— Товарищ командир! Есть мнение, что вам сле­дует проведать семью, — осторожно сказал Макар Пла­тонович Тирешкин, возвратившись из политотдела сле­дующим утром после знаменитой «теоретической» кон­ференции.

— Вчера я слышал и другое мнение, — нахмурил­ся Выра, который не любил, чтобы совали нос в его личные дела. — Меня упрекали, что вы любите берег больше своих обязанностей и это отражается на воспи­тании личного состава.

— Так точно. Уже в курсе. Примем меры...

Тирешкин запнулся и уже другим, просительным тоном повторил странную рекомендацию, не скрыв, что она исходит от начальства.

После такого разговора невозможно дожидаться окончания рабочего дня, а идти сразу было бессмыс­ленно — жена обычно на работе, а Егорка в детском саду.

«Что стряслось? — недоумевал Выра. — Болезнь? Или что похуже?

Но в последнем случае информация не была бы та­кой неопределенной.

Переключив на свою каюту кабель связи с бере­гом, Выра попросил телефонистку соединить его с кан­целярией госпиталя. Раньше он туда никогда не зво­нил, по голосу его не узнали, ответив, что заведующая в отпуске.

— И давно?

— Недели три...

Оставалось одно — что-то стряслось с Егором, а же­на решила, по своему обыкновению, не беспокоить его. Черт бы побрал такую заботу, после которой следует объясняться в политотделе. Сам Выра себя не оправ­дывал. Подумать только, четвертый день в базе и да­же не удосужился выяснить, что в семье.

Он открыл двери своими ключами и остановился на пороге. Комната выглядела нежилой.

— Думала, вам известно, — деликатно кашлянула соседка из-за спины. — Она на Кавказе.

— С сыном?

— Не беспокойтесь, с ним всё в порядке. Из садика берем по очереди, кормим, обихаживаем, как и своих. Мы понимаем — ребенок не виноват...

Выра никак не мог уяснить, почему жена внезапно очутилась на курорте, а Егорку бросила на соседок. Женщина, заметив его растерянность, всплеснула руками:

— Бывают же такие мужья! Весь город только о том и говорит, а муж не подозревает ничегошеньки… Ну, этого типа ей как-то удалось комиссовать из плавсостава, и в благодарность он её прихватил отдыхать.

— Какого еще типа?

— Господи, да прощелыгу вашего, Петьку Осотина. Мы Раису Петровну сколько раз предупреждали — хватит. В квартире три семьи, растут дети, а ей, бес­стыднице, хоть бы хны. Всякий раз оставляла ноче­вать...

Василию Федотовичу стало гадко. Он повернулся и хлопнул дверью, не попрощавшись. По пути на при­чал вдруг совсем по-иному осветилась давняя ссора: «Что же, прикажешь с твоим боцманом жить?»

Осотин тогда опоздал к отходу и, пока «большие охотники» не вернулись, обретался на берегу. Вот, зна­чит, когда это случилось? Ему бросили правду в лицо, но так, чтобы она походила на абсурд. Дьявольский расчет: для профилактики привить частицу сглажен­ной истины, совсем как вакцину от оспы, и с той же целью получить стойкий иммунитет. В гарнизоне, где многие знают друг друга, правды не утаить. Кое-ка­кие намеки до Выры доходили, но он, смеясь, отма­хивался от них. И Максим Рудых не зря советовал списать Осотина с «бобика», а потом уговаривал не переводить боцмана за собой на сторожевик. Максим знал всё, но подчеркнутая неприязнь Раисы Петров­ны словно запечатала ему рот. Максим не мог открыть глаза другу, полагая, что его участие могло быть по­нято как поклеп...

Командир «Торока» вернулся на корабль к ужи­ну вместе с маленьким сыном. Матросы отводили гла­за, и Василий Федотович шагал по палубе, как сквозь строй. За короткие часы он прожил целую жизнь, а на борту сторожевика время тянулось в прежнем из­мерении. Обязанности службы требовали держаться так, словно ничего особенного не произошло. После подъема флага капитан третьего ранга лично отводил Егорку в детский сад, по вечерам забирал в каюту.

