— Ну, Путте!.. Ой! Как ты сильно!.. Путте, не здесь!

Но этого Мартти не знал и обдумывал продолжение

для «беззащитной». И тут в коридор ввалилась группа солдат, вернувшихся с прогулки. Мартти сунул в карман фотографию и начатое письмо и сделал важную мину. Но это произвело слабое впечатление, потому что вошедшие сразу же начали прохаживаться на его счет:

— А наш-то герой, доброволец, сидит себе посиживает! Запиши, доброволец, что Юсси Леппэнен вернулся в казарму. И укажи точное время.

— Что такое, чего так рано?

— Это тебя не касается, чертов военнопомешанный. Кто увольнение похерил, тот и знает.

— Так-так, ясно, — сказал Куусисто, сообразив, что не стоит пускаться в препирательства с этой компанией. — Кто следующий?

Куусисто записывал точное время прибытия каждого. У него на столе лежал список отпущенных в увольнение, нужно было только найти фамилию.

Хейно, Хейккиля и Саломэки заметили, что дневальный занят списком и не успевает посмотреть на человека. Они пошептались между собой, и когда подошла очередь Хейно, он сказал, изменив голос:

— Ниеминен Яакко. Смотри же, пометь точное время.

Куусисто писал, не поднимая головы. Хейно отошел и тут же опять пристроился в конец очереди. Подойдя к столу вторично, он на этот раз назвал уже свое имя:

— Пентти Хейно. Время пометь.

Тут зазвонил телефон. Куусисто поднял трубку и, ответив, как положено по уставу, стал кричать:

— Так точно, господин младший сержант! Егерь Ниеминен объявился только что… Хейно, Хейккиля и Саломэки тоже!

— Кто это звонил? — спросил Хейно, хотя и сам уже догадался, что это Пуллинен. Получив подтверждение, он перемигнулся с Хейккиля и Саломэки, и все трое удалились в уборную.

— Красиво получилось, — возбужденно прошептал он.

— Красиво-то красиво, но еще красивее получится, если Яска там напорется на патруль или тут объявится, когда придет.

— Черт побери, братва, айда на караул, чтобы успеть предупредить!

Ниеминен пришел довольно скоро. Ему быстро объяснили что к чему, его шинель и шапку незаметно пронесли мимо дневального, а потом все снова собрались в пустой уборной.

— Ну как, обошлось? — шепотом спросил Саломэки.

Ниеминен покосился на дверь, потом спустил штаны и сел на стульчак.

— Садитесь и вы, ребята, так будет вернее.

Так они и поступили. И тогда Ниеминен осмотрел свой огромный кулак, потер косточки и вздохнул:

— Вышло немного неладно, ребята. Я его двинул таки слишком сильно. Он далековато отлетел от удара и — ввалился через витрину в какой-то магазин… Витрина, конечно, вдребезги… Я уж не стал его вызволять оттуда, а поскорее смылся…

— Да брось ты!.. — воскликнул Хейно, изменившись в лице. — Я же говорил, что твои суинги..

Тише ты, — рассердился Саломэкн. — Пусть Яска расскажет все до конца.

Яакко страдальчески сморщил лицо, прислушался и, понизив голос, продолжал:

— Я очень скоро напал на его след. Но он встретил какого-то приятеля, такого же, видно, прохвоста, как и сам. И я не мог нокаутировать, пока этот другой был рядом. Он бы поднял крик. Но потом все устроилось. Тот, второй, зашел в ресторан. И тогда я подскочил — и врезал. И вдруг такой дьявольский грохот! Как зазвенело, как посыпалось битое стекло!.. Я — дай бог ноги, драпанул оттуда, пока никто не хватился… Примчался сюда как олень. Где же мне было разглядеть в темноте, что у него за спиной витрина?

Наступило молчание. Ниеминен понял это как упрек товарищей и сказал с силой:

— Вам насчет этого нюни распускать нечего. Я всегда сам отвечаю за свои дела. И теперь отвечу.

— Никто и не собирается нюни распускать, — обиделся Саломэки. — И потом чего тебе отвечать? Разве тебя кто-нибудь видел?

— Не думаю. Темень была такая, что хоть плюй в глаза.

— Бояться нечего, — осклабился Хейккиля. — Яска же не мог там быть. Пусть посмотрят в списках у дневального. Там отмечено; что мы все вместе явились в казарму. Да тебя и подозревать нельзя. Ведь Пуллинен звонил и спрашивал о нас.

— Когда? — воскликнул Ниеминен, чувствуя, что краснеет. Краска еще больше залила его лицо, когда товарищи объяснили ему, как все было.

