Ро было неловко от того, что приходится становиться невольным свидетелем чужой жизни, но остальных это, кажется, никак не смущало.

Разумовский сказал, что кто-то из них обязательно должен быть дома. Кривцов может в любой момент позвать Андрея и не должен заметить подвоха. Остальные свободны в своих действиях. Дежурили при человеке по очереди.

Все понимали, что если и выходить на улицу — то ночью. Ро выходил часто — каждую ночь, если не была его очередь сидеть дома. Наступающая зима и темнота лишали мир красок, оставляя ему графику голых ветвей, пустынных улиц и одиноких силуэтов. Ро дышал полной грудью, и гул в голове отступал.

Разумовский уходил иногда. Куда и зачем — никому не докладывал.

Левченко просиживал долгие часы перед терминалом, изучая новый мир, выраженный в пикселях. Стопка бумаги, принесенная Разумовским, быстро таяла, зато росла другая, в которой каждый лист был исписан мелким и совершенно нечитаемым почерком ученого. После работы Левченко выглядел больным и ложился отдыхать. Как-то раз, поймав на себе взгляд Ро, Левченко вздохнул:

— Мне очень трудно запихивать в себя эту информацию, Ро. Трудно, но совершенно необходимо. Только так я смогу принять правильное решение.

Ро оглянулся на дверь — Разумовский зачем-то понадобился Кривцову и оставил их одних — и спросил, пользуясь внезапной откровенностью ученого:

— Скажи, у тебя голова гудит? У меня бывает, приступами, и в последнее время все чаще и чаще. Как головная боль… только хуже, во много раз хуже, потому что я начинаю забывать, кто я. Может, я болен? Ну, в смысле… — он замялся, но Бунтарь понял его.

— Свопинг, — сказал он. — Чтобы жить настоящим, твоему мозгу недостаточно информации, накопленной при жизни. Он вынужден подкачивать данные из внешней памяти. Кристалл способен работать очень быстро, а вот механическая память — нет. И чем больше информации поступает извне…

Он прикрыл глаза. Ро подождал, потом спросил:

— Чем больше информации, тем… что?

— Чем больше информации, чем активнее ты ее используешь, тем труднее тебе ее обрабатывать и жить настоящим. С каждым днем приходится подгружать все больше и больше, до тех пор, пока…

Левченко снова умолк, прислушиваясь.

— Пока что? — прошипел Ро и схватил его за плечо, выводя из задумчивости.

Но в этот момент в комнату вошел Разумовский, и Ро отвернулся к окну.

13. Бладхаунд

Бладхаунд ждал.

На пороге появилась Тоша.

— Как она? — спросил Бладхаунд.

— У нее сотрясение мозга. Пришла в себя, чувствует себя плохо. Для лечения таких недомоганий моих знаний может не хватить. Для таких случаев существуют больницы.

— Сотрясением мозга она могла и не отделаться.

Бладхаунд поднялся.

— К ней нельзя, — Тоша преградила ему дорогу. В режиме сиделки она была чересчур заботлива. Но модуль подключался только полностью, и, значит, к медицинским умениям прислуги прилагались определенные паттерны поведения. Пришлось оправдываться.

— Мне нужно поговорить с ней. Ей может угрожать более серьезная опасность.

Тоша зависла на минуту, взвешивая все «за» и «против», и, наконец, медленно отступила.

— Я прилепила на нее датчики. Если изменятся показатели, я не допущу дальнейшего разговора.

Бладхаунд согласился. Подумал было, не перевести ли Тошу в рабочий режим на время разговора, но потом решил, что не стоит. В конце концов, девушке досталось, а ухудшение ее самочувствия вовсе не в его интересах.

Он зашел в комнату. Жанна лежала, отвернувшись к стене, но, почувствовав присутствие чужого, повернулась и попыталась встать. Выглядела она плохо. Слишком бледная, дышит неровно. Слабая.

— Лежите. Вам надо лежать.

Он ждал вопросов, или обвинений, но она просто молча смотрела на него. Она все-таки приподнялась и теперь полулежала, не сводя с него глаз. Бладхаунд уселся на пол в дальнем от кровати углу — пусть видит, что он не собирается причинять ей вред.

— Как вы себя чувствуете?

Молчание.

— Я должен извиниться, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал мягко. — Мы незнакомы, и ваше появление здесь должно казаться вам как минимум странным. Я готов объясниться.

