Хотя капитан третьего ранга Выра предупреждал о том, что могут выявиться всякие нехорошие обстоя­тельства, таких Чеголин не ожидал, и личная непри­язнь к Рочину сразу же отступила на второй план:

— Разрешите узнать, как поступили бы вы сами, если кто-либо посмел побеспокоить вас в... таком, ме­сте?

— Что? — Голос Капитолинко отдавал клекотом. — Забыли, где находитесь?

— Из докладной вытекает, что старшину оскорби­ли, унизили да еще наказали. За что?

— Вот как вы воспитываете личный состав, лей­тенант? Кто командует кораблем? Ах, Выра? Тогда яс­но. Иного не ожидал.

— На вашем месте я наказал бы участников изде­вательства.

— Папрашу не указывать! Сам знаю, что делать на своем месте.

К сожалению, общего языка в оценке происшест­вия найти не удалось. Полтора Акима поднялся во весь исполинский рост:

— Вон отсюдова! Еще слово, и сядете рядом со сво­им разгильдяем!

— Есть, «вон отсюдова»! — Вскочив, лейтенант вспомнил о заповедях, но всё же черт дернул передраз­нить и добавить: — Разрешите пожелать всего хоро­шего...

Не надо было заедаться. Уже в вестибюле комен­датуры его оглушил знакомый клекот:

— Пач-чиму не форменная шинель?

— Шить обмундирование из материала лучшего ка­чества не запрещается.

— Зашита спинка! — объявил Полтора Акима. — Распароть и далажить!

— Есть, распороть и доложить! — отрепетовал лей­тенант без прежней бодрости, щелкнув каблуками, по всем правилам повернулся и зашагал к выходу.

— Куда! Кру-гом!

Его не хотели отпускать без немедленного надруга­тельства над чужой вещью. Отчаянные обстоятельст­ва стимулировали поиски выхода. До Чеголина вдруг дошло, что далеко не каждый родитель мог подарить такую особенную шинельку. Раз так, она выглядела вещественным доказательством, весьма способствуя использованию боевого опыта Максима Рудых.

— Направляюсь в пошивочное ателье, — озабоченно доложил лейтенант. — Боюсь, что папа будет возму­щен, если его подарок испортят обычной бритвой.

После паузы с высоты упала раздумчивая коман­да:

— Добро! Сполняйте!..

— Есть! — обрадовался Чеголин. Правый локоть, как положено, по уставу, развернулся на уровень пле­ча, а ладонь взлетела к козырьку, он удалялся с безупречной строевой выправкой, пятьдесят шагов в ми­нуту, хотя больше всего хотелось ускорить темп. Ши­нель хлопотливо путалась в ногах, открывая порой не­бесно-голубую шелковую изнанку.

Конечно, в ателье он не пошел, но полученная ин­формация требовала немедленных действий. У четы­рехэтажного здания штаба флота лейтенант остано­вился, вспомнив, что хотел пожаловаться на команди­ра. Но, во-первых, Выра опять оказался прав, во-вто­рых, что значили собственные обиды Артёма по срав­нению с актом возмутительного произвола? Однако пришел он сюда не зря. Четвертый подъезд вел в по­литическое управление, где работал единственный че­ловек, который мог понять и помочь немедленно. Так, по крайней мере, подсказывали впечатления от кора­бельного праздника.

Солидная публика в приемной, официально-внима­тельный адъютант — всё это заставило лейтенанта по­пятиться. Он никак не думал, что посетители с кораб­лей, по заведенному здесь порядку, проходят без оче­реди.

— Только на минуту, — на ходу извинялся Чеголин. — У меня короткий вопрос.

Кто же предполагал, что минутка растянется, а вопросик в этом кабинете вдруг обернется проблемой.

— Говоришь: «сильное сопротивление силой»? — загрохотал Николай Петрович. — Один грамотей, а дру­гой, ясное дело, спортсмен!

Кабинет был обширный, со столом заседаний, при­ставленным к письменному буквой «твердо». Под каб­луками пружинил ковер, скрадывающий шаги и зву­ки. Здесь, несмотря на размеры, не ощущалось казен­ной пустоты. Один человек за этими строгими стола­ми органично вписывался в пространство, заполняя его целиком. Четыре стены и шерстяной бобрик ковра не в силах были сдержать либо приглушить его реплик резковатых замечаний или открытого смеха.

