— Здравствуйте. Вы, наверное, мама? Вы извините нас…

— Ничего, — сказала старушка. — Ничего… Боря озеро знает. Ветер вот только сильный. Да ведь он у меня как рыба, сынок-то мой, работа у него такая: спасателем работает.

— Спасателем? — спросила Шурочка. — Ах, спасателем! — сказала она понимающе и подумала смятенно: «Какой же Герка… выдумщик, как стыдно…»

Герасим торопил ее, и, хотя старушка приглашала их отобедать вместе, они не остались и медленно побрели на пристань.

Оба молчали, и Шурочке казалось, что муж ее раскаивается и что раскаяние мучает его. И ей было жалко Сим-Сима.

«Он совсем не плохой, — думала она. — Он просто слабый, просто не верит людям и думает, что люди тоже ему не поверят и не поймут его. Иначе зачем этот глупый маскарад? Выдумал тоже — этнография! А теперь сам же мучается. Нескладеха моя, не умеешь ты попросту с людьми разговаривать… Хитришь…»

— Ну что, — спросила она, — что такой мрачный?

— Я?! Да что ты! Это я просто небритый. Между прочим, за этот месяц я отращу себе бороду и приеду в Москву с бородой. Как это тебе понравится?

— А я думала, тебе стыдно, — сказала Шурочка вопросительно.

Герасим засмеялся и, смеясь, говорил ей, как ребенку:

— Не-е-ет… С тобой просто невозможно! Ты не хочешь понять простой истины. Здесь, в провинции, не любят лодырей, не любят больше, чем где бы то ни было… А мы с тобой лодыри. Если бы я сказал, что мне нужна лодка для рыбалки, он бы просто не дал мне ее и, во всяком случае, не потащил бы ее на моторе за двадцать километров. А тут он даже от денег отказался. Я, видишь ли, привык всегда оставаться деловым человеком. Таково время! А он добрый мужик… А потом, ему просто надо дежурить на озере, просто ему надо работать — ведь он на спасательной станции, а на озере ветер. Ему ведь все равно, а тут еще выпить предлагают…

Шурочка молчала, слушая мужа, и ей было очень обидно сознавать, что он, может быть, прав в своих рассуждениях, что иногда так и надо в жизни. Но с каждым его словом какое-то нетерпение овладевало ею. Ей не хотелось слушать Герасима, говорить ему что-то, оправдывать или винить, но она все же слушала и, подчиняясь его логике, была покорна и тиха. Ей хотелось лишь одного: чтоб он взглянул на нее и сказал: «А ты у меня красивая баба!» Тогда бы она ему все простила и не вспомнила ни о чем. И еще ей хотелось сказать ему: «Сим-Сим, откройся…»

Борис спускался к воде, неся на плече канистру с горючим. Он устал, но терпеливо и ласково улыбался, блестя потными скулами, и Шурочка с особенной какой-то ясностью увидела вдруг его глаза и радостно подумала, как светел взгляд этих глаз, похожих на выцветшие карты.

У Бориса было две лодки: большая шлюпка с мотором и узконосый челн. Челн этот в отличие от прогулочных красных лодок был сухой и по-рыбацки легкий, стремительный. У него были высокие ребристые борта, удобные уключины, а на корме был вмонтирован деревянный садок для рыбы.

Борис неторопливо заливал горючее в бак, привязывал челн к корме шлюпки, потом долго копался в моторе. А гости стояли на берегу под шумящим тополем и смотрели на озеро.

Ветер как будто усилился, и лодки громче хлюпали и терлись друг о дружку, приплясывая. Озеро все так же мрачно темнело, но беляки теперь, казалось, уплотнились и, снежно-белые, вспыхивали как будто в ночи. Все озеро было обметано этими далекими и нестрашными отсюда беляками. Но Шурочка отчетливо представляла себе те отдаленные волны, которые, сбиваясь, рождали на гребнях снежные беляки, и ей было страшно подумать о себе среди этих волн.

— А вы не боитесь в такой ветер? — спросила она у Бориса.

Он посмотрел на нее исподлобья светлыми своими глазами и удивленно ответил:

— Какие там волны! Что вы!.. Для этой шлюпки тут не было еще ветров. Да и не будет…

Он вышел на берег и посмотрел на рюкзаки.

— Ну как, — спросил он, — будем грузиться?

Герасим тоже посмотрел на рюкзаки и сказал лениво:

— Нет, Борис, мы их с собой заберем… Спасибо.