— Нет, ребята, тут что-то не так. Он никуда не звонил. Я видел.

Наступила долгая пауза. Ее нарушил Хейно, высказавший догадку, которая вертелась уже и у других на языке:

— Матерь божия! Ты, видать, не того нокаутировал!

Когда все вернулись из увольнения, дело выяснилось. Ребята рассказали, что командир третьего взвода капрал Алатало избит и попал в госпиталь. Радости третьего взвода не было границ, потому что Алатало, видимо, стоил Пуллинена. Во втором взводе говорили с завистью: «Эх, черт, не того пристукнули… Нашего бы надо».

Ниеминен смущенно кусал губы. Он никак не мог понять, как это он опростоволосился. Не удивительно, правда, и ошибиться в такой темноте, поскольку капрал и Пуллинен одного роста. Но все-таки досадно.

— Нет, черт возьми, я не поверю, пока сам крючконосый Пуллинен не явится сюда!

— Небось явится, — сказал Хейно. — Да есть и другие крючконосые. Они этого дела так не оставят.

Он оказался прав. Едва лишь прозвучал отбой и все улеглись по койкам, как явился младший сержант Пуллинен и заорал:

— Второй взвод, подъем! Две минуты на одевание!

Все бросились в коридор, чтобы первыми попасть в сушилку. Там у дверей — страшная толчея. Кто-то успел раньше других проскользнуть в дверь, но выбраться оттуда было уже невозможно. Образовалась пробка. Но наконец напор прихлынувшей толпы вышиб ее чуть ли не вместе с дверью.

Хейно, Хейккиля, Саломэки и Ниеминен оказались последними и ждали, пока толпа схлынет. Хейно шепнул:

— Вот когда самая-то муштра начнется… Ну, как, Яска, теперь ты видишь, что не того нокаутировал?

— О, святая Сюльви!.. — взорвался Саломэки. — Заладил одно и то же. Спросил бы лучше, что будем делать, если они дознаются.

— Вас это не касается, — процедил Ниеминен. — Я же сказал, что привык сам отвечать за свои поступки.

— Думаешь пойти и сознаться?

— Сперва посмотрю, как дело обернется.

— Да ты что, спятил? — загорячился Хейно. — Нечего тебе признаваться!

— Э, ребята, мы опять остались последними!

Хейккиля устремился в сушилку, но не нашел там

своей обуви: его гвоздь был пуст. Однако времени на поиски уже не было. Он схватил огромные башмаки, висевшие на соседнем гвозде. У Хейно не оказалось портянок, у Саломэки — два башмака на одну ногу. У Ниеминена — ни одного. Кто-то впопыхах прихватил и его ботинки. Потом он их нашел в коридоре, так что можно было наконец вернуться в свою казарму.

— Эт-то что еще за полк растреп?

Командир взвода прапорщик Сеппэ был тут как тут, собственной персоной — злющий-презлющий. Он собирался на ночь в городок, где его ждала пышногрудая Рийтта, как вдруг из-за какой-то хулиганской выходки все сорвалось. Взбешенный этим, он кричал:

— А ну, живее одевайтесь! Копаются, как у шлюхи… Сеппэ шагал взад и вперед, заложив большие пальцы за ремень и облизывая пересохшие губы. Он был маленького росточка, сухопарый — как и большинство преподавателей учебного центра. Похоже было, что для занятий с новобранцами армия нарочно выбирала самых жалких и тщедушных людишек. Чем мельче человек — тем он злее. Известное дело. И прапорщик Сеппэ вовсе не был исключением. Просто счастье, что у него в городке была своя Рийтта, на которой он мог отвести душу — разумеется, в ином смысле, чем на своих подчиненных.

Прапорщик остановился.

— Мерзавцы! Из-за вас мне придется ночь не спать. Ну-с, чтобы уж не зря мне бодрствовать, я и вас подбодрю немножко. Взво-од — ложись! А теперь вскочить на корточки! Ложись! На корточки! Ложись! На корточки!.. Та-ак, продолжайте: по счету «раз» — ложись! — «два» — на корточки! Раз — два! Раз — два!..

Пол дрожал, дыханье становилось тяжелым, пот лился ручьями. Три десятка солдат должны были потрудиться, чтобы прапорщик Сеппэ бодрствовал не зря. Такой же точно грохот долетал и из соседних казарменных помещений: видимо, и в других взводах творилось то же самое. Майор Вуорела впервые в своей жизни нарушил общее правило, согласно которому ночные учения запрещаются. Но в роте случилось чрезвычайное происшествие — просто бунт! Дисциплину следовало восстановить, — во что бы то ни стало. Ибо без дисциплины армия — не армия…