С минуту просто молчание, затем — легкий, едва уловимый кивок.

— Меня называют Бладхаунд, — сказал он. Имя ей, похоже, ничего не говорило. — Мне пришлось некоторое время наблюдать за институтом мозга. Были обстоятельства. Я знаю о ваших друзьях. Вам не стоит меня опасаться. Я обнаружил вас и привез сюда. Мог бы — в больницу, но вы сами понимаете, что в данных обстоятельствах это было бы небезопасно. Мой домашний робот обладает нейрокристаллом сиделки. Я постоянно обновляю модули. Вам удобно?

Он нехотя кивнула.

— У вас есть вопросы? — спросил Бладхаунд. — Задавайте, я отвечу.

Она снова кивнула. Задумалась. Потом спросила, хрипло и коротко:

— Стас?

— Не понял вопроса.

— Это вы вытащили кристалл Стаса? Зачем?

— Это был не я.

Есть еще Стас. Бладхаунд мысленно сделал пометку.

В комнату бесшумно вкатилась Тоша, дала Жанне что-то выпить и удалилась.

— Жанна, — успокаивающим тоном заговорил Бладхаунд. — Мы с вами на одной стороне. Я никого не разбирал.

Это правда.

— Я — искусствовед. Занимаюсь нейрокристаллами. Их эстетической ценностью. И ничем больше.

Диплом даже демонстрировать не надо — вон, стоит на полке. Тоша поставила, «для красоты». Бладхаунду было все равно.

— Я занимаюсь поисками одного редкого кристалла.

Верит. Бладхаунд убедителен.

— Поиск привел меня к институту мозга.

Открыла рот. Бладхаунд замолчал. Ждал. Она наконец заговорила.

— Этот ваш кристалл оказался живым? Но ведь они же… как люди…

— У меня нет уверенности, — сказал Бладхаунд, — в том, что я напал на верный след. Я надеюсь, вы поможете мне это выяснить.

— Вы их… убьете? Ради кристалла?

Бладхаунд сам не знал. Он, как собака, должен пройти по следу. Привести хозяина к добыче. А что хозяин с ней будет делать — не его забота.

— Нет, — сказал он, наконец. — Кристалл в теле — даже интереснее. Для искусствоведа.

— Их… надо защитить. Они сбежали и будут делать глупости… Они же вне закона! Их надо найти…

— Это моя работа, — сказал Бладхаунд. — Я ищейка со стажем. У меня большие связи. Я смогу защитить их. И вас.

— Меня?

— Вы говорили про некоего Стаса. Его поменяли. Не вы, и не я. Кто? Значит, кто-то еще в курсе.

Жанна кивнула.

— Теперь роботы сбежали. Цели их неизвестны, но вряд ли они собираются сидеть тихо. Значит, будет шум. Те, кто имеет к ним доступ, могут обвинить в этом вас. Вы не думали об этом?

Не думала. Побледнела, позеленела даже. Руку к горлу поднесла — тошнит?

Влетела разъяренная Тоша.

— Я же говорила — не беспокоить больную! Ей нужен покой. Хватит разговоров!

— Нет! — это Жанна. — Нет, пожалуйста… мне надо знать…

— Чуть-чуть осталось, Тоша, — примирительным тоном сказал Бладхаунд.

Тоша не сразу, но скрылась за дверью.

— Вам не надо бояться, — сказал Бладхаунд. — Я могу защитить вас. И ваших друзей тоже. Но мне понадобится помощь.

— Какая?

— Когда заменили кристалл Стаса?

— Недели… дайте вспомнить… с месяц, наверное… чуть меньше.

Как раз тогда пропал кристалл Разумовского.

— Вам известно имя того, кто появился вместо него?

— Имени… нет, он не говорил… Мы звали его Бунтарем.

— Тот, кто бежал сегодня — Бунтарь?

— Да.

— Ему кто-то помогал?

— Не знаю.

— Еще вопрос. Вы сегодня пришли к роботам. У вас был с собой нейрокристалл одного из них?

— Откуда вы… да, был.

— Я так и думал.

Бладхаунд поднялся.

— Спасибо, Жанна. Больше я не стану мешать вам отдыхать. А то Тоша меня побьет, — он растянул губы — улыбнулся. — Как только Тоша позволит, я отвезу вас домой.

Он приканчивал третью чашку кофе, когда раздался, наконец, звонок.