Стараясь говорить спокойно, он спросил:

— Вы не знаете, куда она уехала? Мне очень нужно увидеть ее сегодня.

— Она уехала в Ильинское, — ответила девушка. — Знаете, по Казанской дороге. Первая остановка после Быково. К Шуре Емельяновой. Обождите минуточку, я вам скажу ее адрес.

Она ушла в комнату и тут же вернулась.

— Советская, 35.

Андрей попрощался и вышел. На остановке «Матросский мост» он сел в трамвай, доехал до Казанского вокзала и снова поехал на электричке, теперь уже в сторону Быково.

Ведь был около нее. «Первая остановка после Быково», — вспомнил он слова девушки. Андрей не знал, радоваться ему или огорчаться. Радоваться тому, что она здесь, в Москве, и он ее увидит, или огорчаться, что, зная о его приезде, она все же уехала куда-то.

Он был так погружен в свои мысли, что едва не проехал нужную ему станцию.

Когда Андрей вышел из вагона, уже начинало смеркаться. Высокие корабельные сосны плотно росли вдоль железнодорожного полотна, и улицы, уходившие в обе стороны от него, напоминали скорее просеки в густом бору. Вровень с темными вершинами деревьев висела большая красная луна. Легкий ветер колыхал сосны, и оттого казалось, что круг луны, приплясывая, покачивается на ветвях.

На платформе было людно. Опасаясь разминуться с Ольгой, Андрей прошел из конца в конец платформы и попутно узнал, как пройти на Советскую улицу.

Усадьба под номером 35, как и большинство усадеб поселка, представляла расчищенный кусок соснового бора. На полянке стоял дом с мезонином, крутоверхой крышей и шпилем над ней. Перед домом гряды с высокими георгинами. В доме уже зажгли огни, и полосы света, падающие из окон, освещали яркие цветы, неподвижно и гордо покоящиеся на высоких стеблях.

Возле грядок стояли две решетчатые садовые скамейки. На одной сидел гитарист и с виртуозными переборами играл цыганскую венгерку. На другой стоял длинный нескладный парень и, приседая и притопывая, хлопал в ладоши в такт музыке. Три девушки, обнявшись, стояли между скамьями, а перед ними плясали двое: юноша и девушка.

Когда Андрей подошел к дому, пляшущая девушка оказалась в полосе света, падающего из широкого среднего окна. Андрей узнал ее и вздрогнул. Это была Ольга.

Выражение ее красивого лица, блеск больших темных глаз говорили о том, что пляска захватила ее, и плясала она с тем искренним вдохновением, как пляшут русские люди.

Андрей, скрытый падающей на него тенью деревьев, остановился.

«Зачем я пришел? — думал он. — Зачем я здесь? Ей весело и хорошо без меня. По какому праву пытаюсь я вторгнуться в ее жизнь?»

И, может быть, он повернулся бы и ушел, ушел чтобы потом всю жизнь терзаться воспоминанием о собственном малодушии, но ему вспомнились строки ее письма, он просто увидел их вновь: «…Только прошу вас, будьте искренни. Не играйте этим».

Он шагнул в полосу света и, глядя на оцепеневшую при виде его Ольгу, сказал только одно слово:

— Оля!

Еще несколько мгновений, и Ольга кинулась к нему, обняла и, прижимаясь к нему, прошептала:

— Андрей, мой Андрей!

Их никак не хотели отпускать.

— Радость? Конечно, радость! Да нет, это больше, чем радость, это счастье, — возбужденно говорила худенькая подвижная Шура, обнимая Ольгу, — только разве радость замыкается в себе? Радоваться надо на людях!

— Не пустим, не пустим! — кричали Шурины подруги и тормошили Ольгу.

— Обмыть, — провозгласил неожиданно густым басом долговязый парень и, спрыгнув со скамейки, устремился в темноту сада.

— Володя! Пожалуйста, вернись! — крикнула Ольга и, когда он остановился, сказала, обращаясь ко всем: — Друзья мои! Спасибо вам! Даю вам слово, завтра же приедем к вам на весь вечер. А сейчас… — она остановилась, — ну, вы сами понимаете… Мы не виделись пять лет.

— Правильно, Оля, — сразу согласилась Шура и скомандовала: — Все на станцию! Проводим их.

Она взяла под руки Андрея и Ольгу, остальные окружили их, и все шумной толпой направились к платформе.

