— С твоего разрешения поброжу я по цеху, — сказал он после короткого разговора. — У меня есть здесь старые друзья, многих давненько не видал.

— Пожалуйста, — сказал Андрей.

Он понял, что Еремеев хочет поговорить с рабочими о положении в цехе и особенно о нем, Перове, о его работе. Это его и обрадовало и взволновало.

Еремеев стоял за спиной Ынныхарова, с интересом наблюдая за работой сложной машины.

«Умная машина», — подумал Еремеев и еще подумал, что вот его земляк Егор Ынныхаров, в прошлом темный, забитый батрак, так уверенно и умело обращается с нею.

«Подняла якутский народ Советская власть, высоко подняла!»

Резкий окрик Ынныхарова прервал его раздумье.

— Ты куда смотришь?! — строго напустился Егор Иванович на Мишку. — Чего задом к машине повернулся? На затылке глаз нет. Какие складки оставил! Испортишь кожу!

— Чего всполошился, дядя Егор, — развязно отвечал Мишка. — Велика беда, просечем одну кожу. Вал-то самодельный. С нас не взыщут.

— Как не беда? — почти закричал Ынныхаров и, повернувшись к Мишке, увидел Еремеева.

Егор Иванович остановил машину. По тому, как они поздоровались, было видно, что оба очень рады встрече.

— Покурим, Василий Егорович, — пригласил Ынныхаров, указывая на стоящую у стены скамью. — Ты, Михаил, — обратился он к уставившемуся на Еремеева подручному, — сходи в кладовку, набери масла. Смазать надо машину.

Еремеев достал костяной, покрытый резными узорами портсигар и предложил Ынныхарову папиросу.

— Нет, я уж свою трубочку, — поблагодарил он.

Оба закурили.

— Разговор у меня к тебе есть, Егор, — начал Еремеев после короткого молчания.

— Разговор есть, говорить будем, — ответил Егор Иванович, зажимая пальцем отверстие трубки.

— Что скажешь про нового своего начальника? — спросил Еремеев.

— Хороший начальник, — ответил Ынныхаров. — Все его уважают.

— Уважают его не все, Егор, — и Еремеев рассказал Ынныхарову про полученное им письмо.

— В этом письме правды нет, — твердо сказал Ынныхаров.

— Сколько-нибудь да есть, Егор Иванович, — Еремеев положил собеседнику руку на плечо. — Знаешь пословицу: «Без ветра лес не шевелится».

— Этот ветер не с нашей стороны дует, Василий Егорович, — покачал головой Ынныхаров. — Можешь мне, старику, поверить. Уж если я тридцать лет назад, совсем темный человек, правду нашел, теперь глаза мои светлее стали. Я тебя прошу не один, от всех рабочих прошу, помоги нашему начальнику.

И Егор Иванович подробно рассказал Еремееву всю историю с предложением Парамонова и происшествие с партией № 128.

Глава двенадцатая

Прошло около недели после посещения цеха Еремеевым. Однажды в конце рабочего дня Андрею сообщили, что его вызывает к себе секретарь горкома.

Андрей ожидал этого вызова. Он чувствовал, что начавшийся в цехе разговор должен продолжиться.

Когда Андрей вошел к Еремееву, тот просматривал его учетную карточку. Год рождения девятьсот двенадцатый, происхождение — рабочий. В партии с 1933 года. Инженер.

— Приветствую, товарищ Перов! Проходи ближе. Садись, — негромко, с чуть заметным акцентом, оказал Еремеев, поднимаясь навстречу вошедшему. Он всем говорил «ты». Обращение «вы» у него служило первым признаком недовольства собеседником.

Здесь, в кабинете, при зеленоватом свете настольной лампы, он показался Андрею значительно старше, чем при первой встрече на заводе.

Василий Егорович Еремеев прожил трудную и богатую событиями жизнь.

Родился он в бедной семье хамначита[1], с детских лет работал на тойона. Работы много, еды мало. Единственной отрадой была дружба с Ильей Сабарайкиным, безродным сиротой, батрачившим у того же тойона. Василию шел девятнадцатый год, когда судьба круто переменилась. Его друг Илья полюбил бедную и, к его несчастью, очень красивую девушку. Невеста Ильи приглянулась богатею из соседнего улуса и против ее воли была выдана родителями за немилого старика. Илья не перенес этого удара. В день свадьбы его нашли повесившимся в хозяйском хотоне. Василий поклялся отомстить за друга. Острым охотничьим ножом он едва не расчелся за смерть Ильи. Но ему помешали. Василия жестоко избили, и тойон прогнал его из улуса.

