— Замолчи! Пошли, лодыри.

Услышав хорошо знакомый голос, собака успокоилась и, оглядываясь на ворона, тотчас пристроилась к хозяину.

— Пойдем, Мишка. Садись мне на плечо.

— Может, погодя и пойду, — чистил перья ворон и, не моргая, смотрел в ослепительно голубую высь, на безоблачные дали.

Возможно, он видел что-то, недоступное человеческому глазу. И, прислушиваясь, слышал что-то, недоступное человеческому уху. Но, может быть, просто не хотелось ему выходить из тепла.

Вокруг дома все стихло. В кухне время от времени с шипеньем рассыпались в печи тлеющие угли, и можно было подумать, будто кто-то проводит щеткой по наружной стене дома.

Но поблизости никого не было, и небольшое строение за домом, инкубаторий, где сотни тысяч бессознательных маленьких жизней ожидали прихода весны, казалось пустым.

На биостанции во имя интересов человека наука боролась с невежеством и природой. Это была трудная борьба: на одной стороне весь арсенал природы и воинственные, готовые на все рыболовы-браконьеры, на другой — несколько немногословных, сдержанных старых ученых.

— Что вы хотите? — спросила природа.

— Учиться у тебя, — смиренно ответили ученые.

— Учитесь, пожалуйста, — и она улыбнулась.

К этим старым ученым присоединились и молодые.

Они занимались исследованиями, думали.

Им хотелось, чтобы была рыба, много рыбы.

Они знали, как она размножается, но в быстрых, естественных водах, полных врагов, из сотни тысяч икринок получается всего две рыбки. Остальные уносит куда-то течение, засасывает ил, поедают водяные насекомые, лягушки, птицы, землеройки и прежде всего некоторые рыбы.

—Вот ключ ко всему, — сказали неугомонные ученые, — надо выловить оплодотворенную икру и сохранять ее, пока не выведутся маленькие рыбки. А они уже смогут сами о себе позаботиться.

Но как это сделать? Как собрать в глубокой воде или в густой тине икринки, прилепившиеся к камешкам и растениям? Да это просто невозможно!

—Тогда надо начинать с другого, — продолжали они рассуждать. — Взять саму рыбу, пока у нее есть икра и молоки.

Они встали на правильный путь, решив делать то, что делает природа, но в закрытом помещении, на рыбоводческом заводе, где нет ни наводнений, ни пожирающих икру насекомых, лягушек, землероек, птиц и рыб. Они устранили даже родителей, которые, проголодавшись, поедают свою икру.

Что же такое икра и молоки и как их извлечь?

Икра — это шарик величиной от булавочной головки до горошины, в зависимости от вида рыбы; в нем женская яйцеклетка. Всего лишь одна. А молока — густая белая жидкость, в одной капле которой миллиард мужских половых клеток, и одна из них оплодотворяет икринку. После этого в оболочке икринки развивается живой эмбрион, который питается находящимся внутри питательным веществом, как цыпленок — желтком.

Через определенное время эмбриону становится тесно, вода уже успевает согреться, икра вырабатывает вещества, разъедающие оболочку, и из нее выходит малек. Это пока еще не рыба. У него нет ротового отверстия и кишок; вместо них на животе — тяжелый мешочек с питанием, пирожок для ребенка, пустившегося в трудный путь.

Не умеющий плавать, беспомощный малек пристраивается где-нибудь, прилепившись к растению, и ждет, когда ему улыбнется счастье, верней, когда он превратится в рыбу. Но головастики и другие враги губят беспомощных будущих рыбок, и поэтому из десяти тысяч мальков, быть может, выживает лишь один. Рыба водится в земных водах лишь благодаря почти безграничной щедрости природы. Дело в том, что самка карпа в среднем мечет около полутора миллионов икринок, сколько-нибудь от этого гигантского количества всегда уцелевает. А рыбы тех видов, которые мечут сравнительно мало икры, заботливо ее охраняют.

Уцелевшие мальки прекрасно растут. По мере того как в мешочке на животе убывает питание, желток, формируется их организм и постепенно они становятся похожи на рыбу. Раскрывается рот, развивается кишечник. После того как желток совершенно рассасывается, мальки выбираются на поверхность воды и, сделав глубокий вдох, наполняют воздухом плавательный пузырь.

