Хейно сделал роковую ошибку, обручившись перед уходом в армию. Таким образом он лишился возможности получить отпуск для обручения.

Поэтому он написал невесте письмо:

«Положение такое, что нам надо жениться. Организуй соглашение, я подпишу все, что от меня требуется. А если твой отец заартачится, скажи, что ждешь ребенка, и тогда он, конечно, согласится…»

Хейно уже не впервые грозился убежать, так» что всерьез этого не приняли. Остановились закурить. Хейккиля тоже попробовал затянуться, хотя раньше никогда не курил.

— На, прикури, Яска, и ты, — подбивал он рослого парня, который искоса поглядывал на него. — Все равно спортом тебе больше не заниматься.

— Нет, знаешь, не могу, — отвечал тот нерешительно и с горечью добавил: —А что касается спорта, то я им сыт по горло.

Яакко Ниеминен был из них, пожалуй, больше всех расстроен. Действительно, он много занимался боксом и даже добился результатов: стал чемпионом района в юношеском разряде. Теперь же спортивное будущее для него закрылось. О тренировках не могло быть и речи. Так что взятые с собой тренировочные перчатки пылились на складе. Другого «спорта» здесь было предостаточно, об этом заботились преподаватели, особенно младшей сержант Пуллинен. Его просто бесило, что этот широкоплечий рекрут совсем его не боялся. Это было неслыханно. И вот Ниеминен каждый вечер находил свою постель сброшенной на пол и тумбочку опрокинутой и должен был тратить время на то, чтобы привести все в порядок. Винтовку ему приходилось чистить чуть ли не каждый вечер и петь при этом, по приказу разумеется:

«Есть у парня две подружки, две милашки-хохотушки, и не знает он, ей-ей, кто из двух ему милей…»

Пуллинен как-то прослышал, что Ниеминен несколько месяцев тому назад женился и что его жена Кертту уже ждала ребенка. Эту-то тему младший сержант и начал смаковать на все лады.

— Ниеминен, винтовку чистить — марш, марш! Ну, а теперь расскажите нам, как вы горячо любите вашу Кертту и как это вы успели сделать ей пузо.

Ниеминен молчал, только на щеках наливались плотные желваки. Его можно было убить, и он не вымолвил бы звука. Потому что он любил свою Кертту и так тосковал по ней, что боялся сойти с ума от тоски. Счастье Пуллинена, что Ниеминен был такого мирного нрава. Он только однажды схватился с обидчиком, показав свою силу и ловкость. Это было по дороге в армию, когда трое зубоскалов полетели в угол телячьего вагона. Но и тогда он расправился с ними потому, что они обидели при нем его Кертту. А тут этот младший сержант лез туда же, не понимая, что ходит по острию ножа.

И теперь Ниеминен был до того «сыт» всей этой муштрой, что, вопреки обычной своей неразговорчивости, продолжал:

— Если и дальше пойдет такая же игра, то в конце концов наш младший сержант получит у меня так, что и плавником не шевельнет.

— А тебя упекут.

— Ну и пусть. Я буду рад.

— Радость невелика. Ведь в тюрьме волосы обреют. А потом ведь все равно сюда же попадешь. Но вот я, ребята, знаю, что делать. Надо поймать его впотьмах да и набить морду, чтоб своих не узнал.

Это сказал кудрявый и розовощекий парень с нежным, как у девушки, голосом, боявшийся тюрьмы главным образом из-за того, что там брили наголо. Имя у него тоже, как на грех, было похоже на женское: Виено Саломэки. И вот за это имя и за свои пухлые чувственные губы он стал находкой для Пуллинена. «Рекрут Саломэки — чистить винтовку, марш, марш! Ну-ка, улыбнитесь вашей очаровательной улыбкой!..»

Иногда Пуллинен заставлял его маршировать по коридору казармы и петь: «Красотка Виено, розовые губки…»

Слуха у Саломэки не было никакого, и он не пел, а просто выкрикивал слова. Поэтому в роте его сделали «пономарем». Когда хоронили спички, он распевал псалмы. Дома Виено ждала невеста Лийса — его первая любовь. Они были помолвлены и должны были обвенчаться, как только ей исполнится восемнадцать. Теперь им оставалось ждать только месяц, и было не расчет, конечно, рисковать собой и своей пышной шевелюрой. Но надо отплатить за унижения, и нынешний темный вечер особенно удобен для такого дела.

— Представьте себе, ребята, какая будет «огромная радость» — мать его за ногу!

Им и в голову не приходило, что в это время «Огромная радость» шел почти рядом с ними, все слышал и тихонько доставал электрический фонарик. Пуллинен был взбешен. Конечно, он догадался, о ком у них шла речь. Ему хотелось прервать их, окликнуть — но он побоялся. Кто знает, в темноте могут и душу вышибить. Потом он подумал, что майор Вуорела еще не успел уйти далеко.

В крайнем случае, он быстро придет на помощь. Младший сержант вдохнул полной грудью воздух и, прыгнув вперед, загородил им дорогу.

— Стой! — заорал он, хотя те и так стояли на месте. — Кто такие? Смир-рно!

Захваченные врасплох солдаты вытянулись в струнку уже при первом звуке его голоса, который они тотчас узнали. Рефлексы сработали мгновенно. Яркий свет фонаря слепил глаза, так что младшего сержанта они не видели, голос же его слышали хорошо. Пуллинен нарочно орал как зарезанный, чтобы привлечь внимание майора.

— Егерь Хейккиля, что вы тут сейчас говорили?

Хейккиля мешкал с ответом, придумывая, что бы соврать.

— Мы, господин младший сержант… мы, значит, того… говорили, что вот, мол, какая темень — в двух шагах ничего не видно…

— Врете! И руки у вас в карманах. Ложись!

Свет фонарика передвинулся на следующего.

— А вы что говорили, егерь Хейно?

— Господин младший сержант, о темноте…Ложь! И рот полон хлеба… Ложись!.. Егерь Саломэки, о чем?

— Да о темноте, господин младший сержант!

— Враки! Да вы еще перебиваете начальника. Ложись!

Тут фонарик выхватил из тьмы лицо Ниеминена.

— Ага-а, вот и вы! Егерь Ниеминен, я с огромной ра… отставить. Пуговица расстегнута, головной убор набекрень — ложись!

И четвертый исполнил приказание, но как-то неуверенно. Пуллинен знал по опыту, что это значило. Если новичок начинает вести себя таким образом — значит, дело серьезное. Он отступил на два-три шага, все время освещая фонариком Ниеминена. Было бы слишком рискованно скомандовать им «встать», и Пуллинен выжидал. Сзади послышались чьи-то шаги. Шаги приближались. Младший сержант почувствовал, что волосы у него на макушке поднимаются дыбом. Шел явно не майор, а какой-то старикашка. О, господи!

Унтер-офицерские мозги Пуллинена сверлила одна мысль: надо как можно скорее отвязаться от этих смутьянов. Завтра он, конечно, придумает, как с ними быть дальше. И вдруг его словно осенило. Ведь эти упрямцы, распростертые перед ним в дорожной пыли, сознательно нарушили данные им перед увольнением инструкции. Сам же начальник учебного центра говорил о важности дисциплины.

На душе Пуллинена стало светлее.

— В каком виде вы вышли в увольнение? Ходите как оборванцы! И поэтому я с огром… Отставить! В казармы — шагом марш! Заявите дневальному, что вы арестованы. Причина вам известна.

Он быстро повернулся и мгновенно исчез в спасительной темноте.

Четверо егерей были просто ошеломлены. Прошло немалое время, прежде чем они поняли, что лишились свободного вечера. Первым заговорил Саломэки:

— Нет, братва, я никуда не уйду, пока не прикончу этого младшего сержанта. Пена, айда за ним!

Саломэки обратился прежде всего, разумеется, к своему «коллеге» Хейно. Недаром же они вместе столько спичек похоронили. Но «пастор» был мирно настроен, как и подобало священнику.

— Не… я не стану пачкать руки из-за такого… — Он сунул в рот сухарик и продолжал: —А ну-ка, пошли в казарму, вскинем рюкзак на плечи и — драпанем домой.

— Домо-ой, — презрительно протянул Саломэки. — Думаешь, дома тебя не разыщут? А потом еще обреют наголо — и в тюрьму… Войтто, ты пойдешь с нами?

Хейккиля сунул руки глубоко в карманы. Он тоже был «сыт» по горло, но все же не настолько, чтобы идти на все. Отлупить Пуллинена, конечно, стоило. Он и сам уже было решился на это. Когда-нибудь при случае он его отдубасит. Но сейчас…