— Сейчас многие считают иначе, но я верю, что свечение это — от бога, — он снова ткнул пальцем вверх. — Это душа, Блад. Наша, человеческая душа. Мы, люди, научились сохранять ее красоту. Но мы не в силах изменить то, что создано не нами. Понимаешь?

— Думаю, да, — кивнул Бладхаунд, пристегивая ремень. — Спасибо, Януш. Сегодня же позвоню насчет твоей просьбы.

— Спасибо.

— Всего доброго.

И «Тойота» Бладхаунда резво побежала в сторону Москвы.

Первым делом надо было выполнить обещание, данное Янушу, и Бладхаунд достал телефон. Забавно, что ему приходится заниматься поисками тела, но, увы, в умах многих тело и мозг неразделимы. Впрочем, именно это часто помогало Бладхаунду раньше. «Cherchez le corps»[1]. А мозг найдется поблизости.

Изготовление тела требовало столь же виртуозного мастерства, как и создание нейрокристалла. Настоящие мастера были в цене. После принятия нынешних законов они остались не у дел, подавляющее большинство предпочло уехать, чтобы безбедно жить на заработанное, остальные — ушли в столь глубокое подполье, что теперь не достать. Запрет не распространялся на нейрокристаллы домашних животных, но спрос и здесь стал падать. Мода прошла, к тому же зеленые уцепились за доводы против экстракции личности и хором затянули, что «раз для людей плохо, то и зверушек мучить не стоит».

Про Артемия Стогова поговаривали, что он готовил тело для президента — на всякий случай. И прошивщик у того тоже был. Верно это было или нет, Бладхаунд не знал, но в том, что Стогов был выдающимся профессионалом, не сомневался. А близость его к власти оставляла надежду, что мастер от дел не отошел.

— Слушаю! — произнес голос в трубке.

— Здравствуй, Артемий. Бладхаунд.

Несколько секунд Бладхаунд слышал только тяжелое дыхание — казалось, Стогов бежал кросс перед тем, как взять трубку.

— А, здорово, брат! — признал он, наконец, Бладхаунда. — Не забыл, значит? Как ты? Все нюхаешь?

— Я по делу.

— Да все по делу. Только вот времена нынче не те.

— Для моего дела это неважно, — и Бладхаунд изложил Стогову суть своей просьбы.

— А! — воскликнул Стогов, поняв, что от него требуется. — Собачка! Собачка — это не противозаконно! Собачку мы сделаем, в лучшем виде. Ты мне пришли только все про нее — ну там порода, размеры, особые приметы и все прочее. Ну и кристалл, понятное дело, замерь — у них стандартные гнезда слишком большие, все равно руками переделывать придется. Адрес запиши.

Бладхаунд послушно записал адрес. Стоя в пробке на въезде в Москву, залез в почтовый ящик и извлек все необходимые файлы. Януш позаботился обо всем — приложил даже аудиозапись лая Келли, чтобы мастер мог отрегулировать тембр.

Дома Бладхаунд застал Степана. Техник сидел за кухонным столом, крутил что-то в электронных внутренностях Тоши и не стал отрываться от работы, когда Бладхаунд вошел в кухню.

— Привет, шеф! — бодро воскликнул он. — Давненько не видались… А старушка твоя ничего, держится. Хотя я б на твоем месте поменял давно. Сейчас такие новенькие делают — ммм! Говорят, появились такие, ну, знаешь, как бабы настоящие, не то, что твоя коробка. И глаз радуют, а может и того, фичи соответствующие имеют.

Степан хохотнул.

Бладхаунд ничего не ответил. Смысла в антропоморфной домашней прислуге он не видел, а для секса существуют проститутки. Зачем мешать мозг и тело, если они хороши каждый сам по себе?

Процессор Тоши лежал слева от Степана. Бладхаунд аккуратно взял его. Небольшой, размером чуть побольше кристалла Янушевой псины. Яркий, синий снизу, переходящий в нежный перламутр сверху. Заводская окраска. У людей такого не бывает.

— Кристалл-то хороший, — сказал Степан, заметив его интерес. — Можно и в новую модель вставить. А если и блок памяти переставить, то это твоя старушка и останется, и она тебе большое спасибо скажет за новое тело. Давай кристалл, шеф. Почти закончил.

Бладхаунд протянул ему нейрокристалл. Степан устроил его в гнезде, прикрыл защитным слоем, затем внешней крышкой и запустил загрузку.

