Вернулся главный секьюрити нескоро и чудовищно злючий. Он присел со мной рядом и долго-долго смотрел прямо в глаза, держа за руку. Проговорил негромко, чтобы слышал лишь я:

— Это сделал Игорь. Больше не будет.

Вскочил, дергано пошагал взад-вперед, бормоча какие-то ругательства, остановился, честно сообщил:

— Дмитрий Константиныч узнает — выгонит меня на хуй.

Развернулся на каблуках и ушел. Я лежал, до сих пор до конца не успокоившийся, и вяло раздумывал над создавшейся ситуацией. Рассказывать Диме о глупейшей выходке Игоря? Не рассказывать? Подставлять Славина не хотелось — главный секьюрити мне нравился по-человечески.

Ну и ладненько. Значит, не стану рассказывать. Пусть крыса останется нашей общей с Антоном Семенычем тайной, просто тайной. Без подтекста и скрытых целей, не для шантажа.

И таблетки тоже буду принимать по минимуму, а не как вчера — они явно делают мне нехорошо. Пора учиться владеть своими нервами.

Решив так, я собрался, сполз с дивана, поднялся на подгибающиеся трясущиеся от слабости ноги и поплелся, цепляясь за стены и ежесекундно норовя упасть, в душ, отмываться и приводить себя в порядок. Наплескался в теплой воде, переоделся в чистое и спустился на кухню, уже вполне придя в себя. Некормленный со вчерашнего обеда организм требовал пищи.

На кухне хлопотала седовласая работница в клетчатом фартуке, мыла посуду; вкусно пахло выпечкой. Я бочком просочился мимо нее к холодильнику, распахнул дверцу и немедленно потерялся в изобилии коробочек и кастрюлек. Винегрет. Ветчина-нарезка. Непонятный, типа оливье, салат. Котлеты. Сыр пяти или шести видов. Явно запеченная в духовке рыба. Щи. А это что? Шашлычок. Ох…

Я хотел все и сразу, прям немедленно. Пустой желудок громко проурчал, он тоже хотел все сразу и немедленно. Не заморачиваясь выбором, я нагреб, чего влезло в руки, до кучи, побухал на столешницу, ухватил с сушки ложку и тарелку, навалил всего помалу и начал есть, прямо стоя, мурча и повизгивая от удовольствия. Пожилая работница пялилась во все глаза, но ничего не сказала — вышколена была, похоже, отменно, и знала — лезть в хозяйские дела не стоит.

Я жевал и глотал, жадно, некультурно почавкивая, она глядела по-прежнему молча. Потом, опять молча, отвернулась к раковине и продолжила мыть посуду. Я же доел, оставил грязную тарелку у мойки и ушел, ощущая себя то ли барином, то ли мебелью. Мне было не по себе.

Возвращаться в спальню не хотелось, да я и не помнил, где она, вдруг потянуло на улицу, к воздуху, к цветущим яблоням, подставить лицо ветру — так сильно, что даже страх перед открытым пространством исчез. Прогуляюсь, заодно и Диму поищу — тот вроде в гараж собирался со Славиным готовить катер к вечерней рыбалке.

Двери гаража были распахнуты настежь, но внутри никого не оказалось. Катер стоял посередине на специальной подставке с колесами, укрытый чехлом, большой, напоминающий спящего китика, распространяя нерезкий дух смеси металла, краски и бензина. Я похлопал его по боку, приветствуя, обошел вкруговую, заглянул под брезент — беленький, вдоль борта — широкая красная полоса и две темно-синие буквы названия — ё и ж. Странное погонялово для плавсредства, но вполне объяснимое. Прикрыв веки, я положил раскрытые ладони на буквы, по одной на каждую, погладил их, усмехнулся, шепнул:

— Привет, тёзка…

Разумеется, суденышко не ответило, ну так я от него и не ждал, более того, случись подобное, скорее всего сразу ушел бы с перепугу в сумерки.

За спиной зашуршало, и дверь гаража с лязгом захлопнулась, отрезая меня от мира, на несколько коротких, показавшихся вечностью мгновений наступила темнота, снова шорох, щелчок выключателя, и вспыхнула под потолком лампочка. Я было собирался зажмуриться, пугаясь, но тут же вновь распахнул ресницы — заметил движение и обернулся навстречу выскользнувшему из-за кормы катера Игорю. Парень приблизился — руки в карманах, с кривой, не обещающей мне, бедному, ничего хорошего, усмешечкой, остановился в паре шагов, прищурился, сдул со лба челку, поинтересовался, обнажая в оскале крепкие желтоватые зубы — курит небось — негромко:

— Катерок щупаешь? И как, нравится?