— Куда с собой? — спросил Борис. — Я не пойму… Вы меня о чем просили-то? О Мелюшке? Или я не понял…

— Все правильно, — сказал Герасим. — Но мы не рассчитывали с тобой. Разве ты и нас хотел взять?

— Ну, а как же?

— Нет, — сказал Герасим. — Мы не поедем, мы на пароходе.

Шурочка стояла в оцепенении и со страхом посматривала на лодки. Все это было неожиданно для нее, и она испугалась, когда поняла, что Борис собирается взять их с собой. Теперь она благодарна была мужу, который тоже, как и она, испугался вдруг. Она понимала, что это подло — отказываться, и ей было очень стыдно.

— Странно, — сказал Борис, внимательно оглядывая их. Он был не меньше растерян и смущен.

— Ну чего же странного? — сказал Герасим. — Я ведь с женщиной…

— Ну что же, — сказал Борис и, пожав плечами, пошел к лодкам.

— Борис! — окликнула его Шурочка. — А это разве опасно?

Тот оглянулся и подчеркнуто вежливо сказал:

— Опасно.

— Вы шутите, Борис, — сказал Таганцев. — Вы просто шутите. Разговор ведь шел о том, чтобы вы переправили лодку, а не нас. Вы согласились. Я совсем не рассчитывал на эту прогулку. Мы и без того устали, как черти.

«Да, конечно, — подумала Шурочка. — Мы ведь очень устали в дороге… Правильно».

Она была благодарна мужу и видела в нем своего сообщника, и ей неприятен вдруг стал этот спокойный и самоуверенный человек, который мог еще повлиять на Герку, как она думала, и заставить его ехать с ним.

— Вы не представляете, как мы устали! — сказала она с волнением.

Борис улыбнулся и сказал:

— Представляю, но я ведь хотел как лучше. На лодке быстрее.

— Ничего, — сказала Шурочка. — Я очень боюсь этой качки, у меня голова кружится… Ничего. Вы только не обижайтесь на нас, если можете… Это, конечно, стыдно. Но мы, правда, устали, поверьте нам.

И чем убедительней она говорила, тем спокойнее ей становилось самой, потому что она чувствовала, как Борис начал понимать ее и верить всему тому, что она говорила. Она и сама вдруг поверила, что все оно так и есть: они устали в дороге и вовсе не боятся ехать двадцать километров по бурному озеру в этой маленькой, утлой лодчонке, а просто хотят отдохнуть и посмотреть на озеро из окошка каюты.

— Ведь правда, Гера? — спросила она.

— Ну о чем говорить! Я готов с ним ехать, но тогда только ты…

Он не договорил и выразительно посмотрел на жену, словно ждал ее возражений.

— Ладно, — сказал Борис, — я буду ждать вас у причала Мелюшки.

— Нет, Борис, ты правильно пойми, — сказал Герасим. — Я не принуждаю тебя. Я в ложном каком-то положении… В общем извини.

— Да, пожалуйста, — умоляюще сказала Шурочка. — Мне очень стыдно. Очень!

Шурочке было действительно очень стыдно, и она долго смотрела вслед уходящей лодке, пока та не скрылась за волнами.

Потом они с мужем сидели в тесной каюте, а в ногах у Таганцева громоздились чужие, битком набитые мешки, которые не давали двинуть ногой. Пароход шел по направлению к Мелюшке, ветер дул сбоку, и всякий раз волна била в стекло, и оттого все мутно плыло за окнами, а после проявлялись желтые леса, зыбкие ямы и хребты беспокойного озера, белый захлест волны, и снова непроглядная муть плыла по стеклу, и снова обнажался ветреный и ясный мир за окном. Пароход глубоко и мягко заваливался на сторону, потом выравнивался и опять заваливался. Но это было приятно и нестрашно.

Они все время молчали и как будто ни о чем не думали, но когда стало душно в каюте, оба согласно вышли на открытую, пустую корму. Там грохотало все, будто в заводском цехе.

— Удивительное озеро! — крикнул Герасим. — Вот я много ездил по Волге, и там за пароходом пена, знаешь, лимонно-желтая, а здесь, посмотри, здесь голубая какая-то пена!

— Да, Геруня! — сказала Шурочка. — Я очень рада. Удивительный край!

Он внимательно смотрел на свою жену и тихо улыбался. Потом крикнул: