайте меня почаще, ладно?

Ежонок всхлипнул совсем по-детски, пробормотал, по-прежнему пряча мордашечку:

— Дим, а как ты относишься к однополым бракам?

Я удивленно вскинул бровь, поразмыслил пару мгновений — вот сюрприз, котенок замуж просится — и ответил:

— Мы не сможем пожениться, мой ангел, даже во Франции — ты несовершеннолетний. Еще два года подождешь?

Сергей охнул, рванулся и отпрянул, едва не слетев на пол, уставился огромными пульсирующими зрачками.

— Что? — мяукнул, странно скривив рот.

Я повторил:

— Ты — несовершеннолетний. Только через два года, когда подрастешь.

Подросток округлил губки буковкой «о», моргнул и ошарашенно затряс головой, выставляя вперед ладошки, закрываясь ими, словно щитом.