— Все в порядке, шеф! — доложил он. — Ее теперь с полчаса б не трогать, пусть старушка в себя придет. Если что не так, ты свистни, я поправлю. Но мой тебе совет — купи лучше новую. Стоит не так дорого, зато наворотов больше, забот меньше, гарантия опять же… Ну а так, как хочешь, конечно. Бывай, шеф!

Степан ушел. Тоша мирно гудела в углу. Бладхаунд сам сварил себе кофе и ушел к терминалу.

Вызвав информаторий, он взялся за Чистякова. Ровесник века, кандидат исторических наук, выдающийся историограф. Интерес к историческим личностям задал направление всей его научной работе — он старательно искал и находил в кристаллах следы великих деяний носителя, а на досуге пытался смоделировать кристаллы Гитлера и Сталина. На заре карьеры участвовал в грандиозном проекте по заказу церкви — моделировал кристаллы святых. Работал в институте мозга вот уже полтора десятка лет, сперва в отделе историографии, затем принял приглашение во вновь созданное при институте нейрокристаллическое отделение или — как называли его сотрудники и аспиранты, попросту — отдел бессмертия, где защитил докторскую. Там Чистяков проработал пять лет — вплоть до расформирования. После принятия закона о запрете на экстракцию личности молодое подразделение лишилось самого объекта исследований и было обречено.

Сейчас Чистяков являлся главным экспертом практически единственной официальной лаборатории страны. Подчинялся только директору института. Бладхаунд сохранил досье на Чистякова и переключился на директора. Вот с кем обязательно надо поговорить. Возможно, даже раньше, чем с Чистяковым.

Ефим Всеволодович Молодцов. Глубокий старик, но до сих пор возглавляет институт — значит, из ума еще не выжил. Бладхаунд скользнул взглядом по внушительному списку публикаций, в основном посвященных подготовке мозга к прошивке. Сыворотку для замедления разложения тканей после смерти тела изобрели до Молодцова, но он значительно усовершенствовал состав и по праву числился среди отцов-основателей нейрокристаллизации. А главное — именно он в свое время выступил основным инициатором создания отдела бессмертия, который и возглавлял все пять лет его существования. Значит, знает всех, кто проводил эксперименты с нейрокристаллами. Да и о Чистякове может рассказать.

Бладхаунд, забыв про кофе, принялся искать информацию про других ученых, работавших с Молодцовым.

Александр Левченко. Эту фамилию Бладхаунду напоминать было не надо. Ученый и политический деятель, он явился инициатором запрета на экстракцию личности и упорно пробивал законопроект, пока не получил за это пулю в легкое. Кажется, примерно в одно время с Разумовским. Не исключено, что в той же самой стычке. Только были они на разных сторонах — Разумовский с пеной у рта доказывал, что бессмертие прекрасно, полезно и дешево обходится государству. Разумовский не был ученым.

Левченко изучал нейрокристаллы в условиях экстракции, то есть, проще говоря, работал с адамами — в то время в ходу был термин «носители нейрокристаллов». Он доказал, что структура кристалла, в отличие от структуры живого мозга, неизменна, и объяснял этим волну затребованных носителями нейрокристаллов эвтаназий, предшествующих принятию запрета. «„Я“ не управляет мозгом, — писал Левченко, — а находится в клетке, управляемое извне неизменностью нейронных сетей. Невозможность учиться, невозможность развиваться, невозможность стремиться и достигать поставленных целей превращает жизнь в бессмертное существование в карцере».

Бладхаунд просмотрел список научных работ Левченко. Подавляющее большинство было датировано прошлым десятилетием. Похоже, под конец жизни ученый ушел с головой в политику.

Рядом с именем Левченко часто упоминалась другая фамилия. Вениамин Кривцов был идейным противником Левченко, но при этом, если верить мемуарам его сподвижников, и закадычным другом. Дипломная работа Кривцова была посвящена зависимости цвета нейрокристалла от химического состава крови, и в течение всей научной карьеры он не уходил от этой темы далеко. Кривцова интересовала в первую очередь психология. Он пытался понять, как внутренний мир человека влияет на вид его нейрокристалла. В своих бесчисленных порах с Левченко он отстаивал свой взгляд на бессмертие, полагая, что в вечность нельзя пускать кого попало. Он уверял, что все напасти, о которых говорил Левченко, коснутся лишь тех, у кого нейрокристалл подгнивает еще при жизни.