— Пассажиры?

— Он всегда подвозил, никому не отказывал.

— На что польстились?

— Обыкновенно: деньги, документы и с тужурки ордена...

— А эти? — показал Яков на красные подушечки.

— Взаймы собрали — шапкой по кругу...

Всякое бывало в бурной судьбе Бориса Александ­ровича Терского. Его щедро награждали, опять же за дело лишали всего, и всё возвращалось, потому что был он, несмотря ни на что, лихим и знающим моря­ком. Главное, он умел побеждать, даже в «ботиках» на Рыбачьем. И вот уже не вернуть ему ничего.

Почётный караул салютовал залпами из карабинов, но холостые винтовочные выстрелы звучали жидко. И бывший старшина первой статьи Яков Рочин тоже бро­сил в могилу горсть сухого гравия. От себя бросил, от командира, капитана третьего ранга Выры, который помогал списываться с покойным «капразом», от гид­роакустика Захара Тетехина, от всей братвы, оставшейся в живых потому, может, что повезло им на­браться у покойника ума-разума. Камешки стукнули по крышке гроба с гулким откатом и отозвались в ду­ше старшины залпом главного калибра. Потом Яков повернулся и двинул к вокзалу, обратно пешком. По дороге читал объявления: «Требуются... требуются...» Гораздо труднее было найти крышу над головой.

Пробавляясь случайными заработками, Рочин мо­тался по стране из города в город. Женщин он избе­гал, дичился. А без этого где ночевать? Только и оста­валось — в залах ожидания на вокзалах. Благо доку­менты были в порядке и патрули не выгоняли. Без профессии, без родственников, без друзей оказалось не просто укорениться на «гражданке». Яков понял, это всё идет от корней, и подался в Архангельск, где, можно сказать, любой угол знаком. Но и этот город встретил не как родного. В Соломбале на судоверфи ему сказали: «Комендор палубный для нас не профессия. Желаете учеником слесаря?» На лесопил­ках брали в подсобники, и повсюду обещали общежи­тие, которое хотя и похоже на кубрик, только порядку нет. Были бы деньги, может, и вы́ходил Яков чего под­ходящее. А на пустое брюхо первая забота — аванс. В рыбакколхозсоюзе принимали на сейнер едва не зуй­ком. На торговом флоте надо ждать заграничную визу.

И чего ради? Соглашались оформить матросом второ­го класса, специалистом по гальюнам.

Усталый, замотанный Рочин шел проспектом Ви­ноградова, соображая, где бы поспать, и вдруг около цирка к нему прицепился постовой:

— Ваши доку́менты!

Голос показался знакомым Якову, да мало ли что померещится с голодухи. Настырный милиционер стал поперек пути, вот и пришлось послать его туда, куда Макар телят не гонял.

— Нехорошо выражаетесь, товарищ старшина пер­вой статьи, — вроде как обрадовался постовой, доста­вая из планшетки квитанционную книжку. — Штраф за неуважение к властям. Здесь оплатите или прой­дем?

Яков пригляделся — мать честная! Перед ним сто­ял Богдан Мыльников, бывший артиллерийский элек­трик с «Торока». Тот самый Богдан — в синей двуборт­ной шинельке, шапка с кокардой и всё, как поло­жено, — младший сержант.

Мыльников проживал на Кузнечихе, и баба его не­льзя сказать чтобы обрадовалась незваному постояль­цу. Но Богдан глянул на неё очень знакомо, с голу­бым мерцаньем, повел щеголеватым милицейским пле­чом, и та шарахнулась собирать на стол. Рочин толь­ко пригубил для приличия, в основном налегая на кислые щи и макароны с котлетой, а корешок, на­оборот, глушил сучок, почти не закусывая.

— Штраф, стало быть, спишем за счет флотской дружбы. А в отделение, уж не взыщи, завтра препро­вожу. Будет особый разговор...

Он говорил снисходительно, и на губе снова топор­щились нахальные подбритые усики. Будто бы вовсе другой разгильдяй, задумав насолить лейтенанту Чеголину, сорвал зачётную артиллерийскую стрельбу, а потом, убоявшись расплаты, стал оправдываться «нервным потрясением».

Рочин взглянул на него и спросил:

— Кабы повстречался тебе, допустим, командир Бе-Че Чеголин, и в штатском? Тоже бы препроводил? — просто так спросил, чтобы сбить спесь, и не ошибся.

Мыльников прищурился, и смех у него как обрезало:

— Власть — штука тонкая. Либо она у тебя в ру­ках, либо ты у неё...

