Через несколько минут, мы, наконец, подъезжаем к загородному клубу. Я отдаю припарковать машину парковщику, после чего следую за Рейвен внутрь. Прошу о столике снаружи с видом на поле для гольфа, ведь на улице стоит тёплый, солнечный день. Учитывая, что у нас поздний обед, места вне помещения почти полностью в нашем распоряжении, что идеально. Надеюсь, приватная обстановка позволит нам обсудить всё, что, по-моему мнению, должно быть выложено на стол. Как и надеюсь, что мы сможем пережить обед без моего ухода отсюда. Всегда кажется, что как бы не старался рядом с Рейвен, всё неизменно кончается тем, что я сбалтываю что-то отчего она приходит в бешенство, открывая по мне ответный огонь из оскорблений.

— Как проходит твоё лето? — спрашиваю я, запивая бургер пивом из бутылки. Заводить этот разговор постепенно, по-моему, лучший курс действий.

Глаза Рейвен не отрываются от уток, непринуждённо плавающих в крошечном пруду у подножия склона, на котором находились мы. Она избегает встречаться со мной взглядом, как и последние двадцать минут, пока мы вели лёгкую беседу о том, как у неё дела на учёбе, а у меня — с гольфом.

— Мой отец смог помочь мне устроиться в «Океанариум Тихого Океана» в Лонг-Бич на лето. Я выполняю обязанности только стажёра. Труд не оплачивается, но опыт, который я получаю, стоит долгих дней и часов работы. Я слежу за морскими биологами, которые сейчас совместно работают над засухой в Южной Калифорнии. Ужасно видеть устрашающие последствия на некогда прекрасных и процветающих местах, которые сейчас высохли и уже не являются, как когда-то, безопасным пристанищем для морских обитателей и растений.

Всякий раз, как Рейвен заговаривает о подводной жизни и профессии, на которую она учится, в её глазах появляются притягательные искорки. Даже почувствовать можно, как энергия, сочащаяся из них, неторопливо впитывается в ваше тело, зажигая изнутри, отчего ты чувствуешь себя энергичным и, как она, во всё это страстно влюблённым.

Не могу не улыбаться ей, пока слушаю, как она увлечённо рассказывает о своей стажировке.

— Это потрясающе, Злючка. У тебя всё по глазам видно, когда ты рассказываешь о том, чем занимаешься. Ты явно поглощена всеми этими экологическими премудростями. И да, это жутко страшно. Я видел видео о засухе на Фейсбуке. Многие произведённые снимки «до» и «после» таких областей наводят ужас.

Засовывая французскую жареную картошку в рот, я откидываюсь на стуле и слушаю, пока она, не смолкая почти все десять минут, рассказывает мне о том, за чем наблюдала и о том в чём принимала участие с начала стажировки. Как и подробно рассказывает о том, чем надеется заняться, даже после стартующей в августе учёбы.

С каждым мгновением, я замечаю, что она, кажется, расслабляется всё больше и больше, сидя напротив меня. Такое ощущение, будто мы медленно возвращаемся к тому на чём остановились, прежде чем взорвалась бомба.

— Что скажешь, если мы пройдёмся и поговорим в более приватной обстановке? — спрашиваю я, отодвигая теперь уже пустую тарелку. Хватаю пиво, которое цедил весь обед, подношу его к губам, наслаждаясь прохладой и свежестью, и делаю огромный глоток, осушая до капли.

Она едва заметно кивает мне в знак согласия, поэтому я машу официанту, подзывая его принести счёт. Затем заказываю две бутылки воды в дорогу, расплачиваюсь за наш обед, после чего отправляюсь на прогулку, несколько минут неторопливо шагая рядом с Рейвен в тишине. Я нервно дёргаю пластиковую этикетку на бутылке с водой, пытаясь подобрать слова. Никогда раньше не попадал в такую ситуацию, и если быть откровенным, и подумать не мог, что когда-либо попаду. Но сейчас я здесь, с ней, подыскиваю правильные слова, чтобы сказать... что именно?

Я честно понятия не имею, какого чёрта от неё хочу. Знаю только, что очень бы хотел, чтобы день кончился нами, обнажёнными и цепляющимися друг за друга. Но реальность такова, что через два дня мы улетим в Напу, где станем свидетелями наших родителей и увидим, как они женятся, делая из нас семью официально.

