После довольно долгой паузы на другом конце провода прозвучало неуверенное «да». Феде повесила трубку.
В отсутствие генерала дни тянулись монотонно, похожие один на другой. Все трое почти не отлучались из дома. Давиде ежедневно посылал в Рим факсом письменные донесения генералу. Было похоже, что он ведет дневник, только записывает в него все не о себе, а о Тано.
«Первый день. Почти ничего не ест, только пьет воду. Долго писал письмо Марии, хотя его предупредили, что письмо мы передать не можем.
Второй день. Много гулял по парку. Ко мне не обращается, смотрит словно сквозь меня. Не разговаривает и с другими, будто не замечает.
Третий день. До вечера не выходил из комнаты, сидел взаперти. К вечеру вышел и сел на скамейку под портиком. Я спросил, не мешает ли ему громкая музыка — Феде с Браччо слушали старую джазовую мелодию. Если мешает, я скажу, чтобы выключили. „Нет, оставь, — ответил Тано, — это красивая мелодия“. Потом спросил, почему Браччо сказал ему, что не передаст письмо Марии. Я объяснил, что Мария находится под полицейской охраной и нельзя ей писать и нельзя ее навещать, чтобы не нарушать конспирацию. „В таком случае я убегу и все равно с ней повидаюсь“, — сказал он и показал, что перелезет через ограду. Я напомнил ему, что Браччо и Феде — прекрасные стрелки и продырявят ему голову прежде, чем он вскарабкается до половины забора. Особенно метко стреляет Феде, сообщил я, она попадает в монетку с двадцати шагов. Тано повернулся и ушел к себе.
Четвертый день. Наши комнаты рядом, и я слышал, как он непрерывно, часами ходил из угла в угол. Свет у него горел всю ночь, хотя он не читал.
Пятый день. По-прежнему почти не ест, даже не просит выпить. Ни с кем не разговаривает».
На шестой день произошел очередной срыв. Глубокую депрессию у Тано сменила вспышка бешеной ярости. Он начал крушить в своей комнате мебель, перебил всю посуду. По всему дому разносились его дикие крики, страшная ругань и проклятия.
— Сволочи, мерзавцы! Выпустите меня или отправьте в тюрьму! — вопил он. — Всех вас замочу! Ни хрена вы со мной не сделаете, не надейтесь, ублюдки!
В заглянувшую в комнату Феде Тано запустил лампой. Когда к нему вошел Ликата, он еще пуще распалился.
— Ненавижу всех вас, а тебя больше всех! Убью, не подходи!..
— Ломать мебель бесполезно, — спокойно проговорил Ликата, — успокойся. Этим ты себе не поможешь.
Тано набросился на него с кулаками.
— Пришибу! Легавый проклятый!
— На, бей, если от этого тебе станет легче! Давай, выпусти пар.
Тано нанес Ликате удар в солнечное сплетение, от которого тот согнулся пополам. Но тут же сам получил правой в челюсть и рухнул на пол. Однако сразу же вскочил и вновь накинулся на Давиде, словно в истерике выкрикивая что-то бессвязное.
Тано оказался достойным противником. Несколько его ударов достали Ликату. Но Давиде был сильнее и опытнее: изрядно измолотив Тано, он отшвырнул его в угол комнаты и тот уже не смог подняться. Вид у обоих после яростной схватки был соответствующий: взлохмаченные, задыхающиеся, в рубашках, выбившихся из брюк.
Давиде перетащил стонущего Тано на постель, обтер ему лицо и прошептал на ухо:
— Помни свое обещание! Встреча с Салимбени уже назначена. Ты должен сделать это. Должен хотя бы ради Марии!
В комнату вбежали Браччо и Феде. Девушка закричала:
— Хватит, Давиде! Оставь его,
— Не беспокойтесь. Уже все в порядке. — И, погасив свет, оставил Тано одного.
Дочь «Архивиста»
После разговора с прокурором Лоренцо Рибейра никак не мог прийти в себя. Хотя внешне он хранил обычное спокойствие, Лоренцо не мог подавить в себе досады, даже некоторой растерянности и чувства собственного бессилия, которых никогда еще ему не приходилось испытывать. Как же так? Он все заранее тщательно продумал, каждый шаг, словно следующий ход в сложной шахматной партии, которую он неоднократно разыгрывал в уме. Все ложилось одно к одному и должно было обеспечить победу. Но сразу по прибытии в Милан его поджидало первое непредвиденное обстоятельство: фотографа Беллини, который обещал принести имевшуюся у него одну старую чрезвычайно ценную фотографию, вдруг убили при таинственных обстоятельствах — неизвестно кто и почему. А имей он эту фотографию, Лоренцо мог бы получить неограниченную власть над своими восточноевропейскими партнерами — этой мерзкой кучкой стариков — жадных интриганов, недобитков прежних тоталитарных режимов. Теперь, когда с него потребовали огромную сумму золотом, также неожиданно возникает новое непредвиденное обстоятельство: его счета в банке оказываются заблокированы из-за какой-то чертовой анонимки. Кто мог ее прислать? Кто может с такой точностью знать обо всех тонкостях финансовых операций унаследованных им отцовских фирм? Лоренцо чувствовал, что почва уходит у него из-под ног и решил посоветоваться со старым Картой, знавшим все секреты мафии.
