Я перебирал события последних дней, чтобы частично очистить совесть: письмо, которое я оставил Тори на столе в отеле, писалось целую неделю. Я выверил его, тщательно подбирая слова, многажды переписывая, пока не привел в идеальный вид. Мне кажется, я запомню его на всю жизнь дословно: «Я знаю, что словом «прости» нельзя решить любую проблему, и все же прости, если сможешь, Тори».

«Ты думаешь, что идеалист? Что сделал всем хорошо? — встрепенулся Василий. — Хер! Ты никого не пожалел! И никому не сделал лучше! Ни родителям, ни Бубочке, ни себе! Эгоист сраный!»

«Заткнись, блядь. Лучше молчи, как раньше».

Своих родителей Тори отправил в санаторий на месяц, чтобы поправить здоровье, в тот же день, когда мы уезжали на праздник города. Они пока ничего не узнают, а потом… потом будет суп с котом. Я не должен отвечать за всех: у меня своя жизнь — у них своя. Бизнесу мужа это ничем не повредит, если он будет придерживаться предложенной мной схемы поведения.

«Ну коне-е-ечно! — протянул злобный Василий, косплея уточку. — Не ищи меня, распусти слух о том, что я поправляю здоровье за границей, и акции не пошатнутся — охуеть какой чудесный выход на пару месяцев!»

«Вась! — миролюбиво протянул я. — Может, хватит злиться? Ты хоть меня пожалей, а? Ну жопа, но ведь не «жопа-жопа» — выкрутимся, Васят, не впервой, зато будем с тобой вдвоем, и никто не будет нас ненавидеть. Только ты и я, Вась. Ну, не дуйся!»

Василий демонстративно передернул плечами, так и оставаясь статуей, и только кончик драной метелки хвоста нервно дернулся.

Вернувшись мыслями к последним дням, проведенным со свекрами, я, как драгоценности, перебирал мгновения общения с Мари и Севи. Как менялось лицо о-папы мужа, когда он гладил Бубочку, особенно в те редкие моменты, когда фасолинка толкалась — еще слабо, но уже понятно было, что это не съеденные за завтраком фрукты. Как он говорил, что любит меня, и даже когда я вспомню все, что было «до беременности», как обтекаемо и необидно называл Мари мою измену сыну, то это не изменит меня и прошлым я уже никогда не стану. Потому что память не то же самое, что личность. Моя личность изменилась и стремительно развивается. И чтобы я не боялся делиться с ним самым-самым страшным, потому что он будет тем человеком, который ночью с фонариком поможет закапывать труп, если я кого-то случайно или намеренно убью.

Свекр все пытался меня расшевелить, вывести на откровенный разговор, допытываясь, почему я такой тревожный, предлагая в своей манере ненавязчиво, как обычно, ласково и мудро то сменить обстановку в комнате, заметив, что я не люблю розовое, то заводил разговор, что Бубочке нужен новый дом — у него и место присмотрено на окраине города чудесное, и архитектор знакомый очень толковый есть, и построят его как раз к рождению малыша. А разговоров про мою мрачную книгу, которая, наверное, и ввергает меня в такое состояние, вообще было много — каждый день по нескольку раз. Но у меня всегда наготове были другие, встречные предложения, которыми я не отвечал ни да, ни нет, губки бантиком не ставил, черное-белое не носил, и всячески увиливал от таких бесед, выскальзывая то в туалет, то отдать распоряжения Хирси, то за кисленьким, то полежать, потому что «затошнило»…

— Эй, Николя! — выдернул из воспоминаний голос альфы, который тут негласно был за главного.

«Тебя зовут, придурок», — буркнул Васятка, привлекая мое внимание.

Это с его легкой лапы я взял себе это имя, когда он в очередной раз на реплику Мари съязвил:

«Давай-давай, мой Коля-Бок недоделанный, отвращай от себя свекра, пусть ненавидит тебя уже сейчас…».

«Вот! Спасибо, Васятка! Буду Коля Боков. Или, еще лучше — Николя Боку! Чудесное имя!»

— Спишь, что ли? — Колтон потряс меня за плечо. — Сейчас заедем в одно кафе, айда с нами, потом ночью жратвы не будет, а здесь нормально кормят, не отравимся.

