— Предписание врачей — это закон, — посочувст­вовал Выра.

— Мы тут посоветовались в кадрах, — ободрился Макар Платонович. — Дал согласие перейти в систему «военторганов».

Адресок был не очень понятный, но Пекочка был самым догадливым.

— Чего уставился? — шепнул он Артёму. — Обычный военторг.

Новость не была такой уж неожиданной после инспекции политического управления, результаты работы которой не объявлялись, но, по слухам, Тирешкина признали случайным человеком среди политработников. Тот не стал спорить, пообещав самокритично «переговорить по душам с самим собой», и попросился на учебу. Но дело было не в отсутствии у Тирешкина морского и политического образования. У Виктора Клевцова ни того ни другого тоже не было, зато была крепкая хватка и умение работать с людьми. Хотя и не понимал этого Макар Платонович, но человек он был неплохой, и потому оставалась надежда, что он сможет хорошо и с размахом работать в военторге.

На «Тороке» Тирешкин прослужил относительно долго потому, что образцово вел протоколы, уважая учет и отчётность. На новой работе это должно было особенно ему пригодиться.

Перед отъездом в отпуск минёр вновь вернулся к судьбе бывшего замполита, только в новом, неожиданном свете.

— Будет служить на берегу, — задумчиво сказал минёр перед сном, вытягиваясь на верхней койке. — Рабочий день восемь часов. И никаких семейных сцен.

— Нашел, чему завидовать, — возразил Чеголин.

— Ничего ты в службе не понимаешь. И в жизни тоже. Посмотрим, что потом запоешь...

Пекочинский повздыхал и признался:

— Есть одна непыльная должностишка в минно­торпедном отделе. И хочется и колется и мама не ве­лит.

— Стоило для этого кончать «нормальное учили­ще».

— Верно. На берегу трудно продвинуться, зато... Приеду в Питер, и будем с Анютой решать.

— Скорее с тещей. Как погляжу, тебе на тещу больше повезло...

Минёр послал Чеголина к черту, а наутро оказа­лось, что потусторонние силы никак не следовало при­влекать к спору. Пекочка трепыхался, но не мог под­нять голову с подушки. Из его рта вместе с сильными выражениями вылетали облачка пара, а роскошная шевелюра была накрепко приморожена к борту род­ного сторожевика.

— Вот так возникают суеверия, — смеялся Чеголин, высвобождая узника с помощью кипятка.

Впрочем, имелось и другое объяснение указанного инцидента, вполне материалистическое. Всё началось с того, что у котельных машинистов от мазута разва­ливалась обувь. Этот факт был признан даже прижи­мистыми интендантами. Специальные ботинки для не­сения вахты у котлов так и назывались «прогарными». Конечно, их латали, но едкий мазут не считался с ут­вержденными нормами носки такой обуви.

— Срок вышел? — спросил Мочалов у инженер-механика, когда тот потребовал выдачи новых «прога­ров».

Роман ужасно боялся всяких комиссий по доба­вочной должности начальника службы снабжения и поэтому непоколебимо следовал букве инструкции:

— Не положено!

— «Я волком бы выгрыз бюрократизм», — возразил Бебс и попал цитатой в самую точку.

Роман вполне согласился с мнением классика, хотя лично предпочитал других поэтов, но визировать на­кладную не стал. Бестенюк подчеркивал, что котель­ные машинисты обеспечивают «пароход» энергией и теплом, предлагал составить акт о преждевременном износе специальной обуви, угрожал, что матросы бу­дут нести службу босиком и Мочалов, как медик, бу­дет отвечать за вспышку простудных заболеваний. Ничего не помогало. Роман был убеждён, что «мех», то есть инженер-механик, всегда найдет выход из положе­ния. Он не ошибся. Вскоре после бесплодной дискуссии в каюту Мочалова постучал трюмный машинист:

— Разрешите обратиться, товарищ старший лейте­нант. Мне приказано грелочку у вас проверить...

Трюмный отвинтил калорифер парового отопления, озабоченно покачал головой и доложил, что надо ре­монтировать.

— Когда грелку поставишь? — жаловался Роман уже на следующий день. Он был в свитере, альпаковой канадке и шинели внакидку.

