Увидев Харальда с мечом, в страхе разбегаются рабыни и евнухи, и Харальд остаётся один перед Зоей, одетой в порфир, но распростёртой на ложе в печали.

Зоя поднимается ему навстречу и говорит:

   — Харальд! Как недоставало тебя все эти страшные часы!

И она бросается ему на шею в слезах и целует лицо и волосы.

Харальд говорит:

   — Не время сейчас для любви. Что случилось?

Слёзы высохли у Зои, и она говорит:

   — Бунт зашёл слишком далеко. Поднялась чернь и грабит дома знати без разбора. Высшее благо державы требует мира с Калафатом. А за это он обещал освободить тебя, и мы сможем видеться когда захотим.

Она снова обнимает его, и Харальд стоит в растерянности.

   — Что же делать моим людям? — спрашивает он.

Зоя говорит:

   — Как — что? Защищать нас, как и прежде, от врагов, а тебе, милый Харальд, я отведу особые покои во дворце.

Не успел Харальд склонить голову в знак благодарности, как поблизости раздаются шум, крики и топот. Шум приближается, и Харальд обнажает меч, заслонив собой Зою. Тут входит Георгий Маниак, стратиг, и с ним знатные мужи, и Маниак видит Харальда.

   — Неисповедимы пути, которые сводят нас, Харальд! — говорит он и обращается к Зое: — Вели ему опустить меч. Мы пришли не как враги, а как верные слуги единой самодержицы Империи.

Зоя спрашивает:

   — А Калафат?

Маниак говорит:

   — Ты уж прости, я не решился тебя беспокоить и сам предъявил ему ультиматум, что высшее благо ромейской державы требует аннулировать ваш мир. Но Михаил позорно бежал из дворца вместе со своим дядей, новилиссимом, в Студийский монастырь. Благо державы требует теперь, чтобы ты повелела схватить их и поступить с ними как с преступниками, ибо их замыслы могут быть коварны.

Зоя в нерешительности молчит; тут выступает вперёд некий почтенный старец и говорит, протягивая Зое свиток:

   — Синклит уверен, что ты примешь решение, подобающее дочери великого Константина и внучке благословенного Василия.

Тогда Зоя гордо выпрямилась и говорит:

   — Повелеваю поступить так, как требует высшее благо ромейской державы.

Она подписывает указ, Маниак целует Зое полу платья и принимает свиток.

   — Да свершится правосудие Божье! — говорит Зоя. — Ты, Харальд, и твои люди отныне должны во всём повиноваться Маниаку. Послужишь верно — дарую тебе чин этериарха.

Харальд слушает Зою и не узнает её, прежнюю, в надменной царице. Он говорит:

   — Странно мне, что ты говоришь со мной как с рабом.

Зоя отвечает:

   — Разве вы все не рабы мои, когда речь идёт о высшем благе ромейской державы?

Маниак говорит:

   — Полно считаться, Харальд, — дело ещё не кончено, и твои люди ждут тебя.

Услышав про своих людей, Харальд отвечает:

   — Идём.

И, не взглянув больше на Зою, покидает её покои вместе с Маниаком.

Они выходят из дворца, и Харальд видит, что площадь опустела, лишь множество трупов лежит на ней, и почти все — греческие воины в медных шлемах. А люди Харальда сбились в круг спиной к спине, выставив пики и заслонясь щитами, и окружены со всех сторон греками.

Тут Маниак кричит своим громовым голосом, чтобы греки расступились, и Маниак с Харальдом подходят к варягам.

   — Мы не знали, что с тобой, — говорит Харальду Ульв, — и решили войти во дворец, перебив стражу, да больно их много набежало.

Маниак говорит:

   — Вижу, что здесь зря пролита кровь, но один виновник в ней — Калафат. Забудем обиду и сообща отплатим негодяю! Тебе, Харальд, надлежит плыть к Студийскому монастырю, чтобы не дать Калафату уйти морем, я же с войском двинусь сушей. — И с тем они расходятся.

Харальд с варягами спускается к ладье, которая стоит в бухте Золотого Рога у причала, и они грузятся. Тут видят они Феодора, который бежит к ним и, радостный, прыгает в ладью.

Ему говорят:

   — Тебе что за нужда с нами плыть?

Феодор говорит:

   — Есть нужда. Говорят, в монастыре резьба по камню дивная, хочу поглядеть.

