— Рота, в коридор строиться! Живо, живо, марш, марш!

Началась суматоха. Дверь вдруг стала тесной, потому что все разом хотели выйти через нее. Те, что занимали сидячие места, мигом повскакали. Кто был «занят делом» всерьез, оказался в незавидном положении. Хейккиля задержался дольше всех и прибежал в строй последним, потому что булыжники в карманах мешали ему. Когда он в конце концов приковылял, рота уже построилась. Даже командир роты стоял в строю. Очевидно, случилось что-то необыкновенное, и Хейккиля спешил изо всех оил, насколько камни ему позволяли.

Дежурный офицер нахмурился и окликнул Хейккиля:

— Рекрут, что у вас в карманах?

— Камни, господин лейтенант!

— Зачем?

— По приказу «Огромной радости», господин лейтенант! — воскликнул Хейккиля и только тут заметил, что назвал младшего сержанта Пуллинена прозвищем, которое сам же пустил в ход. И он поспешил исправиться:

— Я имел в виду младшего сержанта Пуллинена, господин лейтенант!

Дежурный офицер, стараясь не рассмеяться, сказал, глядя куда-то мимо Хейккиля:

— Выньте камни из карманов и станьте в строй.

Затем он обратился к выстроенным ротам:

— Если еще у кого-нибудь из рекрутов в карманах камни или что-нибудь подобное, карманы надо освободить. Сейчас прибывает начальник учебного центра майор Вуорела. Командиры взводов и отделений должны проследить, чтобы все было как положено. Вы знаете, чего майор требует.

Преподаватели стали проверять выправку рекрутов и выравнивать строй. Младший сержант Пуллинен налетел на Хейккиля и прошипел:

— Ах, так! Я, значит, «Огромная радость». Ну, погоди!.. Я тебя… после инспекции!.. Что ты улыбаешься? Ты у меня еще поплачешь. Кровавыми слезами обольешься…

— Так точно, господин младший сержант! — гаркнул Хейккиля, который тоже успел обучиться армейским манерам. — Поплачу после инспекции!

По ротам пронесся шепот, и равнение нарушилось, потому что внимание всех привлекли Хейккиля и Пуллинен. Дежурный офицер направился было к ним, но вдруг вытянулся в струнку и заорал:

— Роты, смирно! Равнение нале-во!

В коридоре показалась группа офицеров во главе с начальником учебного центра майором Вуорела. Это был высокий, прямой старик, худой и очень бледный. Однорукий, потому что был тяжело ранен во время наступления. Говорят, у него все тело в шрамах и легкие изрешечены, поэтому он дышит с присвистом. Вуорела мог бы демобилизоваться из армии когда угодно, но он об этом и слышать не хотел. Он даже добивался отправки на фронт. Но на фронт его все же не послали, а назначили начальником учебного центра. Майор считался специалистом в этом деле, но больше всего он обращал внимание на воинский дух и строжайшую дисциплину.

Впрочем, может быть, этого требовали сверху. Исходили из того убеждения, что рекрут, который дрожит перед своим командиром и готов со страху выполнить его малейшую волю, станет впоследствии образцовым солдатом. Конечно же, на деле все было куда сложнее. Рекруты трепетали даже перед капралами и курсантами унтер-офицерского училища, бросались по их приказу стремглав, не рассуждая, но это слепое повиновение отнюдь не становилось их второй натурой, эта покорность из-под палки была временной покорностью. Вместе с тем они привыкали ненавидеть армию, и прежде всего — всякое армейское начальство. «Вот только бы выйти отсюда, я этого гада придушу, ей-богу! Чтоб ему ни дна ни покрышки! Я с ним за все расквитаюсь!..»

Привыкнув исполнять бессмысленные требования, они также привыкали отлынивать при всяком удобном случае. Они умели скрываться и не попадаться начальству на глаза, чтобы избежать наряда, обходить начальника стороной, чтобы не приветствовать, они объедались табаком, чтобы заболеть и попасть в лазарет, они лихо врали даже полковнику медицинской службы, лишь бы получить освобождение от этой чертовой мельницы. Только об этом они и помышляли. Они готовы были обручиться со старухой, чтобы получить увольнение на несколько дней.

