Собственное существование представлялось Ро похожим на лабиринт. Карта лабиринта, которую каждый из них держал в руках, рано или поздно оказывалась исчерченной линиями. Тогда, наконец, они обнаруживали себя в последнем тупике и понимали, что блуждания бессмысленны и выхода просто нет.

А другого лабиринта не будет.

И каждый из них, подождав кто-то больше, кто-то меньше, принимал решение стереть все линии на карте и начать блуждания сначала, с новой, пусть и заведомо тщетной надеждой на выход.

Ро не знал точно, сколько раз перезагружался сам. Знал только, что существует так уже около семи лет. И что через три дня будет полгода, как продолжается его очередной путь к безнадежности.

Стас уже приходил в себя. Ро, Профессор и Ванька склонились над ним.

— Ты живой? — спросил Ванька.

— Нет, — ответил за Стаса Ро.

— Сейчас придет в себя, — одновременно произнес Петр Евгеньевич.

Переглянулись.

— Пессимистичны вы, Родион Родионович, — покачал головой Профессор.

— В данном случае пессимистичны вы, — мрачно откликнулся Ро.

— Не буду с вами спорить.

Стас открыл глаза.

Ро вздохнул со смесью зависти и жалости. Для Стаса блуждания начинаются заново.

Но сперва ему предстоит узнать, что он уже шесть лет как мертв.

1. Бладхаунд

Выйдя от Яворского, Бладхаунд положил сумку с нейрокристаллом на переднее сидение своей «Тойоты» и скомандовал навигатору:

— К Емельянову.

Мишка Емельянов когда-то учился вместе с Бладхаундом, однако диплом искусствоведа так и не получил, ушел к программистам. Недавно появившиеся нейрокристаллы целиком увлекли его и, ведомый этой страстью, он проделал немалый путь от истока до самых глубин: от завораживающего свечения поверхности кристалла, через передачу электрических импульсов в наноструктурированных полимерах, до химических процессов в живом еще мозге. До запрета он с увлечением читал студентам лекции по устройству нейрокристаллов, после же наука его оказалась никому не нужна, и он с легкой руки Бладхаунда подался в эксперты. Таким мелочам, как полулегальный статус, он не придавал значения, любимым делом зарабатывал неплохо, а полученное им образование не позволяло более сноровистым, но менее подкованным коллегам занять его нишу.

Дверь Бладхаунду открыла супруга Емельянова.

— Миша дома?

Та лишь развела руками и указала на лестницу, ведущую в подвал.

Бладхаунд спустился и постучал.

— Минуточку! — послышалось из-за двери.

Бладхаунд прислонился к стене и приготовился ждать. Минут через пять дверь открылась, и на пороге возник хозяин. Он близоруко посмотрел на Бладхаунда, словно бы не узнавая, потом наконец отступил:

— А, это ты! Проходи, проходи… Рад, рад, только у меня тут… беспорядочек…

Бладхаунд вошел в большую, ярко освещенную комнату. Беспорядочек ничем не отличался от того, что творилось в этой комнате во время других визитов ищейки — картотека, баночки с реактивами за стеклянными дверцами шкафа и на столе у стены, стопки бумаги, устало мерцающий экран терминала, а в дальнем углу, у двери в морозилку — коробки с нейрокристаллами. Очевидно, не все образцы были удачными — от коробок изрядно попахивало.

Центр комнаты занимал огромный стол, центр стола — микроскоп. Рядом с микроскопом, под мощным светом лампы располагался насквозь проржавевший нейрокристалл, иглы, несколько шприцев, скальпель, предметные стекла, банки, мензурки — чистые и с образцами.

