Сквозь вязкий сон кто-то по-старчески прокряхтел:

– Отдай её нам, мальчик.

Максим подскочил от неожиданности. Обернулся на голос. Перед ним стояла точная копия Евы, разве что постаревшая. С морщинами-рытвинами и белоснежными волосами, заплетенными в косу. Старушка была одета по-простому, в серенькое ситцевое платьишко. Вся она была безликая, бесцветная, и только горло окрашено алым.

– Вы ее… бабушка?

Старушка заулыбалась.

– Мы давно ждем её. Нам не хватает нашей девочки.

– Как её вернуть? – он попытался схватиться за ладонь старушки, но та растаяла туманами под его рукой.

– Ну зачем она тебе? Измученная, израненная. – Старушка глянула на свои чистые запястья, с которых потек не то красный дым, не то кровь. – Оставь её с нами. Моя дочь здесь, моя младшенькая внучка здесь, сестрица моя здесь. Нам не хватает только её. – Она не подошла – подплыла к Еве и посмотрела с нежностью. – Как она проживет одна на всем белом свете?

– Она не одна!

Максим вскочил.

– Мальчик, ну разве подвластно тебе защитить её? Ты ведьмак, тебе всегда будет не хватать силы. Ты сгубишь нашу девочку в порыве жажды.

– Никогда не сгублю, никогда… – он повторял как обезумевший. – Да не нужна мне эта сила! Я готов отдать её Еве. Но как?!

– И не уйдешь? – старческий голос стал моложе, звонче. И черты смазались, а когда проявились, на него смотрела пухлощекая девчонка с браслетами-фенечками на запястьях.

Максим мотал головой.

– Нет! Забирайте, что хотите. Верните мне Еву.

– Моей сестричке так одиноко, – девчонка упала на край Евиной кровати. – Но тебе нельзя доверять. Ты злой и опасный, как и все мужчины. А она никогда не позабудет случившегося, в ней это останется навечно. Она во всех будет видеть меня. Она не забудет ведьмака и боль, им причинённую. Тебе её не излечить ни жалостью, ни таблетками.

– Я не собираюсь её лечить.

Девчонка выдавила улыбку.

– Тогда дай ей умереть. Уходи.

– Я не уйду.

– Куда ты денешься, – скрипуче ответила девчонка, и старческие черты заново выступили на гладкой коже.– Уйдешь. Все когда-нибудь уходят.

Мир поплыл перед глазами и лопнул мыльным пузырем. Максим проснулся в кресле. Шея затекла, онемела неудачно подогнутая рука. В голове нестерпимо гудело.

Максим встал, размял кости. Нити, соединяющие их с Евой, стали особо плотны. Точно набухли от силы. Они сверкали чистым незамутненным золотом. Завораживающе зрелище. Да только на камеру его не заснять – Максим пытался. 

Чего в нем больше, похоти или любви? Не причинит ли он вреда Еве?

Нити соблазнительно заблестели. Он дотронулся до них. Звякнули как оковы. Оборвать бы их…

24.

Холодает. В пограничье нет ничего, но есть холод. Лютый. Он сковывает воспоминания, навеки запирает их в морозной клетке. Ева забывает себя.

Было ли у неё детство? Любила ли она когда-то? Кто она?

– Я Ева, – проговаривает по буквам. – Я Ева? – переспрашивает без уверенности.

Пустота молчит. Пустота – её подруга, только она выслушивает её бессвязные речи. Не ответит, но поймет. Убаюкает. Ева полюбила пустоту – она добрая. Пустота есть, а остальное – выдумка.

 – Геля, – электрическим разрядом бьет по памяти. – Прости меня. Я должен уйти.

И тепло, едва появившееся, гаснет. Ледяная броня скрадывает запах солнца.

Нет!

Ева прорывается сквозь пустоту вслед за отголоском тепла. Пустота бесконечна, а тепло стремительно тает.  Где же оно? Исчезло.

Ей пора смириться. Её бросили все, даже тепло. Она одна. Пустота расставляет объятия, готовая принять непокорную Еву.

Она устала бороться. Кто она? Как её зовут?..

Холодно.

И тут, когда Ева уже готова погрузиться во мрак, пустоту взрезают лучи света. Два желтоватых огонька, будто фары. Откуда фары в пограничье? Неважно!

Ева тянется к ним. Свет приближается, заполняя тьму собой. Ева бежит ему навстречу. Если он губителен – она готова погибнуть. Если несет спасение – принять в себя.

Пустота одергивает: «Глупости. Тебе мерещится. Это не по-настоящему. Настоящая только я».

Но свет совсем близко. В сантиметре от неё. Легкое касание.

«Нет! - кричит пустота. - Ты не можешь меня покинуть. Тебе не к кому идти».

Есть  к кому. Её зовут Евой, у неё была сестренка Машка и есть Макс. Есть!

Живой, настоящий, любимый Макс, который искал и не находил себе места. Он зовёт её к себе, и едва осязаемые нити тянут Еву к свету. Откуда эти нити? Непонятно... Фары близко... Становится тепло…

Взрыв.

25.

На улице шуршал дождь. Тучи, чернее самой черноты, заволокли небо. Промозглая осень надолго поселилась в лесах и болотах, окутала туманным паром деревья. Листья опадали и, сплетаясь, становились лоскутным ковром под ногами.

Ева смотрела в окно, прижав ладони к холодному стеклу. Дождевые капли рисовали узоры, стекая и переплетаясь меж собой. Вот бы и ей, как той капле, упасть с неба, скатиться по крыше и рухнуть к земле, прожив короткую, но славную жизнь.

Дом был пуст. В печи не теплилось пламя. По комнатам расползалась прохлада, и босые ноги мерзли.

Максим ушел. Ненадолго или навсегда, но ушел. Когда Ева проснулась, она первым делом побежала искать его. А он ушел. Ни обуви, ни одежды, ни записки. В кружке с недопитым кофе –  плесень. Максим не был здесь уже давно.

Как же холодно!

Ева подула на замерзшие ладони. Она леденела изнутри. Грудь наполнял страх. Вдруг Макс ушел насовсем?

Капельки тумана оседали на вещах. Изморозь покрыла стекла. Ева вернулась в кровать, укуталась пуховым одеялом. Пройдет день или два, и она окончательно замерзнет без Макса.

В замке провернулся ключ. Рано радоваться. Вдруг это не Макс, а кто-то другой. Кто-то опасный и злой. И очень холодный.

Ева на цыпочках прокралась к двери с одеялом, накинутым на плечи.

Он вошел в дом, мокрый, взъерошенный. Кончики волос завились от сырости. Стянул насквозь вымокшую куртку, тряхнул влажными волосами. Вроде прежний, но совершенно другой. Черты заострились, исчезла смешная торопливость. На кухне поставил чайник, бегло промыл кружку и плюхнул в неё ложку растворимого кофе. Ева наблюдала за ним украдкой. Ей было так холодно, что хотелось очутиться в его теплых объятиях и забыть обо всем. Она сделала шажок, ещё один. Он размешивал кофе ложечкой. Пасмурный, точно сама непогода.

Он не слышал её.

Одеяло слетело на пол. Ева встала за спиной и прикрыла глаза ладонями. Он забыл, как дышать. Его жар растворялся в её холоде, перетекал по нервным окончаниям.

Максим отпустил ложку, та звякнула с огорчением, и обеими руками обхватил Евины запястья. Коснулся их, провел пальцами. Щекотно. В его волосах появилась проседь. Неужели тот веселый мальчик исчез?..

Максим поднялся медленно, словно боясь спугнуть, не отпуская рук. Повернулся. Посмотрел на Еву. Она робко улыбнулась. Его взгляд плавил золото. И холод, плотно поселившийся в грудной клетке, начал отступать. А слабые, но заметные золотые нити переплели их пальцы.

– Ты смогла… – а голос слаб и недоверчив. Точно Ева могла испариться, точно ему могло привидеться.

Она как-то глупо и неуместно хихикнула, не зная, что сказать умного. Максим обхватил Еву за талию, прижал к груди, в которой колотилось сердце. Он долго целовал её, делился своим жаром и принимал её холод. Влажный от дождя и слез.

А сила переходила от него к ней. И обратно. Текла по невидимым ручьям и не оставляла ни одного, ни другого.

– Я невероятно скучал, – сказал Макс много позже, уткнувшись носом в её шею.

Он скучал? Нет, это она скучала! Только он помогал ей выжить, пройти сквозь обволакивающую пустоту, опустошающий мороз и дикий страх. Он. Её личное солнце.

26.

– Геля, прости меня, – Максим наклонился к Еве и заправил прядку волос ей за ухо. – Я должен уйти.

Иначе он не сдержится – порвет нити. Они так соблазнительно натянуты. Одно движение – и лопнут.