Самочка принялась копать землю, расширяя свое жилище. Под трухой оказался толстый слой песка, и работа продвигалась быстро. Передние лапы разгребали песок, отбрасывая его задним, а те отправляли в нутро старой ивы. Снаружи шел шумный бой великанов, и потому выдра трудилась без предосторожностей. Правда, буря постепенно стихала и через несколько часов совсем прекратилась. К этому времени в стволе ивы скопилась уже высокая куча трухи и песка.

Новая удобная нора была уже не в дупле ивы, а в сухом песке. Самочка, усталая, но довольная и успокоенная, обнюхала новый дом, но даже не подумала сказать:

— Ах, Лутра, где ты? Или:

— Посмей прийти сюда, подлый изменник!

Она чувствовала, что у нее будут дети, которых ей надо родить и так или иначе вырастить. И Лутра теперь был ей уже не нужен. Более молодые пары держатся, в основном, вместе, но старые самцы не переносят суеты семейной жизни и хныканья малышей.

Не будем поэтому говорить, что маленькая выдра, ощущая, что ей чего-то недостает, страдала от тоски.

И Лутра, признаемся честно, не бился головой об стену, восклицая:

—Ох, какой я мерзавец! Зачем я бросил такую хорошую жену?

Он не видел перед собой подходящей для этого стены и дальше чем в двух шагах вообще ничего не видел: сквозь полуметровый снежный пласт пробирался он к цели, чувствуя, что она совсем близко.

Зима могла как угодно бесноваться, подручные ветра могли кувыркаться, орать, ломать деревья, носиться, словно одичавшее стадо, все это не отвлекло внимания Лутры, не пугало и даже не беспокоило его, ведь, несмотря на вой, треск и звонкий свист, он слышал ужо тихий, нежный журчащий голос воды, прародительницы, кормящей, дарующей жизнь и убежище.

ВОДА!

В воздухе ощущался ее запах; к шуршащим снежным хлопьям примешивался тепловатый водяной пар, и когда Лутра вышел из леса в низину, глаза его заблестели: мертвенно-белую долину перерезала темно-зеленая петляющая горная река.

Он подполз к ней, понюхав, выпил глоток и почувствовал: его уже никуда не тянет, ничто не побуждает в дорогу, как побуждало последние два дня, на карте его стремлений исчезла та точка.

Лутра добрался до дома.

Вода эта чище, быстрей и звучней, холодней н темней, однако прозрачней, чем в равнинной реке. Лутра уверенно погружается в нее.

Ну и ну! Тут надо быть осторожным: течение сильное и дно страшно неровное. На каждом шагу камни, ямы, глубокие омуты, но для такого искусного пловца, как Лутра, это не помехи. Очень быстро, но успевая ориентироваться, оглядывать и берега, он плывет вниз по реке, торопится туда, где громче бурлила вода: там она наверное теплей и есть что-нибудь съедобное. Во время странствий можно кормиться, на худой конец, и летучими мышами, но главная и излюбленная пища выдры — все-таки рыба.

Вода пенилась и стремительно неслась — здесь она всегда пенится и стремительно несется, — но ярость бури уже не чувствовалась так, как в горах; ветер натыкался на бесконечные изгибы реки, разбросанные тут и там скалы, поворачивал и несся дальше.

Реке, впрочем, были нипочем ни зима, ни ветер. Она брала начало где-то далеко в горах, в глубине таинственной пещеры. Летом вода была лишь ненамного теплей, чем зимой, и, освободившись от горной неволи, мчалась вниз так весело и проворно, что только костлявые руки самой суровой зимы могли сковать ее льдом.

Эта река всегда была быстрой, пенистой и холодной.

В ней не водились славные дети больших озер и неторопливых рек: карп, сом, лещ, щука, судак. Здесь им пришлось бы тратить силы на то, чтобы их, словно древесные листья, не унесло течением, и они не могли бы ни кормиться, ни размножаться.

Как не вспомнить поговорку: «Всяк сверчок знай свой шесток». Это закон приспособления, который в течение миллионов лет создавал организм животных так, чтобы он наилучшим образом отвечал требованиям окружающей среды. Антилопы в пустыне не пьют воды, или пьют очень редко, можжевельник стелится по камню, чтобы его не сломали ветер и снег, сова видит даже ночью, а слепыш не видит и днем, короче говоря, даже отдельные органы животных приспосабливаются к тому или иному образу жизни, подчиняясь требованиям окружающей среды.

