Теперь же повседневные будничные дела обернулись иной, новой стороной, обнаружился их новый, истинный смысл.

Еремеев видел, что его слова дошли до сердца молодого коммуниста Перова, он тепло улыбнулся и оказал:

— Садись. Поговорим о твоей работе. Теперь ты лучше меня поймешь.

На другой день Еремеев позвонил Самоходову.

— Думаем рекомендовать директором завода инженера Перова. Как твое мнение?

Самоходов ответил не сразу.

— Мое мнение?.. Ты его знаешь, Василий Егорыч. Только надо ли об этом говорить? Это дело, видать, решенное.

— Решенное будет, когда состоится постановление бюро, — возразил Еремеев. — Какие у тебя доводы против этого предложения?

— Считаю, вы поторопились… Тебе, я знаю, статья его понравилась. Язык у него бойкий, хорошо подвешен. Только критиковать легче, чем работать. Сам знаешь, Василий Егорыч, хозяйство вести — не кулем трясти. А хозяйство там не маленькое.

— Значит, ты против?

— Нет, почему же… Попытка не пытка. Не возражаю. При одном условии.

— Именно?

— Кравцова передайте в мое распоряжение.

— На Кравцова не покушаемся.

— Назначу его начальником производственно-технического отдела управления.

«От такого помощника только заботы прибавится», — подумал Еремеев и сказал:

— Не ошибись, Спиридон Матвеевич.

— Разрешите хоть раз в жизни ошибиться самостоятельно, — попробовал отшутиться Самоходов.

— Ну что ж, — ответил Еремеев, — твой помощник, тебе за него и отвечать. Решай сам. Моя рука против не поднимется.

Директорский «газик» находился в ремонте, и в горком пришлось ехать на полуторке. Кравцов, одетый в собачью полудошку, с трудом поместился рядом с шофером. Андрей и Луговой уселись в кузове на узенькой скамейке, привалившись спиной к кабине. Андрей позавидовал Сергею Сергеевичу: мороз стоял особенно лютый, и московское ватное пальто здесь было не по сезону. Пришлось поднять воротник, надвинуть поглубже шапку, спрятать руки в рукава и прижаться плотнее к Луговому, закутанному в свою арктическую доху.

Машина осторожно, как бы ощупью, продвигалась в густом вечернем тумане. Хотя улица была вовсе не широкая, домов не было видно. Мимо машины, медленно удаляясь, проплывали мерцающие пятна света от уличных фонарей, они вырывали из сизой мглы верхушки столбов с укрепленными на них матово-бледными изоляторами, от которых в обе стороны уходили мохнатые заиндевевшие провода.

После нескольких поворотов машина выехала на длинную прямую центральную улицу города. Здесь дома стояли теснее, полосы света из окон разжижали туманную мглу, и было видно, как по тротуарам торопливо шли люди.

Проехали мимо широкого приземистого здания драматического театра. Высокая дверь центрального входа беспрестанно открывалась. Публика спешила к началу спектакля. Андрей вспомнил, как огорчилась Людмила, когда выяснилось, что сегодня в театр идти не придется. Да, на этот раз у нее было основание обижаться: в театр они ходили действительно редко.

Наконец машина остановилась у двухэтажного деревянного здания горкома. Продрогший Андрей проворно соскочил на мостовую и помог спуститься Луговому, который запутался в длиннополой дохе.

— Мотор не выключайте. Замерзнет машина, — сказал Сергей Сергеевич, захлопывая дверцу, и все трое вошли в здание горкома.

В просторной, почти квадратной приемной между окнами стоял широкий, обитый черной клеенкой диван и вдоль стены множество стульев с высокими спинками. Вызванных на бюро было много, вели они себя по-разному. Около дивана теснилась оживленная группа, ее центром был бритоголовый широколицый толстяк. Он рассказывал гудящим шепотом что-то, видимо, очень интересное и смешное, а в особо патетических местах взмахивал руками и привскакивал, на что потревоженные диванные пружины отзывались певучим гулом. Дежурный инструктор время от времени подходил к этой группе и, укоризненно качая головой, указывал на дверь кабинета, где шло заседание бюро.