— Это хорошо, что пришел. Особенно хорошо, что пришел ты. Видать, кое-что понял после той стрельбы?

Чеголин покраснел. Начальник политуправления, судя по всему, не только угощался на «Тороке» жаре­ными утками.

— До сих пор дразнят «детским садом», — неожи­данно признался Артём. Это был самый больной воп­рос.

— Пустяки! В детском саду тоже, бывает, выраста­ют дельные люди. Всё зависит от воспитателя. Кста­ти, как считаешь, почему возник тот конфликт с ар­тиллерийским электриком Мыльниковым?

Говорить с Николаем Петровичем было и легко, и трудно, но совсем не из-за огромной дистанции в зва­ниях и возрасте. С одной стороны, он умел слушать, легко подхватывая мысль, подстегивая и обнажая её меткими вопросами. А с другой, невозможно было за­ранее догадаться, как отнесется он к сказанному, как оценит его.

— С Мыльниковым был сам виноват. Не учел, что «шилом море не нагреешь», хотя Виктор, то есть стар­ший лейтенант Клевцов, меня предупреждал.

— Точно, — снова засмеялся Николай Петрович. — Это какой Клевцов? Помощник по комсомолу? А май­ор Тирешкин разве не помогал?

Так точно. Он проводил беседы и инструктаж, а Виктор просто так, по-товарищески. Но Клевцов ни­чего не скажет без смысла. Вроде бы треплется, а по­том обязательно задумаешься и поймешь, что разго­вор неспроста...

Слово за слово, и Чеголину пришлось вспомнить о том, как он на ходу раздавал «фитили» и как понял, что придирки — это совсем не требовательность. И о том, как родилась идея разузнать подробности гибе­ли тральщика капитан-лейтенанта Рудых, и о том, как понимать легенды, и о выборе темы для доклада на теоретической конференции.

На пороге появился адъютант, но Николай Петрович выставил вперед ладонь, и тот кивнул, притворив дверь.

— А мне докладывали, что вроде бы на «Тороке» «Макар носа не подточит».

Разговор принимал нежелательный оборот. Меньше всего лейтенант хотел «капать» на замполита.

— Политзанятиями руководит, агитаторов контролирует, — перечислял он, словно не заметив, что Ни­колай Петрович знает о переиначенной пословице.

— На беседе, которую ваш командир провел после офицерской учебы, отсутствовал, — добавил в тон на­чальник политуправления.

— Была его очередь схода на берег, объяснил Чеголин. — Он же не думал, что придет начальник политотдела.

— В том-то и дело, — согласился Николай Петрович и погрозил пальцем. — Вот что, лейтенант. Брось хитрить. Не о том спрашиваю. Почему возник «Макар» вместо «комара»?

— Наверно, потому, что Макар Платонович сам любит выворачивать пословицы и очень бывает дово­лен, когда над ними смеются. А мне лично, когда тру­дно бывало, больше помогал старший лейтенант Клевцов.

— С Клевцовым разговор будет особый. Для нача­ла придется всыпать ему по первое число.

— Как всыпать? Клевцову? За что?

— Хотя бы за то, что сейчас выяснились важные подробности, которые должны были стать известными гораздо раньше.

— Я ничего плохого про него не говорил.

— Кто спорит? Но возьмем, к примеру, вашу тео­ретическую конференцию по традициям. В газете на­печатано: «Руководитель — Тирешкин. А на деле?

— Клевцов тоже не руководил. Он только навел на мысль.

— Это здорово, когда рядом есть принципиальный друг, на которого можно положиться. Но его советы ещё не политработа, не воспитание, а, скажем, само­деятельность. Более того, они в какой-то мере затуше­вали положение дел на вашем сторожевом корабле, не давая поводов для вмешательства.

— Товарищ контр-адмирал! Как теперь быть? Вы­ходит, я подвел человека, которому многим обязан?

— Подвел?.. Вот недавно на одном представитель­ном совещании с трибуны были сказаны такие слова: «Матросы запустили материальную часть. До того до­шло, что у торпед винты в разные стороны вертятся».

Чеголин засмеялся. Кому не известно, что иначе торпеда не сможет двигаться.

— Нет, это не смешно. Совсем. Это значит, что матросы знают, что перед ними лопух, а мы устано­вили сей прискорбный факт в результате случайности...