Андрей послушно шел, ему было все равно, куда идти, он шел и думал: «Сбылось. Как просто и как хорошо мы встретились». И на губах у него блуждала и застенчивая и рассеянная улыбка.

А у Ольги все пело внутри: «Он приехал!»

Они были уже недалеко от платформы, когда донесся протяжный гудок сирены приближающегося электровоза.

— Опоздали, — сказала Шура, — уедете следующим.

— Нет, этим! — задорно сказала Ольга и, рванувшись вперед, увлекла за собой всех.

Едва успели вскочить в хвостовой вагон, он был почти пуст, всего несколько человек дремало на скамьях, привалившись к высоким выгнутым спинкам.

Андрей взялся за ручку двери. Ольга остановила его, тронув за руку.

— Постоим здесь.

Они стояли в пустом тамбуре одни, рядом, близко друг к другу. Голова ее касалась его груди, и она слышала, как бьется его сердце. Он нежно, чуть прикасаясь, гладил ее волнистые волосы, ее теплые плечи.

— Оля!

— Что, родной мой? — прошептала она и еще теснее прижалась к нему.

— Я просто не верю своему счастью, — тихо сказал Андрей. — В иное мгновение мне кажется, это сон, стоит мне снять руку с твоего плеча, и тебя не станет возле меня, ты уйдешь, — и, словно пытаясь удержать, он крепко обнял ее.

Она засмеялась тихим, счастливым смехом.

— Нет, родной, не уйду… Я два раза уходила от тебя… Третий раз не уйду. Ничего не заставит меня уйти.

Она потерлась щекой о его плечо, и кольца ее волос коснулись его лица…

Нет, теперь она не уйдет… Как могла она уйти тогда, пять лет назад!..

И хотя нельзя зачеркнуть в живом человеческом сердце другого, погибшего, память о нем, светлая, хорошая память не омрачает ее радости, не может заглушить охватившего ее ощущения необыкновенного счастья… Не может, хотя есть такие минуты, когда она пытается осуждать себя за это…

До чего же короткими могут быть сорок минут!

Поезд ворвался в несмолкаемый гомон вокзала и остановился. Они вышли. Андрей вел Ольгу под руку, и ему казалось, что все смотрят на него.

Ольга машинально свернула к входу в метро, но Андрей легко придержал ее, и, обогнув здание вокзала, они вышли на площадь.

Каланчевка сияла огнями. Над морем и неподвижных и движущихся огней, в бледном ночном небе горели рубиново-красная и нежно-синяя вывески Ленинградского и Ярославского вокзалов. На площади, тесня друг друга, копошились сотни автомашин всех марок и расцветок.

Андрей поднял руку. Бесшумно подкатила машина. Открыв дверцу заднего сиденья, Андрей пропустил Ольгу и сел сам. Машина стремительно пронеслась по Русаковской, нырнула под мост окружной железной дороги, миновала приземистую, похожую на чеченскую саклю станцию метро «Сокольники» и, подпрыгивая на булыжной мостовой, стала осторожно спускаться к Матросскому мосту.

У поворота в переулок Ольга попросила шофера остановиться.

— Пройдем дальше пешком, — шепнула она Андрею и, когда они уже стояли на тротуаре, пояснила:

— Это мой переулок. Я ходила здесь и думала о тебе.

Андрей крепко сжал ее руку.

Он уверенно вел Ольгу по уже знакомой ему дороге, и ее радовало, что он знает, куда нужно идти, и она, опираясь на его крепкую руку, послушно идет за ним. Так, под руку, они поднимались и по лестнице. И только на лестничной площадке, перед дверью с табличкой «37» Андрей отпустил ее руку.

Она открыла дверь ключом и, давая ему дорогу, просто сказала:

— Входи.

У Ольги была небольшая, но уютная комната. Высокая застекленная дверь, выходившая на балкон, служила в то же время и окном. В нише стояла кровать, в углу небольшой письменный стол со стопкой книг и настольной лампой на нем, возле дивана — круглый стол, покрытый свисающей скатертью.

— Нравится тебе, Андрюша, наша комната? — спросила Ольга.

— Да, — ответил Андрей, — очень нравится, хотя сегодня я и не вижу ничего, кроме тебя!

Ольга ответила ему теплым взглядом.

— Сейчас буду тебя кормить, — какие-то новые интонации ласковой заботы прозвучали в ее голосе. — Пока я хозяйничаю, можешь умыться. У меня ужин поспеет мигом.