— Око за око? — Рочин был удовлетворен, однако тут же получил сдачу:

— Ничего ты не понял. Если б не лейтенант, хо­дить мне сейчас под конвоем, руки за спину. Полное право имел отдать за то дело под трибунал.

— Брось! Лейтенант — сопляк, и он поверил тре­потне насчет жены.

— Обо мне? — удивилась хозяйка.

— Цыц! — ответил Богдан, и та отшатнулась буд­то от кулака. Привычно так отпрянула. Видно, не в первый раз. А Богдан, как ни в чем не бывало, про­должал: — Ничему-то лейтенант не поверил. Всё знал, с самого начала. Нет у меня на него злости.

«Врет! — убежденно решил Яков. — Чтобы Богдан забыл обиду?»

Не один барказ каши съели они с Мыльниковым за долгую службу, но в незнакомой форме милиционе­ра тот выглядел чужим и беззастенчиво вкручивал гайки, изображая эдакого служаку. И тогда, в запаль­чивости, Рочин забыл, что он в гостях:

— Блюститель порядка, а бабу бьешь!

Хозяйка, вспыхнув маковым цветом, тряхнула ко­сицами на манер сигнального флага «наш» и выско­чила вон.

— Прости, — смутился Рочин, чувствуя, как у са­мого полыхнули щеки тем же колером. — Неловко вы­шло.

— Учу, — кивнул Богдан, ровно о кутенке каком, и тотчас обрубил концы и еще пустым стаканом к ска­терти припечатал. — Дело семейное...

О чем толковать, когда третий лишний. Напомнить, куда глядел перед загсом, и то нельзя, если знаешь, как «по местам стоять, со швартовых сниматься». А сам Рочин? На срочной службе думал: без подруги покуда обойдемся, в войну мечта о другом, а вот после не только Яков, многие вспоминали примету: «в тридцать лет жены нет — и не будет». Как ведь жили на борту «Торока»? Увольнение на берег от сих до сих. В своей базе знакомиться не с кем, в других портах тоже не ярмарка. Одно слово — Заполярье. До смотрин ли тут? Откуда взять время?

Мыльников был прав: дело семейное, — значит, са­ми разберутся или разбегутся. Некого здесь винить, и только разве махонькая дочка имеет право, погодя, родителей упрекнуть.

Кореша помолчали, и вдруг Богдан ворохнулся, за­блистал голубыми фонарями-ратьерами с эдаким при­щуром, круто переложив штурвал на иной курс:

— Пойдешь со мной в отделение?

— Чего там не видал?

— К начальнику. Оформляться. Всё будет в луч­шем виде. Начальник сам из пограничников, на Ры­бачьем командовал ротой и всем предпочитает быв­ших моряков.

— Кто сказал, что я бывший?

Яков Рочин сказал это и сам удивился, как раньше в голову не пришло. «Дробь!» — по-артиллерийски ска­зал себе он.

И правда! Зачем мотаться по городам подобно дерь­му в проруби, когда есть у него специальность. Есть! И не надо другой.

Глава 5

А судьи кто?

Атлантический океан, как августейшая особа, го­лубых кровей. Он награжден Гольфстримом через пле­чо. Переливаясь текучим муаром, орденская лента оке­ана горячит жилы самомнением. А застывший сосед, по-плебейски притулившийся у планеты на чердаке, выжидает зимней темноты для мелких завистливых пакостей. Улучил момент и сковал Кольский залив. Плескучая дорога в незамерзающий порт покрылась снежком. При отливе лед провисал пустой скорлупой и лопался со стеклянным звоном. Вода, наступая вновь, подпирала осколки, и они громоздились тороса­ми. Заиндевевший «Торок» стоял на швартовых в га­вани. На борту не прекращался аврал при свете про­жекторов. Лед разбивали пешнями, пихали отпорными крюками, чтобы не разворотило тонкий борт.

Вся эта радость свалилась на плечи лейтенанта Чеголина. Кают-компания на сторожевике опустела. Первым отбыл в Ялту старпом. Спустя три недели прово­дили в Ленинград Пекочинского. Капитана третьего ранга Выру вызвали в Мурманск по каким-то срочным делам, и он застрял там, потому что рейсовый паро­ход не ходил. Даже заместителя командира по политической части на «Тороке» теперь не было. Тирешкин вдруг объявил о том, что врачи, опасаясь обострения гастрита, рекомендуют оставить службу в плавсоставе.