Ладья отчаливает; и ещё видят они, отплывая, как спешит к своему кораблю Готфрид, рыцарь, со свитой и, страшно бранясь, кричит:

   — Здесь не невесту искать, а самому головы не сносить. — И он садится на корабль и приказывает кормчему:

   — Греби к царю персидскому!

Небо начинает светлеть. Варяги плывут вдоль берега, и Харальд молчит, а Ульв одноглазый говорит ему:

   — Много непонятного творится сегодня. Не было ещё того, чтобы Харальдом повелевал Маниак.

Харальд, задумчивый, отвечает:

   — Калафат — наш общий враг.

Ульв говорит:

   — Давно ли мы бились во славу Калафата, а сегодня бились против него и потеряли лучших воинов. Эйлив и Хальдор остались лежать на площади.

Харальд говорит:

   — Эйливу и Хальдору — вечная слава, а с Калафатом у меня давние счёты.

Ульв говорит:

   — Со Свейном у тебя счёты давние, да, похоже, ты уже забыл об этом.

Харальд поднял глаза и посмотрел на Ульва, а Ульв больше ничего не сказал и отошёл.

Тогда Харальд крикнул сердито.

   — Не тебе, Ульв, учить меня, с кем прежде считаться! В моих счетах я сам себе хозяин!

   — А мне сдаётся, — отвечает Ульв, — что есть им хозяйка. Да не та.

Харальд хотел ответить, но тут ладья причалила к берегу, на котором стоит Студийский монастырь. И варяги сходят с ладьи, и идут следом за Харальдом, и видят возле монастыря следы недавнего боя и среди воинов — Маниака, стратига, возбуждённого победой. И до приплывших варягов, похоже, никому нет дела, и Маниак не замечает Харальда, а когда заметил, обратился к нему так:

   — Опоздал, Харальд, в истории уже записано имя Георгия Маниака!

И Харальд видит, что у ворот разожжён костёр, и воины вытащили из монастырского храма конунга греков и его дядю, новилиссима, одетых монахами, и волокут к воротам. Собравшиеся же осыпают их насмешками, плюют на платье, бьют и хохочут. Вот пленников подводят к Маниаку и бросают у его ног ниц на землю.

Маниак поднял носком сапога лицо конунга и говорит:

   — Погляди, конопатчик, последний раз на солнце! Больше ты его не увидишь.

Тут к Маниаку бежит от костра человек с раскалённым железным прутом и отдаёт стратегу. Тот же протягивает прут Харальду и говорит:

   — Погаси ему солнце, варяг! Пусть знает, как унижать великих воинов.

Харальд говорит:

   — Я воин, а не палач, — и отошёл к своей дружине.

Палач приступил к расправе над василевсом и новилиссимом, толпа же, опьянённая запахом горелого мяса, заревела:

   — Получай, Калафат! Слава единой самодержице Зое!

Маниак подходит к Харальду и говорит:

   — Пал тиран! Что не ликуешь с нами, Харальд?

Харальд говорит:

   — Мало мне радости в вашем пиру.

Маниак говорит:

   — Зря отказался ослепить конунга. За это самодержица наверняка пожаловала бы тебе чин этериарха.

Тогда Харальд посмотрел на него и говорит:

   — Плевал я на твоего этериарха. Мне судьба быть конунгом Норвегии.

Он поднимается и, ни на что больше не глядя, идёт к ладье, и варяги за ним.

Маниак смотрит им вслед, потом подзывает к себе своего человека и говорит:

   — Всегда опасался я этого варвара, да и нет в нём пока больше нужды. Лучше всего будет вернуть его обратно в темницу.

Человек зовёт воинов, и они бросаются за Харальдом и варягами. Они настигают их у ладьи, и здесь завязывается бой, и многие из греков падают. А варяги успевают попрыгать в ладью и налечь на вёсла.

Тут Феодор выбегает из монастыря, бежит и кричит:

   — Меня! А меня-то забыли!

Но его не слышат на ладье за плеском волн и скрипом вёсел. И ладья всё дальше отходит от берега.

Тогда Маниак велит воинам скакать обратно в город, что те немедля исполняют, и Маниак, сев на коня, скачет с ними. Они скачут быстрее, чем плывёт ладья, и скоро скрываются.