Я попятился, уткнулся лопатками в белый борт с надписью «ёж». Бежать было некуда, звать на помощь не имело смысла: не услышат, во дворе — никого, а от дома гараж далековато. Оставалось жаться к кораблику, трястись мелким трясом и ждать, чего выкинет Игорь.

Русоволосый между тем полюбовался на меня, тварь дрожащую, еще чуточку и спросил уже более миролюбиво:

— Скажи, почему ты так боишься крыс?

Я поперхнулся слюной и зашелся кашлем, выдавил, задыхаясь:

— У отца спроси… Он… Объяснит…

Игорь дернул уголком рта, покривился.

— Спрашивал уже, — мяукнул недовольно, — отказывается он, мол — чужая тайна, не лезь, — парень придвинулся ко мне поближе, почти вплотную, обдавая мятно-сигаретным амбре, ухватил за отворот куртки, слегка встряхнул…

Я шарахнулся прочь, проваливаясь в омут паники, с криком споткнулся о неровность пола и полетел кувырком, ударяясь о бок катера головой, плечом, цепляясь за воздух. Под локоть подвернулась какая-то палка-непалка, я сшиб ее и все же упал, вбившись коленкой в стеллаж с инструментами. Игорь рванул за мной, навис, взмахнул сжатым кулаком и тут же с испуганным «ахом» метнулся прочь, но не успел — стеллаж рухнул на него сверху, сминая, засыпая коробками и железяками. Я, валяющийся на спине на полу, на полном автомате вскинул ноги, ловя и принимая на себя тяжесть металлической конструкции. Кругом грохотало, рушилось, стучали градом по телу болты и гайки, Игорь кричал не переставая и в его воплях были неподдельные ужас и мука. В довершении апокалипсиса вдруг погас свет — порвался утянутый стеллажом электрический провод, и мы оказались в полной темноте…

Наконец вещи отпадали и угомонились, и пришла тишина. Я продолжал лежать, удерживая чертовы полки на вытянутых ногах. Паника схлынула, вытравленная болью от многочисленных ударов — тоже вариант шокотерапии, бля — пусть сердце и билось пока заполошенной птицей. Рядом стонал Игорь.

— Ты цел? — спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать, ну, и из вежливости, конечно, и заерзал, пытаясь устроиться поудобней и немного ослабить напряжение в коленях.

Мой товарищ по завалу ответил исполненным боли воплем.

— Эй? — всполошился я. — Чувак?

В том месте, где должен был находиться Славин-младший, наметилось некое движение, и русый откликнулся — сдавленно и хрипло, с паузами:

— Не дергайся, умоляю… Тут какая-то хрень острая… мне в спину воткнулась…

Я понял и застыл, заткнулся. Держать стеллаж было трудно, ноги очень быстро затекли, мышцы засводило судорогами, но на каждое мое поползновение шевельнуться придавленный железом Игорь отвечал жалобными, страдальческими вскриками: вот и приходилось корячиться и терпеть. В довершение кошмара по углам во мгле ожили непонятные шорохи, им вторило тихое попискивание, и я сжался, чувствуя вновь пробуждающийся панический страх — пришли крысы. Без сомнения, я слышал именно их.

Чтобы удержать поплывшее сознание и не провалиться в истерику, потребовалась вся моя воля, без остатка.

— Игорь, — позвал я, стуча зубами, — говори вслух, или мы пропали. Просто говори, неважно о чем. Анекдоты трави, стихи читай. Заполни эфир, короче, у меня планка едет…

И Игорь не подкачал. Подавил болезненный стон, глухо кашлянул и выдал первое, что в голову пришло:

— Жили-были в одной деревне дед и баба, и была у них курочка Ряба…

Честно, я бы заржал в другой ситуации, но темнота и снующие вокруг крысы к веселью не располагали. Поэтому тоже откашлялся и поддержал звенящим от подкатывающих слез, натянутым, словно струна, голосом:

— И снесла эта дурная птица как-то яйцо — не простое, а золотое…

Минуты ползли, а притихшие крысы во тьме обалдело слушали исполняемую дуэтом повесть о преславной курочке Рябе. Мы со Славиным-младшим довели историю до победной кульминации, передохнули чуточку и завели новую сказку — на этот раз о гадком утёнке. После утенка последовала «лягушка-путешественница», но на середине ее прервали — дверь гаража с лязгом распахнулась, и внутрь ворвались бравые парни из охраны. Ребята успели вовремя — я уже совсем перестал чувствовать ноги и был почти готов уронить давящую на них гору железа.