— Выстрели, по крайней мере спугнем.

Держа в пасти форель, Лутра тихонько пробирался назад по своему следу, как вдруг из верхнего окна грянули два выстрела. Он тут же бросился в воду, а собака в ярости забегала по веранде. Несколько раз она прыгала в снег, но, утонув в нем, фыркая, с трудом выбиралась вновь на крыльцо.

Нижнее окно затворилось, из верхнего тоже не доносилось ни звука, собака успокоилась, лишь изредка испуская в темноту свирепый рык. Когда же захлопнулось и верхнее окно, Лутра был уже далеко.

Он выполз на камень и принялся опять за еду, но время от времени прислушивался к голосу леса и реки. Лес раскинулся, как боксер в раздевалке, сильно побитый, но окончивший поединок с ничейным счетом; а река, плескаясь, лепетала пустое. Волны своими мягкими кулачками били камни, как они делали это уже миллионы лет.

Сытый Лутра сидел на камне, и его ничуть не интересовало, откуда и куда бежит вода. Была бы вода, была бы в ней рыба; охотничьей страсти он, может быть, еще и поддался бы, но искать себе пищу ему сейчас ни к чему. Вдруг перед его мысленным взором возникла нора, ведущий туда путь, и Лутра не задумывается больше. Он сползает с камня и через несколько минут лениво опускается на сухой песок своей норы.

Он видит еще, что вода быстро светлеет, потому что в огромной колыбели долины мерцающий зимний рассвет открывает глаза, и тогда он закрывает свои.

Стоя в бухточке горной реки, возле цепи маленьких озерец, двое мужчин смотрят на берег, на воду, друг на друга и на объедки форели, кровавые следы пиршества выдры.

— Скоро мне стукнет семьдесят, а таких огромных следов выдры сроду не видывал. Откуда она могла взяться?

— Только из ада, расшиби ее молния! Погибли восемь прекрасных форелей-самок, — возмущается молодой, которого зовут Ференц Бака.

— Коли она опять сюда забредет, ничего не оставит, погубит всю рыбу до последней. И тогда уже напрасно отовсюду будут нас просить, чтобы мы прислали мальков. Да еще призовут к ответу: что мы делали с рыбой и зачем взялись за дело, если ничего в нем не смыслим, почему плохо охранял и форель.

— Хотел бы я такого любителя задавать вопросы посадить на ночь выслеживать выдру.

— Не болтай попусту, Ферко… Один ум хорошо, а два лучше. Собери-ка объедки, и давай придумаем вместе что-нибудь толковое.

И они пошли в дом, по виду которого нельзя было подумать, что в нем разместилась небольшая биологическая станция. Здесь разводили форель и мальков ее пускали в большую реку, которой нет конца-краю, имя которой — жизнь.

Ферко положил остатки рыбы на обитый жестью стол, стоявший в галерее возле двери, и проворчал себе под нос что-то по поводу Лутры и грома с молниями; но пожелание его не могло исполниться, так как молнии зимой сверкают в других краях. Затем оба мужчины вошли в этот дом, который удачно сочетал в себе свойства и запахи музея, биостанции, природоведческого кабинета, зоомагазина, конторы, склада и наконец человеческого жилья.

— Сядь, Ферко.

Ферко посмотрел по сторонам, решая, куда бы присесть: на связку рыболовных крючков, небольшое стеклянное блюдо, чучело сойки или кучку улитовых раковин, — ведь на всех стульях что-нибудь да лежало, как вдруг из угла донесся каркающий голос:

— Я Михай Ужарди, крак-вак.

— Попридержи язык, Мишка, — обернувшись сказал Ферко. — Мне нужно серьезно поговорить с твоим приемным отцом. Если не замолчишь, отдадим тебя выдре.

Тут из темного угла не спеша вышел красивый большой ворон. Он вспрыгнул на колени старого ихтиолога, Петера Ужарди, и принялся стучать клювом о кольцо на его пальце.

— Пойду, отдам рыбу Рыжухе, — пригрозил Ферко, направляясь к двери.

— Рыжуха, Рыжуха, крак-вак, — прокаркал ворон и, слетев на пол, заковылял следом за Ферко.

За дверью завизжала собака, точно говоря:

—Я здесь, здесь. Выпустите моего приятеля!

Наконец поднялся с места и старик Ужарди. Его поражала дружба этих двух умнейших существ. Рыжуха и Мишка выросли вместе, вместе ели, играли, гуляли возле дома, долгое время даже спали вместе, иногда ссорились между собой. Во время недавней метели Мишка укрывался в доме, а Рыжуха пряталась в теплой конуре.