Парню грозила доля бесприютного бродяги. Помогли ему политические ссыльные: они приютили его у себя, обучили русскому языку и грамоте.

Когда в Приленском крае заполыхало пламя гражданской войны, тридцатилетний Василий Еремеев сражался в отряде деда Курашова. Тут и вступил в партию большевиков.

Еремеев закрыл учетную карточку, еще раз внимательно оглядел Андрея и обратился к нему:

— На заводе уже, наверное, освоился. Расскажи, как работа идет.

Андрей начал рассказывать.

Еремеев слушал его, не перебивая, временами внимательно всматривался в оживленное лицо Андрея.

Рассказывая, Андрей старался, по возможности, меньше обвинять других и один особенно существенный эпизод заключил словами: «Ну, тут, пожалуй, я сам был виноват».

Еремеев поднял глаза на Андрея и тихо, но твердо сказал:

— Зачем кривишь душой? Почему прямо не говоришь, кто тебе мешает работать? Я ведь больше знаю о ваших заводских делах, чем ты думаешь.

Андрей смущенно замолчал.

— Склочником боишься прослыть? Это, брат, тоже трусость. Коммунист должен бояться только одного — провала порученного ему дела. И если тебе мешают работать, ты обязан, понимаешь, обязан говорить об этом, — уже строго закончил Еремеев.

Он достал из стола папиросы, закурил сам, предложил закурить Андрею.

— Ты пойми, какое бы тебе ни было поручено дело, оно не только твое, оно наше общее, дело партии, дело народа. За него надо драться! — тихо, но с расстановкой подчеркнул Еремеев. — И всякая вежливость с людьми, которые тебе мешают работать, это делу вред! Слыхал, наверно, такое выражение «гнилой либерализм», а? Или не согласен?

— Я не боюсь, Василий Егорович, — впервые называя его по имени и отчеству, возразил Перов, — но стараюсь, чтобы было по-честному, чтобы где сам виноват — на других не перекладывать.

— По-честному… Очень хорошо. Честным и надо быть коммунисту. Перед партией, перед товарищами, перед собой и перед порученным делом. Заметь, и перед порученным делом… Ну, ничего, честность в тебе есть, а твердости жизнь научит. А твердость нужна, — он снова пристально посмотрел на Андрея. — Мы живем в большое время. То, что сейчас делают наши люди — ты, я, все мы, весь советский народ, — гораздо значительнее и важнее, чем нам самим подчас кажется… Наша цель — построить коммунистическое общество. К одной цели все стремимся… Но иногда это кажется нам далекой перспективой.

Еремеев встал и прошелся из угла в угол.

— Нельзя понимать примитивно, — продолжал он, усаживаясь снова на свое место. — Вот, мол, будем работать, развивать наше хозяйство и культуру, достигнем определенного уровня и… в один прекрасный день нам объявят: «С завтрашнего числа наступает коммунизм…»

Еремеев немного помолчал и закончил, уже не отрывая взгляда от лица Перова:

— Коммунизм уже сегодня окружает нас. Каждый шаг вперед, каждый росток нового — это коммунизм. И надо научиться на свое повседневное, будничное дело смотреть с высоты главной задачи. Тогда, — Еремеев подчеркнул это слово, — твое дело станет тебе во сто крат дороже, и ты все отдашь для его успеха и не простишь никому, кто тебе попытается помешать.

Андрей смотрел в темные, окруженные паутиной морщин и все же так молодо блестевшие глаза Еремеева, поражаясь, с какой прозорливостью разгадал этот «старик» самые сокровенные его мысли, как верно разглядел он основную его ошибку и как заботливо, по-отцовски, вовремя поправил его.

Когда Андрей шел сюда, в горком, он готовился держать ответ за свою работу и собрался доказывать свою правоту, он искренне был убежден, что лично им, Андреем Перовым, сделано почти все возможное в этих условиях.