Чтоб не привлекать внимания, они встретились вечером на улице. Карта был, как всегда, в черном, вид у него был мрачный и торжественный.
Он сообщил Рибейре, что в Италию из Африки вернулся Тано Каридди.
— Я думал, его уже нет в живых, — отозвался Лоренцо.
— Сорная трава живуча. Ведь я вам говорил, — напомнил Карта, — что, узнав о гибели Купола, слетятся стервятники…
Лоренцо, ничего не скрывая, рассказал Карте о том затруднительном положении, в котором он очутился — срочно нужны огромные суммы, а он лишен возможности их получить.
— Может быть, стоит обратиться к Тано? — спросил он мнение Карты. — Тано — финансовый гений, у него огромный опыт в таких делах, он может помочь мне выкарабкаться из этой ловушки, в которую я попал.
— Тано Каридди — ядовитая змея, все, кто имеет с ним дело, гибнут. Послушайтесь меня. Не повторяйте этой ошибки, — подчеркивая каждое слово, произнес Карта. — Бренно и так уверен, что вы заодно с Тано. Это опасно.
— Но кто же все-таки мог прислать эту проклятую анонимку? Что это за новый неизвестный враг? — спросил Лоренцо.
— Другой стервятник. Больше некому. Это дело рук «архивиста».
— Архивиста? — переспросил Лоренцо.
— Да, так мы называем Эспинозу. У него заведены дела на всех важных людей. Это он повинен в смерти семейства Линори и моего маленького Нинни. При помощи своих бумажек он может погубить кого хочешь. А если не выходит, подсылает убийц. Эспиноза был самый главный. И сейчас еще, видать, может вредить.
— Но зачем ему вредить мне? — растерянно спросил Рибейра.
— Возможно, его кто-то заставил, — подсказал Карта. — К примеру, Бренно. Надо кончать с обоими стервятниками — и с Тано, и с Эспинозой.
— Не торопись, сейчас еще не время. Мне не до того, — проговорил Рибейра.
— Сорную траву надо рвать с корнем и чем скорее, тем лучше, пока она все не задушила, — изрек Карта.
— А как добраться до этого архива? Где он его хранит? — спросил, немного помолчав, Рибейра.
— Этот вопрос задаете себе не вы один. Из-за бумажек Эспинозы люди ночей не спят. Многие хотели бы их заполучить, — ответил Карта.
— Ну а ты сумел бы? — задал вопрос «старшему» Лоренцо.
— Почему бы не попробовать? — как всегда лаконично ответил Карта. — А что потом делать с Эспинозой?
— Да делай с ним что хочешь. Ну его ко всем чертям! — ответил Рибейра. — Только держи меня в курсе. Сообщи поскорее.
Карта молча поклонился и исчез в темноте.
Судья Сильвия Конти сидела за письменным столом у себя в прокуратуре и ломала голову, задавая себе вопрос, кто же прислал им анонимную справку о банковских операциях отца, а потом сына Рибейра. На мафию это не было похоже: мафиози вряд ли систематически изучают тонкости финансовых операций итальянских и зарубежных банков. Все ее внимание до сих пор поглощало само письмо с множеством цифр: номера банковских счетов, перечисленные суммы, даты… Сейчас же она сделала самое простое: взглянула на подколотый сзади к бумагам конверт. Это был простой коричневатый канцелярский конверт. Адрес прокуратуры отпечатан на пишущей машинке с явным дефектом: буква «п» выскакивала над строкой. На марке явственно читался почтовый штемпель: «Бергамо»… Значит, письмо пришло из этого города близ Милана. Обладать такими сведениями о крупных банковских операциях, так умело подобрать и расположить их мог лишь один человек — сам не мафиозо, но верный друг мафии. Он и ее старый знакомый — Антонио Эспиноза! Как же ей раньше не приходило это в голову!? Рано она его сбросила со счетов.