А теперь тот оторвался так, что и не догонишь.

— Беги, — сказал голос Левченко. — Ты же можешь, Веня. Ты можешь проложить свою дорогу, на которой ты будешь первым.

— Единственным, — ответил Кривцов сквозь застилающие глаза слезы. — Каждый один — на своей дороге. Всегда.

— Ходить по бездорожью — медленно и больно, — сказал голос. — Зачем делать это для себя одного? Смысл есть, если прокладывать дорогу для других.

— Ты, ты всегда мыслил слишком узко, — слабо усмехнулся Кривцов. — Смысл в том, чтобы не ходить вообще, а сразу оказаться там, где надо.

— Тогда тебе придется перестать быть человеком.

— Ты прав. Быть человеком вообще занятие бессмысленное.

Кривцов ясно видел, как Левченко качает большой лохматой головой.

— А ты уверен, что имеет смысл быть кем-то иным?

— Не знаю. Но если оставаться — абсолютно бессмысленно, а меняться бессмысленно только с некоторой вероятностью, то стоит попробовать.

— Ну что же, Веня, — вздохнул Сашка. — Пробуй.

Он пробует. И станет. Он уже почти стал. Богом — Кривцов был уверен в этом.

Тем более Сашка одобрил. Сашка всегда его одобрял. И помогал. Идеи Кривцова работали, когда за них брался Сашка.

У него слишком маленькая выборка. Ольга, Жанна и Илюха. Слишком велик риск. А денег — маловато, тем более, что Андрей, кажется, разозлился, и помогать не будет.

Кривцов поднялся и, пошатываясь, добрался до комода. Долго рылся в нем и достал, наконец, визитку. Карточка была потрепанная на углах от долгого ношения в тесном кармане джинсов, текст почти стерся, но цифры Кривцов разобрать смог.

Преодолевая отвращение — нейрокристалл был в звуках голоса, визуализировался сам собой — он позвонил Бражникову. Он согласится на эту работу. Возможно, придется слишком распыляться, но зато там будут люди. Он будет отбирать среди них лучших и работать с ними по-настоящему.

Делать из них богов.

15. Ро

Кривцов был взвинчен. Это слышалось в голосе, которым он позвал Андрея. Левченко шагнул было к двери, но Разумовский зло посмотрел на него:

— Не лезь! Хватит!

Левченко и Ро переглянулись. Голоса за стенкой бубнили неразборчиво — нервный монолог Кривцова иногда прерывался резкими замечаниями Разумовского. Где-то глубоко внутри Ро поселилось странное ощущение — будто его не-жизнь скоро изменится. И не так важно, к добру ли, к худу — главное, что жизнью она все равно не станет. Это становилось очевидным при одном взгляде на холсты, расставленные вдоль стены.

Ро вгляделся в чистый холст, пытаясь представить его покрытым красочными пятнами. Пейзаж? Портрет? Nature morte.

— Я больше так не могу, — сказал он то ли самому себе, то ли сидевшему перед терминалом Левченко.

Левченко не ответил. И лишь позже Ро понял, что тот слышал его.

— Ничего не изменится, Ро, — сказал Левченко, повернувшись к нему. — Но я должен попросить тебя смириться. Пока.

— Зачем? — спросил и сам удивился, как слабо звучит голос.

— Во-первых, мы живем. Какая бы ни была эта жизнь, мы можем распоряжаться ею. Есть вещи, о которых знаем только мы. А должны узнать все.

— А во-вторых? — подсказал Ро, когда Левченко замолк надолго.

— А во-вторых… — тот покачал головой. — Я боюсь, что если с нами не будет тебя, то наше противостояние с Разумовским превратится в выжидание — кто кого.

А Ро, стало быть, буфер между ними. Почетная роль, ничего не скажешь. Достойная цель, чтобы жить.

А другой все равно нет.

Разумовский вернулся, когда за окном начало темнеть. Вид у него был злой и усталый.

— Придется сматываться! Кривцов поднял задницу с дивана! — он повернулся к Левченко:

— Вот кто тебя просил вмешиваться, а?

Левченко поднял руку в останавливающем жесте:

— Погоди. Давай по порядку. Что случилось?

— Ты! — Разумовский ткнул к него пальцем. — Ты говорил с этой сукой! Ты сказал ему, что нужно трепыхаться! Его тут давно зазывает один, вот твой Венечка и пошел… работать!

