Мадьярка убежала, Марфа снова склонилась над Анастасией. Стоны Анастасии становились всё громче, и всё заметнее были схватки. Марфа придерживала её беспокойно мечущиеся руки, унимала колени, гладила напряжённый живот и, отирая капли пота с бледного лба, приговаривала ласково:

   — Потерпи... все терпели, и Богородица тоже, как все. Рожаешь больно, а родишь — довольна! А мы тебе поможем... Наследника богатырём родишь!..

Но наследник не появился на свет ни в этот день, ни в следующий, несмотря на то что во всех храмах Эстергома беспрерывно служились молебны.

В спальне у ложа Анастасии неотлучно находились её служанки, повитуха Гизела и врач из Регентсбурга Адольфус. Большую часть дня и ночи проводил там осунувшийся, измученный Андрей.

Анастасия с лицом, в котором не было и кровинки, вторые сутки лежала в неподвижном забытье. Схватки и потуги уже почти не беспокоили её, и это было самое страшное. Врач Адольфус, известный своим искусством, поначалу употреблял его со всем тщанием. Он применял одному ему ведомые растирания и настои, от которых спальня наполнялась то запахом лаванды, то птичьего помёта, водил особым образом по животу Анастасии заячьей лапкой, пускал из жилы кровь, но Анастасии не становилось лучше. Испробовав всё, Адольфус впал в ожидательное состояние.

— Лихорадка вызвала у королевы досрочные позывы к родам, — объяснял он теперь королю, за неимением другого дела. — Но она же истощила её родовые силы. Гиппократ называет это апатией мускулюсов, коим надлежит вызывать схватки, сия же апатия есть результат потери жизненной влаги. Ведь известно, что тело человека есть повозка, запряжённая четырьмя субстанциями: теплом, холодом, сухостью и влагой...

Андрей слушал врача в тоскливом оцепенении. Пустые, непонятные слова, неторопливая, равнодушная речь... А в это время из тела Анастасии уходила душа, единственно близкая и единственно нужная ему на земле.

Две души уходили, — вторая была ему ещё незнакома, но так ожидаема и желанна. И ничем нельзя было их остановить, ничем помочь...

Сквозь свои мысли он услышал, что врач и повитуха заспорили в стороне о чём-то, и их голоса вернули Андрея в этот мир.

   — Что?.. — спросил Андрей, оборачиваясь к ним, со слабой надеждой в голосе.

   — Ничего, — отозвался Адольфус, поспешно отходя от повитухи. — Это недостойно ушей вашего величества...

   — Что?.. — настойчивее повторил Андрей.

   — Просто эта женщина... она говорила...

   — Что говорила? — Врач опасливо мялся, а Андрей повернулся к повитухе: — Что ты говорила, Гизела? Скажи, не бойся!

   — Я говорила, что Агнеш, которую зовут колдуньей... она одна могла бы помочь. Я слышала, что ни одни роды не заканчивались плохо, если их принимала она...

   — Но я ответил ей, ваше величество, — вставил Адольфус, — что об этом не должно и думать. Враг престола, принимающий наследника престола, — нонсенс!

   — Ты правда это слышала? — спросил Андрей повитуху, и надежда сильнее затеплилась в нём.

   — Все люди так говорят...

   — Но она колдунья! Ведьма! — воскликнул Адольфус. — Не смею давать советы вашему величеству, но боюсь, что епископы не признают наследника, рождённого таким образом, законным.

   — А ты?.. Что можешь сделать для того, чтобы он родился законным?

   — Я уповаю на Бога, ваше величество, и святого Пантелеймона...

   — Для чего же ты тогда не монах, а врач?.. — Нервное напряжение разрядилось в Андрее гневом и решимостью. — Ты уповаешь, а от меня на глазах уходят жена и сын!.. — Андрей хлопнул ладонями, на пороге возник стражник. — Ступай вниз и скажи, что я повелел расковать и привести сюда преступницу Агнеш. И пусть ей дадут чистую одежду и сделают всё это немедля!

   — Ваше величество совершает роковую ошибку... — молвил врач Адольфус, когда стражник ушёл исполнять приказание.

   — Вон отсюда! — в ярости закричал Андрей, и побагровело его бледное лицо. — Прочь! Со двора, из страны! Беги, жалуйся своим епископам! Хоть самому папе римскому!..