В другом углу молча сидели три хмурых человека. Уже по тому, как старались они не глядеть друг на друга, можно было заключить, что они не только знакомы, но и вызваны по одному делу. По коридору уныло слонялись встревоженные «персональники».

Кравцов вошел в приемную обычной неторопливой походкой. Сдержанно поклонился бритому толстяку и уселся около стола дежурного инструктора. Благообразное, безукоризненно выбритое лицо Кравцова было спокойно, и только иногда почти незаметная, какая-то брезгливая гримаска кривила его тонкие губы. Перов и Луговой остановились в коридоре. Андрей закурил папиросу, в несколько резких затяжек сжег ее до конца и потянулся в карман за второй.

— Волнуетесь, — заметил Луговой.

Андрей ничего не ответил и попытался улыбнуться.

Через несколько минут их пригласили на заседание.

— Товарищ Кравцов не справился с порученным ему делом, — доложил Еремеев. — Получилось это потому, что он забыл основное правило большевистского руководства. Оторвался от коллектива. Перестал прислушиваться к рабочим и специалистам. В справедливой критике рабочих видел только подрыв его авторитета. Не поддерживал полезные предложения, отмахивался от них, опасаясь лишних хлопот… Свое спокойствие товарищ Кравцов ценил выше всего… Где уж тут было думать о заводе. Не так ли, Сергей Сергеевич?

Кравцов побагровел от досады. Но, зная о намерениях Самоходова, счел более разумным промолчать. Еремеев посмотрел на его пылающие уши, подошел к маленькому столику, на котором возле двух телефонных аппаратов стоял стеклянный кувшин, доверху наполненный наполовину растаявшим мелкоколотым льдом, налил немного воды в стакан и выпил ее медленными короткими глотками.

— Партийная организация завода также повинна в создавшемся положении, — продолжал Еремеев. — Секретарь тоже оказался большим любителем спокойствия. Ну вдвоем они и… успокоили остальных коммунистов. К счастью, не всех… Партийное руководство мы обновили. Думаем, что новый секретарь, — Еремеев посмотрел на Лугового, и тому захотелось встать под этим пытливым, требовательным взглядом, — думаем, что новый секретарь, — повторил Еремеев, — понял, в чем состояла ошибка партийной организации. На прошлом заседании бюро мы с ним обстоятельно побеседовали…

Еремеев перевел взгляд с Лугового на Андрея и продолжал:

— Чтобы завод твердо встал на ноги, надо дать коллективу руководителя. Вносится предложение: освободить товарища Кравцова от обязанностей директора, как не обеспечившего руководство, и рекомендовать на должность директора завода инженера Перова.

Уже после голосования, когда Кравцов, Луговой и Перов поднялись, ожидая разрешения идти, Еремеев сказал Андрею:

— Товарищ Перов, партия доверяет тебе почетное дело — руководить людьми. Надеемся, ты это доверие оправдаешь. Совет тебе: не зазнавайся, но и не паникуй… У нас много еще любителей на трудности ссылаться. От центра далеко, железной дороги нет, Полюс холода, вечная мерзлота, зима длинная… Есть любители, с большим знанием дела об этих трудностях распространяются. Даже частушки сочинили по этому поводу:

— Слыхал?

— Слыхал.

— Так вот, следи за собой, чтобы эта длинная зима тебя не заморозила. Работать надо с огоньком. Это главное.

— Не забывай о самокритике, товарищ Перов, она хорошо подогревает, — сказал один из членов бюро.

— Не забуду, — твердо ответил Андрей.

— Ну, в добрый час, — заключил Еремеев, — желаем успеха.

Когда все трое подошли к машине, Сергей Сергеевич расшаркался перед Перовым.

— Прошу в кабину — согласно чину.

Луговой и Андрей с трудом уговорили его занять место в кабине.

Андрей вернулся домой, когда семья уже заканчивала ужин.

— Кормите начальство, — шутливо сказал Андрей, усаживаясь за стол.