— Что за работа? — быстро спросил Левченко.

— Людей обрабатывать, чтобы потом подороже продать! Он же у нас в этом большой специалист! Психолух! Теперь большим человеком станет!

— Хорошо, а причем тут мы?

— Думаешь, он оставит меня без присмотра?! — Разумовский захохотал. — Нет! Он торчок, твой Веня, но не идиот! Он чувствует! Он подозревает, что я уже почти свободен! А в его прошивочной я безопасен для него!

Левченко напрягся, и сердце Ро ухнуло вниз.

— Зачем ему прошивочная? — спросил Левченко.

Разумовский упал на диван и зло посмотрел на Левченко:

— Ученый, твою мать! Люди, клетки… Кого это волнует! Мог бы уже давно понять, мозг — это лейбл! Бражникову не нужен Кривцов. Ему нужен лейбл! Имя. А Кривцов спит и видит себя спасителем человечества, дарителем бессмертия и создателем совершенного мира! У него будет постоянный поток людей и собственная прошивочная. Твоих ученых мозгов хватит, чтобы сложить два и два? Пара-тройка несчастных случаев — и Кривцов прошьет пару-тройку шедевров, которым Бражников, уж будь уверен, найдет применение!

Левченко, до этого шагавший по комнате, вдруг остановился.

— А ведь это, возможно, наш шанс.

Кривцов уходил утром и возвращался затемно. Он сделался еще более раздражительным, чем раньше, и подозрительным. Первым делом, приходя, он звал Андрея. Иногда звонил домой просто чтобы убедиться, что трубку возьмут.

Андрея это раздражало. Левченко почему-то радовало. А Ро не очень понимал, что происходит, пока как-то вечером, когда Левченко сидел с Кривцовым, Разумовский не подошел к нему.

— Я знаю, что не нравлюсь тебе, но…

— Это не так, — попытался возразить Ро. Рука его непроизвольно потянулась к карману рубашки, где лежали сигареты. Он достал одну, покрутил в пальцах и положил обратно. Разумовский заметил этот жест и усмехнулся:

— Куришь?

— Нет, — честно ответил Ро. — Зажигалки нет.

— Держи! — Разумовский выдвинул ящик стола, достал зажигалку и бросил Ро. Потом посерьезнел:

— Мне плевать, как ты ко мне относишься. Ты — честный парень! Поэтому, надеюсь, если Кривцов решит меня выключить — ты меня включишь.

— Конечно! Но…

— Левченко будет рад от меня избавиться! Но ты, мне кажется, своей выгоды не упустишь. Не лишай себя возможности стать свободным!

— Хорошо. Но…

— Кривцов боится! У меня с ним был договор — он прячет меня. В обмен на кое-какую помощь, — Разумовский показал на свою голову, намекая на то, какую именно помощь он оказывал Кривцову. — Меня устраивало. Но сейчас у него будет доступ к нейрокристаллам и реактивам, и я становлюсь ему не нужен. Более того — опасен.

Кривцов спал. Левченко листал книгу. Разумовский уткнулся в терминал.

Ро чувствовал себя лишним. Он встал, потянулся и вышел. Разумовский проводил его настороженным взглядом.

Ро тихонько пробрался мимо комнаты Кривцова на кухню. Распахнул окно. Он не боялся, что в темноте кто-то разглядит черты его лица, дышал свежестью и пытался поймать забытое ощущение жизни. Снег наконец перестал высылать разведывательные отряды и явил всю свою мощь, оккупировав город. Из-за белого покрывала ночь казалась светлой. Ро дотянулся до настойчиво стучащейся в окно ветки. Обмакнул пальцы в снег, облизал.

Как в детстве. Тогда он тоже любил есть снег, за что ему часто попадало от няньки. Он был болезненным мальчиком и часто простужался. Мороженого ему не разрешали, а снега было много, достаточно протянуть руку. Только надо было дождаться, чтобы нянька отвернулась. Он ел снег украдкой, чувствуя удовлетворение не столько от вкуса, сколько от собственного неповиновения. И частенько расплачивался за своеволие простудой.

Теперь-то у него вряд ли заболит горло.

Зато все чаще гудела голова. Про себя Ро называл это мигренью. Сейчас она отступила, что само по себе казалось подарком этой глубокой зимней ночи.