Горько человеку столкнуться с вероломством. Это как ножевой удар из-за угла. Непереносимо для само­любия ощутить себя рогачом. Обида хлестала через край. Ну ладно, не прощай, коли так, твое право, но разберись, попытайся представить себя на её месте. Или не видел, кого когда-то тащил в загс? Это отпа­дает. Значит, тогда Раиса была другой, и у обоих на­ходились какие-то слова, и дома не было скучно. Толь­ко ли одна сторона виновата в том, что отношения по­степенно свелись к зарплате, к шмуткам и посылками цинично регулировались неким графиком? И как Выра не сообразил, что там, где всё диктует гра­фик, незаменимых уже нет. Сегодня один на вахте, завтра другой. Какая разница...

Глава 3

«Сильное сопротивление силой»

Деликатная миссия лейтенанта Чеголина вызвала большое оживление в кают-компании. В гарнизонной комендатуре вполне можно задержаться на гораздо больший срок, чем требуется для выяснения обстоя­тельств проступка демобилизованного старшины пер­вой статьи Рочина, и потому опытные консультанты первым делом рекомендовали обратить пристальное внимание на форму одежды, ни в коем разе не «ка­чать права» и, вообще, каждую фразу лучше всего начинать со слова «есть», повторяя далее всё, что ска­зано собеседником.

— Учти, что любая оценка внешнего вида зависит от критериев, — заметил инженер-лейтенант Бестенюк, оседлав любимого конька.

Единицы для измерения опрятности механик при­думать не смог и потому предложил Артёму надеть свою шикарную шинель, подаренную ему отцом. Ат­ласный драп её лоснился вороновым крылом, а пуго­вицы оказались позолоченными.

— Почему представляешь её за эталон? — возразил минёр. — И спинка не расшита.

Шинель Чеголину подошла и понравилась в такой степени, что отказаться не было сил, несмотря на за­шитую не по форме спинку.

Дежурный помощник коменданта гарнизона, при­нявший лейтенанта в своем кабинете, всем обликом опровергал женственную фамилию Капитолинко. Даже сидя, он выглядел непомерно высоким. Сухощавая голова, то ли от привычки глядеть сверху вниз, то ли съёживаясь по законам перспективы напоминала птичью. Ходили слухи, что кроме солидного воинского звания у этого офицера береговой службы существовало также имя, обыкновенное русское имя — Аким.

Но для личности такой высоты, казалось, одного име­ни было мало. Всем долговязым интенданты отпуска­ют дополнительное пищевое довольствие. И потому матросская молва окрестила его с предельной мет­костью: «Полтора Акима».

Капитолинко по укоренившейся привычке взглянул, горят ли пуговицы на кителе посетителя, прикинул, не слишком ли широки форменные брюки, и ос­видетельствовал надлежащее сияние ботинок. Он как бы определял, стоит ли выслушать лейтенанта или без лишних слов сразу сдать его под охрану караула. Впрочем, отдельные визитеры не выходили, а препро­вождались из этого кабинета не только по причине изъянов внешнего вида. Более всего это касалось на­чальников патрулей, которые никого не задержали на своем маршруте. Этот факт, по мнению помощника коменданта, свидетельствовал отнюдь не о порядке во вверенном ему гарнизоне, а являлся несомненным признаком гнилого либерализма или халатности гар­низонных нарядов. Опасаясь гнева Полтора Акима, патрули здесь рыли землю копытами, представляя длинные списки задержанных.

Лейтенанту Чеголину было разрешено ознакомить­ся с докладной запиской начальника одного из таких патрулей, где сообщалось о наглом и вызывающем по­ступке Якова Рочина. Старшина был трезв, одет по форме и снабжен необходимыми документами. Но от встречи с патрулем на улице он почему-то предпочел уклониться.

— Значит, на то есть причина, — догадались пат­рульные, бросившись его догонять.

Дальнейшие события в докладной записке были из­ложены так:

«Мне показали на одну из кабин общественного ту­алета, где укрылся нарушитель. После неоднократного приглашения одеться и выйти из кабины, тот остался на месте, продолжая симулировать естественными на­добностями. Видя, что он берет на измор и проволочку времени, я решил взломать дверь и сделал попыт­ку одеть ему брюки. Но он оказал сильное сопротивление силой...»