Как жили бы в быстрой горной реке неповоротливый карп, плоский лещ, ленивый сом и чуть ли не круглый карась? Это все равно что заставить грузного короткокрылого фазана кружить над горными вершинами, ведь он не раз подумает, прежде чем взлететь, и, пролетев несколько сот метров, с удовольствием плюхается на безветренную солнечную поляну.

Какая же в таком случае рыба водится и размножается в горной реке?

Форель. Быстрая форель.

В холодной, пенистой, бурливой реке отлично живется форели. Она чувствует себя как дома в ледяных водоворотах. Ее не увлекает за собой течение, она не замерзает, без особого труда добывает себе пищу, выпрыгивая из воды чуть ли не на двухметровую высоту, чтобы поймать летящих насекомых. Что говорить о каких-то двух метрах, когда во время миграции она перескакивает через пяти-шестиметровую водяную завесу плотин.

Да, этой красивой мускулистой рыбе с красными и черными крапинками хорошо живется в горной реке, а в теплой затхлой воде, где благоденствуют карпы, лещи и караси, она погибла бы так же, как привыкшая к жгучему чистому горному воздуху серна погибла бы в вонючей конюшне.

Водится здесь, конечно, и хариус, и несколько видов мелких рыбешек, но их едва ли стоит принимать во внимание, поскольку Лутру они не особенно интересуют. Он никогда не ел форели, но если попробует — а почему бы ему не попробовать? — то забудет о лещах, лягушках и пернатых, как любитель вина — о теплом апельсиновом соке.

Теперь уже Лутру не тревожит буран, он осторожно плывет к шумящему впереди водопаду. Не торопится — места все-таки незнакомые, — но знает, что там река глубже и должна быть рыба. Горная река в этом месте низвергалась с большой высоты, и вода прорыла огромную яму. На середине ее бушует поток, а по краям среди камней тихо, и Лутра, как тень, опускается в глубину.

В сине-зеленой воде довольно темно, и глаза выдры широко раскрываются. За одним из камней колышется рыба с красными крапинками, поплавки у нее едва шевелятся. Лутра подплывает к ней сбоку, ныряет, прячась за камень, и наконец подойдя совсем близко, точно запущенная ракета, кидается на нее снизу.

Полусонная рыба, как видно, вовремя его не заметила, в последнюю минуту, однако, надеясь спастись, так дернулась, что ей почти удалось выскользнуть из пасти Лутры, хотя еще никто таким образом от него не сбегал. Он выполз на плоский камень и поел как нельзя лучше. Мясо форели было мягкое, нежное, без костей и такое же чистое, свежее, как вода, в которой она родилась и питалась. Рыба весила больше килограмма, однако от нее почти ничего не осталось. Сытый по горло, Лутра обнюхал даже объедки и только тогда заметил, что ветер готов смести его с камня. Позади остался длинный путь, и теперь он уже мечтал об отдыхе, стало быть, полночь миновала.

Надо было подумать об убежище.

До сих пор его томила тоска по старой норе, и желание отдохнуть гнало — неизвестно почему — вверх по реке, хотя плыть вниз по течению куда легче. Река извивалась среди скал, кое-где низвергалась с каменных стен, образуя пороги, глубину которых Лутра сейчас не измерял. Он чувствовал себя как путник, застигнутый в пути метелью, которого сытно накормили в одной из деревень. И думал только о тихом пристанище, где можно преклонить голову.

Он осматривал берега, прибрежные пороги, подмытые корни ольхи. И нашел несколько мест, где можно было кое-как приютиться, но довольно сырых; бурная река разбивалась о скалы, и водяные брызги заполняли эти просторные впадины.

Часто останавливаясь, Лутра плыл то под водой, то вынырнув на поверхность, и прислушивался к голосу реки.

По-прежнему бушевал буран, ветер будоражил воду, но вдруг уши Лутры уловили и какой-то другой, тихий звук.

— Гу-лук, гу-лук, — доносилось издалека, и он тотчас направился туда.