Запустив пальцы в волосы, я смотрю на раскинувшиеся впереди зелёные холмы, на поле для гольфа, которое посещаю чуть ли не ежедневно. Когда я гляжу на четыре отверстия, перед моими глазами, —почти как призраки нашего прошлого, — лишь изображения, дразнящие меня мгновениями того дня с Рейвен, когда мы приехали сюда, и я учил её — что, на самом деле, было больше похоже на уничтожение поля в попытке овладеть навыком игры в гольф.

Я отчаянно желаю протянуть руку и схватить её, переживая тот день снова и снова, не обременённый хреновой реальностью наших жизней.

Прежде чем у меня появляется возможность хоть что-нибудь сказать, Рейвен берёт меня за запястье, останавливая нас неподалёку от места, где мы только что обедали. Несколько секунд взволновано глядит нам под ноги, пока, наконец, не поднимает на меня глаза.

Они мрачны от грусти, когда она открывает рот, чтобы сказать:

— Знаю, между нами произошло много ненормального, и у нас обоих есть на что злиться, но я просто хочу, чтобы ты знал: мне правда было хреново из-за всего случившегося. Прости, что сделала тебе больно... я никогда этого не хотела. Мы с Тессой видели в том идиотском пари что-то смешное. Я видела, каким ты был с другими девушками — в одно мгновение вы в постели, в следующее тебя уже нет, а вскоре появляется ещё одна. Тесса знала, что ты мне нравился — ну, не прям нравился, если вспомнить, что ты вёл себя как пафосный мудак девяносто девять процентов времени. — Она смеётся, заправляя волосы за ухо, которыми, мигом ранее, хлестнул её по лицу ветер. — Но мне очень нравился вид, который ты с радостью демонстрировал нам на ежедневной основе. И ещё эта твоя репутация. Я должна была быть лесбиянкой или монахиней, чтобы не интересоваться тем, каково это — провести ночь с тобой.

Её щёки окрашиваются в насыщенный малиновый, пока я давлюсь беззвучным смешком. Она такая милая, когда нервничает... особенно, когда нервничает, разговаривая о моём члене.

Она отпускает мою руку, когда замечает гольф-кар, несущийся на нас. Мой папа тоже часто посещает это поле, и почти все здесь нас знают. Но Рейвен и Вивиан не так, хотя я понимаю, почему она не допускала лишнего внимания, направленного на нас.

Рейвен неторопливо вдыхает и выдыхает, выдавливая слабую улыбку в попытке сохранить выражения лица ровным, после чего продолжает:

— Как ты знаешь, именно поэтому мы зовём тебя... ну, звали «Запретным». Я никогда и подумать не могла, что ты вообще повторно на меня посмотришь. Не тогда, когда в твоём распоряжении женщины гораздо красивее меня, бесконечно бросающиеся на тебя.

Прервав, я беру её за руку, забив хер на то, что кто-то может увидеть, и всматриваюсь в её глаза, позволяя узреть серьёзность в моём взгляде.

— Это самое глупое, что я вообще когда-либо слышал от тебя, Злючка. И поверь мне, мы оба знаем, что ты далеко не глупая. У тебя есть средний балл, доказывающий это. Когда я вхожу в комнату, Рейвен, поверь, любая другая девушка блекнет на твоём фоне. Ты сияешь своей непринуждённой, естественной красотой. Ты великолепна сама по себе, без гигантских накладных ресниц, килограмма макияжа на лице или фальшивого загара. Может, ты это и не видишь, но я абсолютно честен с тобой. Ты остаёшься красивой женщиной, даже не прикладывая усилий, что делает тебя не просто прекрасной, а совершенно сногсшибательной в моих глазах.

Вдруг отвернувшись, она отнимает от меня руку и начинает идти. Сперва ничего не говорит, но спустя несколько мгновений, она, наконец, поворачивает голову, чтобы снова на меня взглянуть.

— Не знаю, что на это ответить, Линк. Я привыкла, что ты меня жутко бесишь, как и я тебя в ответ. Но сейчас, всё совсем не так. Я ненавидела тот странный дискомфорт, который испытывала, находясь здесь последние несколько дней.

— Я тоже, — отвечаю и, потянувшись, ласково провожу рукой по её плечу, потом ниже, по спине, пока не убираю её к себе в карман. Мне нужно попытаться контролировать себя, но быть с ней рядом так тяжело. Я хочу касаться её, исследовать каждый сантиметр, вновь знакомясь с её телом.