Колтон встретил меня рядом с трейлером, когда я сбежал с празднования дня города прямо из-под носа у Тори, с одним рюкзаком за плечами, переодевшись в туалетной кабинке, напялив черный парик, очки, желтый комбинезон из джинсовой ткани, сменив летний белый костюм и удобные кеды. Это просто чудо, что Люсий мне помог — после нашей вечерней переписки, в которой я попрощался с ним, написав, что возможно длительное время не буду выходить на связь, он через пару часов, глубокой ночью прислал эсэмэску, в которой сообщал, что его знакомый по школе, учитель физики, которого зовут Колтон, едет с группой таких же вовлеченных хиппи на фестиваль бардовской песни, и у них есть свободное место в трейлере. Они могут подхватить меня рядом с вокзалом в районе трех часов дня. Он товарищ надежный, в обиду не даст. Про меня сказал только, что беременный, еду в ту сторону, и чтобы я не проговорился. Я ведь так и не определился, куда лучше поехать. Решил, что попутешествую пока, а там определюсь на месте, если понравится городок, задержусь подольше.

Деньги у меня были. Так смешно получилось — Тори позвонил вечером за пару дней до приезда и после обычной болтовни — чем занимался весь день и как поживает Бубочка — спросил, почему я у него ничего не прошу.

— Ну, почему же, — усмехнулся я, — минет в лесу просил. Заметь, я просил дать, а не сделать, и то ты не дал, а мне десять раз повторять не надо.

—… ты и с девятого понимаешь, помню, — усмехнулся Тори. — Завтра тебе привезут карту на твое имя, я открыл счет и положил немного денег на булавки. После госзаказа дела пошли в гору, так что на золотые булавки и даже платиновые тебе хватит.

Денег на первое время должно было хватить, а все сомнительные метания, имею ли я на них право — я отмел напрочь, и снял их все с карты подчистую, пока добирался до вокзала в одном из банкоматов, чтобы потом нельзя было отследить меня, в каком городе я юзаю эту карту.

Когда я приметил раскрашенный разноцветный фургон с хиппарями возле вокзала и колоритного альфача с синим ирокезом, в рубашке с черепами, увешанного браслетами, я впервые за весь день улыбнулся и выдохнул радостно. Сердце билось, как заячий хвост, рюкзак оттягивал плечи, я нервно поправлял парик, волнуясь, что он свалится или перекосится в самый неподходящий момент.

— Николя, — протянул я руку альфе. — А вы Колтон? Люсий говорил, что вы преподаватель… — нервно трещал я, не в силах остановиться и скрыть мандраж, озираясь, нет ли поблизости Тори, Альдиса, или кого-то из знакомых, и с трудом сопоставляя ирокез альфы со статусом учителя в школе.

— Ага, Колтон. Пойдем в трейлер, познакомлю с друзьями. Меня так достают детишечки в течение учебного года, что два раза в год я меняю имидж и езжу отдыхать и отрываться на бардовские сходняки и сбросить напряжение, — он мягко улыбнулся и снял с плеч рюкзак, потянув за лямку. — Ого! Тяжелый… Не стоит тебе носить такие тяжести в таком положении. И что у тебя там?

«В рюкзаке моем сало и спички и Тургенева восемь томов, — хотелось процитировать мне, но Василий злобно шикнул, и я просто мило улыбнулся, пожав плечами».

Руки непроизвольно дернулись, цепляясь за лямку рюкзака — там было все, что я решил взять с собой в новую жизнь, но тут же выпустили его, понимая, что мое поведение может показаться странным. Я был на взводе, на адреналине, и описать мои чувства не взялся бы ни один писатель — они менялись полярностью с плюса на минус, как на американских горках.

В придорожном кафе было немноголюдно, и нам специально сдвинули три стола, чтобы вся компания села вместе. Кормили, и правда, вкусно, но мне кусок не лез в горло от переживаний. Мы ехали всего четыре часа, и мне казалось, что этого времени недостаточно, чтобы останавливаться. Я все время одергивал себя, взывая к логике, что Тори не может меня найти — это не поезд, не самолет, где нужен паспорт или другой документ, который у меня лежал на дне рюкзака на имя Милоша Лайонеша — совсем без документов пускаться в дорогу было глупо. Найти меня было практически невозможно, но сердце ёкало каждый раз, когда нас обгоняла большая черная легковушка, похожая на машину Тори.