— Что-то интересненькое принес? — поинтересовался Емельянов, занимая место у стола. — Погоди, мне еще недолго… Принесли, понимаешь, на анализ, надо закончить… Ситуация смешная — да ты садись! — бабка у заказчика померла… Так, сейчас мы тебя чуть-чуть уколем, воооот сюда… Ага, есть! О чем я? А, да. Бабка. Бабка, понимаешь, решила внуку подарочек сделать… Завещала себя прошить, да не просто, а у Серова, ты же понимаешь, что это значит. И вот Серов, значит, ее прошил, и получилось у него этакое дерьмецо. А внук на Серова в суд, значит, подавать собирается. Потому что у бабки, оказывается, сертификат был, что мозги ее стоят, прости господи… Так, секундочку, образец органики возьмем… Ой ты мой хороший, давай к дяде Мише воот сюда… О чем я? А, сертификат. Стоят мозги ее, ежели их прошить хорошо, ни много ни мало двадцать тысяч европейских денег… Эдакое богатство! Ты кофе будешь? Я сейчас руки вымою и сделаю. Ну вот. И Серов виноват, потому что сертификат, понимаешь. И хочет он — не Серов конечно, Серову-то что, он мастер, с большой буквы мастер — заказчик хочет, чтобы я выдал экспертное заключение, мол, виноват Серов, работка-то дрянная… Ну, мы-то с тобой цену сертификатам этим знаем. А что Серов даже на таком дрянном материале сработал отменно я тебе и без экспертизы скажу… Ты с сахаром? Молоко, может быть? Сейчас, в холодильник сбегаю…

Он бросился к двери в углу, растолкал ногой мешающие открыть ее коробки, засунул нос в кладовку. Бладхаунда обдало прохладой и запахом подгнивающей плоти.

— Да ты садись, чего стоишь-то? — хозяин вернулся, сдвинул к стене миску с темными ошметками, поставил на ее место добытый пакет молока. Выудил из-под стола два табурета, подвинул один гостю.

Бладхаунд сел. Достал из сумки и молча положил на стол взятый у Яворского кристалл.

Емельянов присвистнул, отставил чашку и осторожно, двумя руками взял образец.

Бладхаунд отхлебнул горького кофе и отметил про себя, что Яворский прав — пятнышки, совсем недавно походившие на веснушки на детской коже, теперь превратились в оспины. Голубой цвет местами выцвел и потемнел. За какой-то час нейрокристалл потерял на черном рынке тысяч пятнадцать и, похоже, не собирался останавливаться на достигнутом.

Емельянов перестал крутить кристалл в руках, осторожно отнес его на рабочий стол и вернулся к Бладхаунду и кофе.

— Бладхаунд не приходит без работы, — сказал он вполне довольным голосом.

— Нужна экспертиза. Срочно.

— Что именно надо узнать?

— Все, что сможешь. Особенно меня интересует технология прошивки.

— Технология? — удивился Емельянов. — С каких пор ищейку интересуют технологии?

— С тех пор, как запахло фальшивками. Ты когда-нибудь слышал про фальшивые нейрокристаллы?

— Тю! Ты забыл, что ли, дело Уилкса? Да, не у нас, в Штатах, но…

— Вспомни еще Дюбуа, — поморщился Бладхаунд.

— А что такое с Дюбуа? Вот чего не могу понять — почему кристалл Дюбуа считается шедевром, а тот, другой, как две капли воды — понимаешь, поделка! Ну да, Дюбуа был вроде как политиком, а второй, говорят, студентик, калибр не тот…. Но цвет-то! Вещица-то изумительная!

— Студентика этого продали за полмиллиона, — отмахнулся Бладхаунд. — Потом, когда разобрались. Я о другом. Похожие и искусственные кристаллы — трюки для публики. Меня интересует подделка мастерская, такая, чтобы даже профессионал не отличил.

Емельянов молча поднялся, подошел к столу и снова взял кристалл в руки.

— Он теряет цвет, — сказал Бладхаунд. — Несколько дней назад он выглядел как нейрокристалл Разумовского. Даже владелец не заметил подмены.

Емельянов присвистнул.

— Первый раз слышу про такое! Как же это можно… Их же многие пытались, ну, ты знаешь, подкрасить, чтобы, значит… Сейчас, погоди, мы возьмем одну штуку и проверим… Тааак, сеть у нас подключена… Где же оно?

Эксперт пошарил рукой под столом и достал скатанный в рулон валидатор.

— Это портативный, — оправдывался он, раскладывая на столе рядом с терминалом прозрачную пленку с укрепленными на ней чипами и проводами. — Когда будет время изучу повнимательнее на томографе…

Нейрокристалл лег на пленку. Емельянов аккуратно подключил датчики.

— Погоди-ка… Сейчас дадим ток… Хм… Ну, ты знаешь, он работает, а вот как… Ты же мне оставишь его на недельку?

— Слишком долго, — отрезал Бладхаунд.

— Есть у меня мыслишка, — Емельянов почесал в затылке. — Как это могли сделать. Проверить надо… Ну, хоть на пару дней? Все равно биоорганика быстро не делается, а случай действительно уникальный. Надо же разобраться…