Но начальство все толковало по-своему. Чем больше отлынивали и сопротивлялись, тем строже становились требования. Майор Вуорела вовсе не был исключением. Как старый военный, он ни о чем ином и думать не мог. Майор сам был дисциплинированный солдат и от подчиненных требовал дисциплины. Вот и теперь, слушая рапорт дежурного офицера, майор осматривал его с головы до ног, придирчиво следя за тем, чтобы все было строго по форме. «Офицер обязан быть примером для своих подчиненных», — не уставал повторять Вуорела. Это его. любимое изречение лейтенант усвоил отлично, и майор не мог ни к чему придраться. Майор выслушал рапорт до конца, еще раз оценил выправку офицера, его воинский вид и руку, четко поднесенную к козырьку. Лишь после этого сказал веско:

— Благодарю вас! — и, обратившись к строю, прокричал, насколько позволяли ему израненные легкие: — Здравствуйте, молодцы!

Роты в ответ гаркнули так, что в окнах задребезжали стекла.

Майор просиял от удовольствия.

С годами это ужасное, исходящее из сотен глоток рыкание становилось для него все милее. Он считал, что в этом слитном звуке проявляется исполнительность, дисциплинированность и уважение к нему лично. Когда солдат кричал так, что шапка на голове поднималась, — это было для майора сладчайшей музыкой. Поэтому и сам он кричал во все горло. Это у него было уже настолько в крови, что кричал он и вне службы — дома, в магазине, даже в ресторане.

Ребята! — кричал майор дрожащим от волнения голосом. — Когда я услыхал ваше дружное приветствие, дух мой исполнился радости. Я всегда говорил, что солдат, который едва слышно бормочет — не солдат, а паразит. Он легко раскисает, вечно расхлябан, на него ни в чем нельзя положиться. Здесь среди вас таких нет. В вас есть то, чего родина требует от своих сынов. Я всегда говорил, что здоровый дух в здоровом теле — важнейшее свойство финского солдата. Вы здоровы телом и душой, а стало быть — достойны звания финского солдата. — Майору не хватило дыхания, и он сделал паузу. Отдышавшись немного, продолжал, теперь уже чуть тише, приберегая силы, чтобы довести речь до конца: — Ребята! Мы вместе с братьями по оружию нанесли не один сокрушительный удар нашему кровному врагу. Но враг еще не разбит окончательно. Время решительных боев и нашей победы уже близко. Тогда-то родине понадобитесь и вы. Вся страна смотрит на вас с верой и надеждой. В знак этого объявляю, что в воскресенье вы будете иметь честь принести воинскую присягу. И с того часа вы будете уже не рекрутами, и даже не простыми солдатами, а бесстрашными егерями — истребителями танков!

Последние слова майор прокричал точно в экстазе, после чего голос у него сорвался, и он прохрипел уже чуть слышно:

— Спокойной ночи, ребята!

В ответ ему гаркнули так дико, как будто небо рухнуло и разверзлась геенна огненная:

— Спокойной ночи, господин майор!

И в этом вопле была подлинная страсть и рвение, потому что присяги ждали, как истый верующий — воскресения. Присяга означала конец бессмысленного козыряния и муштры. Так они почему-то думали. После присяги им дадут увольнение. А главное, ты уже не рекрут, «салага безмозглая», а егерь — истребитель танков!

Радостное возбуждение овладело ими настолько, что они даже не пытались улизнуть из коридора, хотя и преподаватели находились здесь же. Кто-то разошелся:

— Эх, ребята, скоро мы вырвемся из чертовой псарни. Тогда я даже не плюну в эту сторону.

— Ты, слышь, не путай мясо с костью. Мы ведь еще не знаем, как и стрелять из противотанковых пушек.

— Долго ли научиться. Дернуть за шнур, и выстрелит. Но теперь, ребята, надо где-то раздобыть петлицы.

Младший сержант Пуллинен шнырял между группами рекрутов с видом сыщика, прижимая к груди два больших камня. Он заглядывал в казармы.

Наконец он крикнул:

— Рекрут Хейккиля, ко мне!

Названный не появлялся, да и все второе отделение стало потихоньку исчезать из виду. Младший сержант заорал так, что брызги изо рта полетели:

— Второе отделение второго взвода — в казарму!