— Объясняю: грелка ремонтируется, — железным тоном отвечал инженер-механик, напомнив попутно про давление пара в отопительной системе и подчерк­нув, какие ужасные последствия могут иметь место, если прорвет фланец. Оказывается, планово-предупредительный осмотр калориферов проводился согласно какой-то инструкции.

— Поставь пока электрическую...

— В своем уме? — ужаснулся механик. — Катего­рически запрещено в целях обеспечения пожарной бе­зопасности.

В подтверждение механик ткнул пальцем в соответ­ствующий параграф, но Роман читать не стал. Он ве­рил на слово.

— Кто же ремонтирует грелки зимой?

— В инструкции на этот счет ничего не сказано. Тоже могу показать. Кстати, как обстоит дело с прогарной обувью?

— Сказано — не вышел, срок.

— Ну, ну. А грелку как отремонтируют, так сразу тебе и поставят...

От обиталища доктора несло как из погреба. Иней стал проникать в соседние каюты и сыграл злую шутку с минёром. Мочалов мужественно терпел до суббо­ты, которая всегда начиналась большой приборкой. По традиции мытье кубриков и стирка белья сопровожда­лись концертом по заявкам. Радисты крутили по трансляции патефонные пластинки: «Не грусти, не горюй, не надо, — неслось из динамиков. — Слез не лей на хо­лоду...» Песня была включена в программу по заявке старшего лейтенанта медслужбы Мочалова, по край­ней мере, так было объявлено, и концерт его доконал. Недаром сказано, что искусство облагораживает и во­обще принадлежит народу.

— Черт с тобой! Присылай кочегара в кладовую. Конечно, могут сделать начет, но всё равно. Забирай прогарную обувь, только грелку ставь поскорей.

Бедный доктор. Мороз в каюте плохо повлиял на его высшую нервную деятельность. Он забыл, с кем имеет дело.

— За взяточника принимаете? — возмутился Бебс. — Почему «только»? Объясняю популярно ещё раз: грелка проходит обязательный профилактиче­ский ремонт. Вот утвержденный график. Какая тут связь с прогарными ботинками?

— Я совсем не то хотел сказать, — оправдывался Роман. — Конечно, ботинки здесь ни при чем. И со­всем без «только». Но я замерзаю.

— Ладно. Потороплю трюмных, — смилостивился инженер-механик и между прочим добавил: — А в кладовую за обувью сейчас придут.

Так в корабельный быт вошла бесконечная поляр­ная зима, а потом горделивая Атлантика от щедрот своих швырнула циклон с теплым фронтом, как ни­щему пятак. Кольский залив заплескался, оживая в слезливом тумане. Первым же рейсом пресловутого «Сверхсрочника» на корабль возвратился из Мурман­ска капитан третьего ранга Выра, и не один, а с Вик­тором Клевцовым. Всё наличное офицерство было со­брано в кают-компании, и командир корабля объявил:

— Хочу представить нового заместителя по поли­тической части.

Чеголин обернулся к дверям, но не увидел там ни­кого, а старший лейтенант Клевцов засмеялся, демон­стративно усаживаясь на пустовавшее кресло Тирешкина.

— На должность не напрашивался, — сказал он. — Так бы и прозябал в безвестности, кабы не реклама некоторых болтунов.

Упомянутый «болтун» растерялся, тут же признав­шись:

— Места не находил, когда тебе... когда вам... по­обещали «всыпать по первое число».

— И всыпали. Не без того. А потом, как видишь, назначили, заметив, что ответственность — лучшее ле­карство от «самодеятельности». И ещё было учтено, что я в курсе всех дел, а на раскачку нет времени.

— Как же тогда с академией? — обеспокоился Бестенюк.

— Всё предусмотрено — утвердили на заочный фа­культет. Так что не надейся, мех. Помнишь, ругал ме­ня «бегемотом»? Рассчитаюсь сполна.

Все рассмеялись. Даже хмурый Выра и тот позволил себе улыбнуться. А для Чеголина новость была как гора с плеч.

В январе пришел приказ с новыми задачами боевой подготовки. Были запланированы стрельбы куда более сложные, чем в прошлом году. Чеголин с Яковом Ку­зьмичом составляли ремонтные ведомости на оружие, заявки на пополнение ЗИПов и на боезапас. Все до­кументы требовалось обосновать. Лейтенант выписал командировку не только себе, но и главному старши­не Рочину, надеясь на его помощь в затруднительный момент. Но Яков Кузьмич решительно возразил: