- Прорвались! - шептал Димка и плакал от радости, размазывая слезы кулаками по щекам и совсем не думая о том, куда же теперь деваться ему и что будет с ним…
Весь день пролежал Димка в воронке, дождался темноты и пополз среди развалин, сжимая оружие: автомат был теперь его единственным другом и опорой. То и дело натыкался он на трупы фашистов, разнесенных взрывом на куски. Попадались и наши, и Димка, ужом скользя мимо них, на секунду вглядывался в лица бойцов.
У срезанной снарядом липы лежал Петр, русые волосы его слиплись от крови. Оружия с ним не было. Димка, прижимаясь к мертвому, попробовал достать из кармана документы, но и их не было тоже: может, наши успели забрать, может, обшарили фашисты.
Стиснув зубы, Димка осмотрелся. Пятиэтажный дом на далекой набережной жил, в его окнах вспыхивали огоньки выстрелов. И Димка верил, что там, среди защитников этого дома, господствовавшего над высотой, есть и бойцы лейтенанта Евдокимова, с которыми он бок о бок сражался столько дней и ночей.
Димка стал переползать улицу, но тут откуда-то ударили автоматы, и мальчишка скатился в подвал какого-то разрушенного здания. Взошла мертвенно-бледная луна, и в ее призрачном свете Димка увидел пустырь, обгорелые остовы печей да пни на черной земле. Валялась исковерканная, обожженная домашняя утварь.
Луну закрыли тучи дыма. Черное небо над Волгой вновь прочертили огненные кометы. Димка вздохнул: ему было страшно одному, без товарищей. Хотелось есть. Нащупав сухарь, Димка вытащил его из кармана и съел до последней крошечки. Такого вкусного сухаря он не едал никогда. После еды захотелось пить, но воды нигде не было.
Димка, стиснув автомат, пополз у самой стены, настороженно замирая у каждого полуподвального черного окна.
Пролетела ночь, опять забрезжил рассвет.
Димка скользнул в какое-то окно и, тяжело дыша, стал пробираться в полутьме подвала в самый дальний угол.
Неожиданный шорох заставил его сжаться в комок. Димка напряг зрение. В углу у стены полулежал немец! Он тоже смотрел на Димку и медленно поднимал руку с пистолетом.
Димка вскинул автомат. Глухо пророкотала очередь в подземелье. Немец замер, уронив пистолет.
Димка, преодолевая дрожь, стуча зубами, приблизился. Фашист был мертв. Мальчишка протянул руку к фляжке, валявшейся рядом с врагом, схватил ее и тут же бросил - она была легкой, пустой. Облизнув пересохшие губы, Димка стал пробираться в другой подвал: он не мог целый день быть тут, вместе с мертвым фашистом.
Переползая от дома к дому, скрываясь от пуль за кучами кирпича, Димка упорно продвигался к набережной, к своим.
Но, видно, где-то он приблизился к невидимой черте, к линии фронта, которую невозможно перейти: пулеметные очереди прижали его к земле, пришлось опять искать укрытие в подвале, который оказался битком набит мирными жителями. Никто не обращал внимания на мальчишку, женщины, старухи, малые дети стонали, причитали и плакали.
Вдруг послышались резкие слова команды, и Димка увидел немцев: они поднимали людей, прикладами вы-гоняли их из подвала. Димка схватился за автомат, но понял, что ничего не сделает один против стольких врагов. Осторожно сунул оружие под кирпичи и прибился к группе женщин.
- Димочка! - услыхал он плачущий голос и с трудом узнал в седой старухе когда-то красивую, ухоженную Эмилию Наумовну.- Димочка! Это ты, милый мой мальчик!..
Фашисты выгнали всех жителей, построили их в колонну и погнали к западной окраине города. Измученные люди еле передвигали ноги, но шли молча, даже дети не плакали. Конвоиры подгоняли народ прикладами, без пощады били отстающих.
- Димочка, что же это делается…- шептала Эмилия Наумовна, дрожащей рукой обхватив мальчишку за плечи и двигаясь из последних сил.- Это ж не люди, Димочка!..
В голове колонны произошло замешательство, движение приостановилось. Конвоиры, расталкивая людей, бросились туда и выволокли на обочину маленькую старушку. Высокая худая женщина в зеленой кофте, хватая конвоиров за руки, пыталась объяснить что-то. В старушке Димка узнал Софью Александровну, свою учительницу, а женщина в кофте была ее дочь, Надя. Димка, не зная, что будет дальше, рванулся к ним, пробираясь среди людей, напрасно Эмилия Наумовна что-то говорила ему вслед, даже крикнула что-то отчаянное.
