— Понятно, — кивнул Луговой.

— Завели, — крикнул Федька, снова выглянув из рубки.

— Ну, пора двигаться.

— Счастливого плавания.

Ольга, улыбаясь, пожала Андрею руку.

Он почти непроизвольно задержал ее руку в своей.

— Вы, конечно, не знаете, о чем я думаю, — неожиданно для себя и очень тихо произнес Андрей.

Ольга промолчала, продолжая смотреть на него.

— Почему я — не «кто-нибудь»?

Чуть заметная краска проступила иа щеках Ольги. На мгновение она опустила взор, но тут же снова смело и в то же время ласково взглянула прямо в глаза Андрею.

— «Кто-нибудь» еще впереди, — прошептала она.

Андрей резко повернулся, в несколько прыжков спустился по береговому откосу и быстро взбежал по трапу на катер. Тотчас на палубе появился Федька. Расставив широко ноги и надуваясь от натуги, он выбрал якорь и длинным шестом оттолкнул нос катера от берега.

Ольга увидела в раскрытую дверь машинного отделения, как Андрей, оживленно жестикулируя, кричал что-то мотористу. Тот, видимо, не мог разобрать его слов, и Андрей, перегибаясь через корпус мотора, пытался что-то объяснить ему. Спутанные длинные волосы Андрея, отливавшие на солнце золотом, свешивались ему на глаза, отчего у него был очень забавный вид.

«Какой он смешной сейчас!» — ласково подумала Ольга.

На губах ее застыла чуть заметная улыбка, но глаза, большие, всегда широко раскрытые темные глаза задумчиво глядели вслед голубому катеру с алым флажком, стремительно пересекавшему широкую протоку, искрившуюся от заливающих ее солнечных лучей.

— Вот это, кажется, то, что нам надо! — воскликнул Андрей, когда катер из узкой извилистой проточки вышел в широкую, далеко протянувшуюся курью.

По обоим ее берегам сплошной стеной рос высокий тальник. Гладкие, почти лишенные сучьев, зеленовато-серые стволы на высоте десяти — двенадцати метров увенчивались шапкой молодой светло-зеленой листвы.

Под деревьями густо зеленел сочный пырей.

В средней части курья суживалась. Здесь, оттесняя тальниковую поросль, на обоих берегах зеленели полянки, полого спускавшиеся к воде.

— Вот подходящее место, — сказал Сычев, — хоть на которой стороне расположиться лагерем можно. Приставай! — крикнул он в рубку.

— А где массив больше?

— Тальнику то есть? — переспросил Федор Иванович. — На обоих берегах хватит. На этом острове тальнику шибко много.

— А как остров называется?

— Медвежий.

Катер описал плавную дугу и, работая на малых оборотах, медленно пристал к берегу.

— Мы с Федором Ивановичем на разведку, а вам, — обернулся Андрей к мотористам, — кипятить чай.

— Это ему, — Федя показал на Гришу. — Я делом займусь, — важно сказал он, доставая из большой брезентовой сумки рыболовные снасти.

— Выкидушки? — поинтересовался Федор Иванович. — Дело! Ты зайди вон на тот мысок, — показал он Феде, — там хорошо ловится.

Андрей и Федор Иванович пересекли полянку и углубились в ивовую рощу.

— Трава-то какая! — поразился Андрей. — Давно ли потеплело, а она уже выше колен.

— Здесь все скоро растет, — сказал Федор Иванович. — Летом у нас, в Приленском крае, тепла много и светло, почитай, сутки напролет. Вот и растет все как на дрожжах. Через месяц этот пырей, без малого, в рост человека вымахает.

— Вот тебе и Крайний Север!

— У нас только зимой Север, — засмеялся Федор Иванович, — летом наш Север югу не уступит. Вы говорите — трава, а тальник? Где вы еще такую талину видывали — что твой тополь!

— Да, тальник замечательный, и это нам очень кстати.

— Вот то-то! — удовлетворенно заключил Федор Иванович.

Солнце уже закатывалось, когда разведчики, основательно исследовав массивы тальника по обоим берегам курьи, вернулись к катеру.

— Сварили чай? — обратился Сычев к разлегшимся на траве мотористам.

— Чай мы уже третий раз пьем, — ответил Гриша. — Хотели к вашему приходу еще кое-что приготовить, да побоялись переварить.