Для рыбы это такой же важный момент, как первый шаг для младенца. Малек превращается в настоящую рыбу, хотя и с булавочную головку. А «на ноги» ее ставит наполненный воздухом плавательный пузырь, он облегчает тяжеловатое тело, удельный вес которого приближается к удельному весу воды. Теперь крошечная рыбка уже может спасаться бегством от своих врагов, скрываться, и есть надежда, что, избежав множества опасностей, она станет десятикилограммовым судаком, двадцатикилограммовой щукой или двухсоткилограммовым сомом.

А что происходит на рыбоводческом заводе?

То же самое, но там нет врагов, и из десяти тысяч икринок сохраняется примерно половина, пять тысяч рыбешек, весом от десяти до ста граммов, отправляются в жизненный путь, когда ученые, эти «рыбьи пастухи», выпускают на пастбище своих овечек.

Но предварительно надо поймать папу, маму и добыть из них икру и молоки.

Так и делают, после чего родители уже не нужны. Икру и молоки перемешивают, и таким образом оплодотворяется намного больше икринок, чем в естественных условиях. «Рыбьи пастухи» дают оплодотворенным икринкам все, что может дать природа, и, выпуская в ручей или реку сильную молодь, думают, усмехаясь:

—Мы обвели вокруг пальца старуху Природу.

Научный работник Ференц Бака снял полушубок. Несмотря на солнце, мороз пробирал до костей, но от разгребания снега, этого самого здорового вида спорта, кровь у Ферко кипела. Цепь маленьких озерков, вытекающих из реки, вдоль которых он расчистил узкую — широкая и не требовалась — дорожку, тянулась метров на сто.

Рыжуха сначала сопровождала своего всесильного друга, наблюдая, как он работает, но потом у нее замерзли лапы, она тихо ушла и, присоединившись на веранде к Мишке, стала вместе с ним глазеть по сторонам. Ворон не был склонен к беседе, а собака, глядя на согнутую спину Ферко, ждала, когда ее позовут; она была крепко привязана к обоим своим хозяевам. Чувство, которое она питала к ним, было чем-то средним между боготворением и беззаветной, бесконечной любовью, наполнявшей ее счастьем. Она готова была, не раздумывая, пожертвовать жизнью не только ради своих щенят, если бы они у нее были, но и ради этих людей. Однако истинная любовь всегда ревнива, поэтому Рыжуха терпеть не могла, когда ее хозяева слишком много возились с Мишкой. Стараясь привлечь к себе внимание, она начинала лаять:

— Гав-гав-гав! Я тоже существую на свете.

— Рыжуха ревнивая, — тихо говорил Ферко, и она виляла хвостом, но тут же принималась ворчать.

— Гар-р-р! Как же мне не ревновать! Я ваш самый верный друг, служанка, защитница и кто угодно.

Покончив с дорожкой, Ферко выловил из озерка еще одну форель, с которой свел знакомство Лутра.

— Рыжуха, вот твоя доля, — сказал он.

— Еще одну загубленную форель нашел я в воде. Отдал ее Рыжухе, — сказал он.

Старый ученый с улыбкой кивнул головой; он рассматривал улитку, которую держал в руке. Его мысли, по-видимому, блуждали где-то далеко и относились к эпохе, отделенной от нас семью миллионами лет, когда края эти были покрыты чуть ли не тысячеметровым слоем льда и не было ни выдры, ни собаки, ни человека.

Зима возмужала, окрепла. Разрешила отдохнуть ветру, и северные великаны возвратились к себе домой. Опустились на землю холодные слои воздуха, вода в реке притихла, и вороны еще на рассвете прилетели в деревню, где, распространяя тепло, дымились трубы.

С каждым днем все больше холодало. Ветер крепко спал где-то, небо не затягивалось облаками, и по ночам звезды словно ледяными стрелами засыпали побелевшие поля.

Народилась молодая Луна, и Зима, точно только того и ждала, встала во весь свой рост.

—Погляжу, что делается там, внизу, — сказала она. — Надо свести с ними счеты.

Лес онемел. Как стекло, трескалась то одна, то другая ветка; белки сидели съежившись, и косули с грустью поглядывали на свои окровавленные ноги, пострадавшие от снега.