- Куда! - схватил Димку за руку какой-то старик.- Им все одно не поможешь!
Софья Александровна сидела на краю дороги: видно, совсем выбилась из сил. Дочка напрасно пыталась ее поднять. Подошел офицер, и солдат стал что-то докладывать ему, часто повторяя слово «юде».
- Всё,- тихо сказал Димке старик.- Теперь всё… Она - еврейка. А фашисты страх как евреев не любят.
Димка видел, как офицер медленно расстегнул кобуру и, отпихнув Надю, выстрелил Софье Александровне в голову. Она упала.
Димка закричал, звон в его голове усилился, в глазах потемнело. Надя, словно разбуженная этим криком, кинулась на офицера и вцепилась ему в волосы. Фуражка фашиста упала на землю. Солдат безуспешно пытался оттащить женщину - она словно закостенела. Раздался еще один выстрел, и Надя, охнув, опустилась у ног своей матери… Офицер заорал на конвоиров. Те заорали на людей, колонну погнали дальше.
Старик подталкивал Димку, не давая ему остановиться. И никак не ожидал этот старик, что мальчишка, за минуту до этого вялый и полумертвый, вдруг окажется таким прытким. Шел он повесив голову, глядя под ноги, а едва поравнялись с развалинами - рванулся и нырнул в обломки стен. Не сразу спохватились фашисты, не сразу открыли огонь, а когда защелкали пули по кирпичам и железным балкам, Димка был уже далеко.
ГОЛОД
Западный район Сталинграда, расположенный за железной дорогой, был забит немецкими войсками, техникой: гитлеровцы спешили захватить город до наступления холодов и непрерывно подтягивали резервы. Солдаты и офицеры размещались в уцелевших домах, в подвалах разбитых и сгоревших зданий, в блиндажах и палатках. Прижавшись к стенам, стояли замаскированные танки, бронетранспортеры, машины и повозки, зачехленные пушки и минометы. Во дворах и на пустырях высились штабеля ящиков и мешков, накрытых брезентом и маскировочной сеткой.
Гражданскому населению запрещалось показываться на улицах с шести вечера и до шести часов утра, солдаты стреляли без предупреждения. Возвещая о «новом порядке», на каждой стене висели приказы военного командования. С немецкой аккуратностью перечислялось в них все, что не разрешалось делать гражданскому населению, за нарушение запретов одна кара - расстрел. Казалось, что все приказы состоят только из «нельзя» и «не разрешается», советскому человеку не разрешалось жить и дышать на родной земле.
…Вот уже несколько дней Димка скитался как неприкаянный: куда ни сунется - везде немцы. Наконец он набрел на какую-то щель, которую кто-то вырыл на краю выгоревшего дотла поселка. Совсем недавно здесь шумел листвой фруктовый сад, кроны яблонь и вишен радовали хозяина, сейчас от сада остались одни обгорелые пни. Деревья, срезанные снарядами, разбросаны по земле.
Закопченные печи стояли как памятники над порушенным человеческим жильем.
Сразу за садом,начинался овраг, а за ним - выжженная черная земля, перепаханная железом войны.
Димке понравилось это относительно тихое место, и он решил устроить здесь свое жилище. Потрудиться пришлось немало, пока выкопал щель пошире, накрыл ее сверху кусками железа, досками - чем придется, оставив только скрытый, узкий лаз. Получилось хоть и тесновато, зато безопасно. Немцы, к счастью, сюда не заглядывали: сожженный квартал лежал в стороне от дорог и был окружен оврагами, поэтому Димка чувствовал себя пока в безопасности. Днем он отсиживался в щели, вечерами выходил в поисках еды, рыская по огородам. Иногда в пересохшей, перестоявшей ботве удавалось найти сморщенную морковь, свеклу, пожелтевший огурец или переспелый помидор. Но этого было мало, и голод изводил мальчишку. Он не давал покоя ни днем, ни ночью, мучил даже во сне. Стоило прикрыть глаза, как перед глазами вставали разные кушанья. Снились они так ясно, и запах и вкус ощущались так сильно, что Димка, проснувшись, долго глотал голодную тягучую слюну. Он ворочался, кряхтел, вдыхал запах сырой земли и плесени и пил ржавую воду из котелка, чтобы как-то обмануть желудок.