— А что именно? — спросил Андрей.

Но Федя уже вскочил, побежал к воде и через минуту возвратился. В одной руке он держал кукан, на котором трепетало около десятка крупных ельцов и окуней, в другой была судорожно извивающаяся щука.

— Молодец, сынок, на ушицу добыл, — похвалил Сычев сияющего Федю.

Над приготовлением ухи трудились все. Андрей чистил рыбу, Федор Иванович устраивал таган, Федя собирал хворост для костра, а Гриша, сидя на корточках у воды, отчищал песком закопченное ведерко.

— Главное — не переварить рыбу, — поучительно заметил Федор Иванович, заглядывая в кипящее ведерко. — Как глаз рыбий побелеет, уха готова.

Покрошив в уху сочного зеленого луку, Андрей снял ведерко с тагана. Все пристроились около разостланного на траве плаща. Вкусный запах ухи распространился в воздухе, вызывая аппетит.

— Вот это уха! — восхищался Андрей. — Из свежей рыбки, на костре сварена, да на свежем воздухе!

— Да опосля святой водички, — добавил Федор Иванович, доставая из своей объемистой сумки пузатую бутылочку с нарезной пробкой.

— Эге! — обрадовался Андрей. — Вот кто у нас самый догадливый.

— Видишь ты, — как бы оправдываясь, отозвался Федор Иванович, — нельзя в дорогу, да еще на воду, без запасу. Вдруг что случится.

— Разве уже что случилось? — невинно спросил Андрей, покосившись на бутылочку.

— А как же! Вот уха случилась, — серьезно ответил Федор Иванович.

Все расхохотались.

После ухи и чаепития Сычев и Андрей долго разговаривали у костра.

Федор Иванович рассказывал внимательно слушавшему Андрею о своей жизни, о неприветливом сиротском детстве, о том, как мальчишкой гнул спину в непосильной работе у деревенских богатеев.

— Вам, молодым, не довелось хватить того лиха, — говорил Федор Иванович. — Вы только из книжек да по рассказам про то знаете. А как словами все про ту жизнь рассказать… Теперь вот даже удивительно, как терпели люди такую жизнь.

Федор Иванович приподнялся и подбросил в огонь несколько хворостин.

— А сколько же людей на земле и теперь живут этой постылой жизнью! — задумчиво сказал Андрей.

— Да, живут, — отозвался Федор Иванович, усаживаясь на прежнее место. — Вот и на нас фашисты войной пошли. Хотят нас опять к той же старой жизни вернуть. Ну, не дураки ли, скажи на милость, а? Чтобы нашему народу Советскую власть забыть, а? Свою, народную! Нет, право слово, дураки!

Федор Иванович сердито сплюнул.

— Вот теперь немец на нашей земле лютует, — продолжал он. — А ведь страха-то нет в народе! Третьего дня на соседском огороде, от меня через плетень, две старухи расспорились про войну, значит. Послушал я и даже загордился. О чем спорят? Когда к какому сроку наши немцев начисто разобьют. Вот о чем спор! А что разобьют — в том спору нет. Это каждому ясно.

Над затихшей широкой рекой притаилась белая ночь. Яркие дневные краски померкли, посерела листва на деревьях, расплылись контуры рассеянных по реке островов.

Бледная, потухающая на севере заря, не успев погаснуть, разгорается вновь, медленно передвигаясь к востоку.

тихо шепчет Андрей.

Он стоит на высоком обрывистом берегу, любуясь светлой безлунной ночью.

Он пробует запеть, по в этой осторожной тишине голос звучит резко, и песня обрывается на полуслове.

«Вот они какие, белые ночи, — думает он. — Вот он каков, Крайний Север!»

С трудом верится, что всего три-четыре месяца назад здесь лютовала жестокая шестидесятиградусная стужа и леденящий ветер раскачивал оголенные вершины высоких деревьев, — так полны жизни сейчас эти цветущие острова…

Короткая ночь прошла. Белесое небо заголубело, и начавшая разгораться заря растворилась в его голубизне. Резче обозначилась зубчатая кромка горной гряды на горизонте. На узенькой каемке облаков, повисшей над ней, появился нежный розовый отблеск. Темно-сизая поверхность воды посинела. В улове под обрывистым берегом заиграла вышедшая на утреннюю жировку рыба. Послышались первые птичьи голоса.