Поэтому утром при встрече их радости не было предела; собака выразила ее в монологе и танце.

Сейчас тоже она, тявкая, вытанцовывала вокруг ворона, который на своем языке благодарил ее за театрализованное приветствие.

—Кра-кро-кро, — говорил Мишка, что, должно быть, означало: — Спасибо, я спал хорошо, а как у тебя дела?

—Гав-гав-гав-гав! — докладывала Рыжуха своему крылатому другу. — Прекрасные запахи в воздухе. Ты, конечно, ничего не чувствуешь, нос твой никуда не годится. А я говорю тебе, Мишка, прекрасные запахи, — и, выражая свою любовь, она положила лапу на шею ворона.

— Кра, — запротестовал Мишка, — убери лапу, Рыжуха. Ты разлохматила мне перья. Сама знаешь, я этого не люблю. Убери лапу, не то клюну тебя в нос.

— Ну, Ферко, попробуй сказать, что они не умеют разговаривать! — воскликнул Ужарди. — В голосе ворона сейчас звучало неподдельное раздражение, он не любит, когда треплют его перья. Разве я не говорил тебе?

— Вау-вау! — негодовала собака, которую ворон клюнул в нос. — Ой-ой-ой! — подбежав к Ферко, она потерлась мордой об его сапог. — Видел? А куски побольше мне достанутся?

— Очень сожалею, Рыжуха, но сначала получит Мишка, он вроде бы сержант.

— Сер-р-ржант, — подтвердил Мишка, и собака, услышав, как ворон говорит человечьим голосом, с почтением и некоторым страхом посмотрела на своего черного приятеля.

— Ну, ты же слышала! — Ферко делил куски форели. — Без знакомств ничего не добьешься. Я уже четыре года служу тут и до сих пор всего лишь рядовой. Иди, дорогой сержант!

Размахивая крыльями, Мишка побежал к маленькой кормушке, стоявшей в трех шагах от миски Рыжухи.

—Ох, как много он получил, — засопела собака, но, поскольку она еще не дослужилась до сержанта и подчинялась строгой дисциплине, установленной Ферко, не трогалась с места.

Им не разрешалось подходить к чужой кормушке и миске, даже когда они были пусты.

—Теперь, Рыжуха, твоя очередь.

Собака побежала вприпрыжку за Ферко, а ворон тут же перестал есть.

— Я Михай Ужарди, — сказал он, и глаза его засверкали далеко не дружелюбно.

— Глаза у тебя завидущие. И не смей отходить от своей кормушки, — сделал ему выговор Ферко.

Однако Мишка, бросив свой завтрак, на два шажка приблизился к Рыжухе.

—Хар-кур-р-р-хар-р-ар, — проворчала та с набитым ртом. — Не подходи ко мне, Мишка, не подходи, не то оттреплю тебя! Друзья — до первой кости, тебе бы пора знать.

Глаза у собаки сердито поблескивали, а в голосе звучала угроза.

Мишка почесал клюв о пол.

— Ты готова тут же лезть в бутылку, — поглядел он на Рыжуху, а потом, подойдя к кормушке, принялся рвать рыбу на части.

— Теперь уж они не поссорятся. Давай, Ферко, поговорим о деле.

— Я вот что думаю, — Ферко присел на стул между клеткой и стеклянным блюдом. — Сперва я расчищу вокруг озер дорожку.

— Хорошо. Через свежеперелопаченный снег выдра день-два, возможно, не осмелится пробираться. Ну, а потом?

— Огорожу дорожку метровыми кольями, натяну на них в два ряда проволоку и развешу лоскутья, чтобы отпугивать зверя.

— Хорошо. Тут у нас много использованной ленты от пишущей машинки. А еще что?

— Оставлю три прохода и в них поставлю капканы.

— Очень хорошо.

— И сам буду сидеть в засаде.

— Работать с тобой, Ферко, одно удовольствие, но учти, морозы сильные.

— Посижу, сколько выдержу. Замерзну, заверну в инкубаторий, там погреюсь.

Чистая, прозрачная вода ручья неслась так быстро, словно хотела согреться. Белая стена галереи отражала брызги воды, разлетавшиеся на крыльях света. Кое-где с деревьев осыпался снег.

Ферко надел темные очки, и тогда Мишка настороженно уставился на блестящие стекла, а Рыжуха залаяла:

— Гав-гу! Не люблю я эти, как их… Хочу видеть твои глаза.