...Анастасия медленно открыла глаза. Первоначальный туман стал обретать очертания, и вырисовалось в нём перед Анастасией лицо той женщины.

Когда Анастасия осознала, что оно не сон, губы её слабо шевельнулись.

   — Сегодня выпал первый снег? — спросила она.

Все, окружавшие постель, недоумённо переглянулись.

   — Да, — ответила Агнеш, улыбнувшись. — Всё, как я сказала тебе: выпал первый снег, и мальчик родился крепким и здоровым.

Анастасия повела головой и успокоилась, увидев ребёнка, уже запеленутого, в надёжных руках Марфы. И Марфа кивнула ей в подтверждение слов Агнеш.

   — Чем отплачу тебе, сестра?.. — сказала она.

   — Ты уже отплатила, назвав меня так.

   — Мы подружимся... ведь теперь тебя больше не будут считать преступницей?

   — Не будут. Ты поспи, — сказала Агнеш, — тебе надо отдохнуть, — и собралась встать, но Анастасия взглядом задержала её:

   — Мы будем жить как сёстры, и ты примешь святое крещение... Примешь?

   — Приму, сестра.

   — Хорошо... — Анастасия блаженно прикрыла глаза. Не было больше ни жара, ни боли, ни страха — один покой был в теле её и душе.

Агнеш подняла голову, увидела ожидающее выражение на лицах людей, стоявших вокруг постели, увидела смятенное в борении чувств лицо Андрея, плечо и секиру стражника за дверью, встала и пошла к выходу. Андрей сделал неуверенное движение за ней. Но Агнеш почувствовала его спиной и оглянулась:

   — А ты, государь, ничего не говори. Отец три дня не должен разговаривать с повитухой... примета есть такая...

Несколько мгновений, длинных, как вечность, они глядели друг на друга: Андрей — с благодарностью и болью, Агнеш — с печалью и прощанием. Потом Агнеш повернулась и продолжила свой путь к двери, где ждал её стражник.

Снег действительно впервые выпал в этот день и продолжал идти, крупный и мягкий.

На городской площади Эстергома он ложился на свежие брёвна, из которых плотники сбивали помост. Тени снежинок кружились за витражными окнами зала Королевского Совета. Андрей и епископ Кальман были в нём одни.

   — Она заслужила прощения благим делом, — говорил Андрей, в волнении ходя вдоль стола заседаний. Епископ же сидел за столом, неколебимый, как скала.

   — Безусловно, государь, — кивнул он, — и мы нашли способ проявить снисходительность и милосердие. Совет епископов долго избирал способ казни, коих известно семнадцать: утопление, обезглавливание, распятие, посажение на кол...

   — Избавь меня от этого списка, — перебил Андрей, и епископ склонил голову, выражая покорность.

   — И мы остановились, — продолжал Кальман, — на способе, применённом персидским царём Дарием, — сожжении, как самом человеколюбивом. Ибо сожжение может быть приравнено к крещению: вместе с дымом душа сожжённого преступника возносится в рай.

   — Я хочу, чтобы она осталась жива.

   — И народ узнал, — тотчас подхватил Кальман, — что воспреемница будущего короля — колдунья и ведьма?.. Враги немедля объявят, что он мечен дьяволом. И перед смутой, которую это породит, детской игрой покажется бунт Ваты!

Епископ внимательно глянул на короля, который замолк, не зная, как возразить, и, закрепляя успех, заговорил мягко и проникновенно:

   — Я преклоняюсь, государь, перед твоим христианским милосердием. Но милосердно ли оно ко всему твоему народу, который только что обрёл долгожданный мир?.. Молись за неё, и мы с тобой будем молиться. Но, поверь, нет другого решения для короля всех венгров!..

Всё сильнее расходился снег. Он запорошил площадь, волосы, шапки и плечи людей, собравшихся на ней. Агнеш, привязанная к столбу на помосте, ловила ртом снежинки. Она выглядела очень спокойной и с любопытством наблюдала за всем, что происходило вокруг места её казни.

Воины и замковые люди носили вязанки хвороста и укладывали вокруг помоста. Неожиданно среди них Агнеш увидела знакомое лицо. Смешавшись с носильщиками вязанок, к помосту приблизился Дьюла, и на Агнеш глянули его вечно весёлые глаза.