А я, зная, что это последние дни среди дорогих мне людей, хотел сидеть и наслаждаться их обществом, впитывая любовь и внимание, чтобы потом, в одиночестве, вспоминать эти славные минуты. Но впереди было еще столько дел, и я не мог себе позволить малодушно остаться за столом и тратить драгоценное время на пустяки.

— Прошу прощения, я должен подготовиться к завтрашней презентации. — Вставая, я обвел по кругу всех присутствующих, запоминая их веселыми и расслабленными, не зная, увижу ли их когда-нибудь еще и точно зная, что такого отношения к себе уже не увижу на их лицах никогда. — Люсий, Радеуш, я бы хотел подарить вам книгу с автографом, пойдемте в мою комнату.

Признаваться Люсию в этом доме, где было слишком много лишних ушей я не решился, но оставить о себе хорошую память в виде книги я мог.

— Спасибо, Милош! А я умею читать! Меня папа научил. Смотррри, — Рад открыл подписанную мной книгу и начал читать по складам, — Гар-ри Пот-тёр, — он поднял на меня глаза и удивленно нахмурил брови: — что он подтёр? Попу? — и снова вперил взгляд в буквы, водя пальцем.

Я засмеялся, потому что еще дома, читая матушку Ро, сам неоднократно так трактовал эти имя и фамилию.

Люс, как обычно, смутился, а я наслаждался происходящим, потому что знал, что дальше начнется жизнь без радости и смеха, нацеленная только лишь на одно выживание.

После ухода семейства Пришта я занялся сборами — мне нужно было достойно пережить завтрашнюю презентацию книги и найти возможность провернуть все задуманные поездки и манипуляции, завершая все гешефты, устраивая побег.

Заснул я сразу, только коснувшись головой подушки, а проснулся в кольце рук Тори, даже не зная, как давно он пришел и лег в кровать. Как всегда, полностью обнаженным.

«Как ты будешь обходиться без секса, бедненький мой?» — жалостно качал головой сонный сусел. — «Может, все же останемся? Будем бороться-бороться и победим всех с открытым забралом?»

«Василий Алибабаевич, нишкни! Не сбивай меня, я и сам собьюсь…» — расстроенно шикнул я на суслика и увидел, что Тори не спит, разглядывая меня в полумраке комнаты.

— Что ты здесь делаешь? — зашептал я, сжав пальцы, потому что они сами, непроизвольно, тянулись погладить теплую кожу на груди, сжать мягкие волоски, зарыться в них и после прелюдии перейти к горячему, страстному сексу, позволив себе хоть ненадолго, напоследок урвать законное счастье.

— Папа переживает, что мы спим порознь. Да и прислуга шептаться уже начала. Надо поддерживать реноме влюбленной парочки. Тем более, что… — Тори замолчал и потерся головой о подушку, не отрывая взгляда от меня.

— Тем более что — что? — подтолкнул я его. Это была последняя ночь, и мне хотелось услышать от него чуть больше, да просто слушать его бархатный низкий голос, чтобы запомнить и законсервировать для тех минут, когда мне будет одиноко и страшно.

— Тем более, что я давно не рассказывал сказку Бубочке. Позволишь? — Тори откинул одеяло, приспустил пижамные брюки, хоть я и так носил их под животом, чтобы не передавливали, ласково провел рукой по животу, скрючился на постели, кладя голову рядом с животом, и зашептал:

— Бубочка, давай я расскажу тебе сказку, и если она тебе понравится, то пошевелишься разочек. А если нет, то два раза, ладно?

«Смотри не кончи, как лох» — предупредил меня Василий, и я сжал булки, в которых подозрительно хлюпнуло.

«Кто бы говорил», — огрызнулся я, злясь на этого мелкого правдоруба. — «Сам ты аффца!»

Тори шептал мне в живот сказку про маленького непослушного ёжика, который все проблемы решал с помощью колючек, а всего-то следовало спрятать колючки и постараться подружиться, и гладил, гладил живот теплой большой ладонью, стараясь не задевать палаточный городок из одной палатки, натянувшей штаны так, что приподнялась резинка.

— Как думаешь, — муж поднял голову, глядя на меня снизу, — понравилась Бубочке сказка?

— Спит он, как и положено младенцам. — смотреть на поднятое ко мне лицо Тори, отсвечивающее белками глаз в свете из окна, было невозможно. Он видел мой стояк и врать ему было бесполезно. — И ты ложись. Поздно уже.

Лёг, конечно. Через час и два моих оргазма. Потому что последний раз и всё. Ну еще последний и точно всё.

Мне хотелось запомнить, как это было, но в голове все расплавилось от удовольствия, блаженства и неги, в которую меня погрузил этот совратитель беременных пап. И на поверхность всплывали только теплые, мягкие губы, нежные руки, сбивчивый шепот и страстные стоны, которые я не смог бы разделить на свои и его.

Обтирая меня теплым мокрым полотенцем, видя, что я уже уплываю в царство сна, руки Тори внезапно замерли и он спросил:

— Ты меня так никогда и не простишь за ту пощечину, за те слова, которые я бросал тебе со злостью?

— Когда-нибудь прощу, — зевая во весь рот, пробормотал я.

— Что мне сделать, чтобы ты простил, Милли? Ну, хочешь, побей меня. Хочешь? — его взгляд загорелся этой идеей, а мне стало смешно.

— Смешной ты какой — побей. Есть способы лучше, — я зевнул еще раз, удобнее устраиваясь на подушке. — Сделай эпиляцию на всем теле.

— И ты простишь меня, — с надеждой спросил он, забыв, что надо оттирать меня, пока тряпка не остыла.

— Нет. Но подумаю, что ты готов измениться, если сделаешь это, — пробормотал я, глотая окончания, и сладко-сладко засыпая.

Чтобы проснуться через три часа и увидеть на циферблате время 03:30.

Я перебрался через Тори, сходил отлить в туалет и замер у кровати, разглядывая спящего мужа. Ложиться спать или залезть на сайт, ответить на комментарии? Опять ведь полезут разные мысли в голову, и придется выбираться из постели, чтобы забить голову другим, а не метаться в страхе среди убийственных мыслей «что делать?».

— Чего не спишь? — Тори развернулся ко мне и протянул руки, чтобы помочь мне перебраться через него.

— Тори, у пингвинов есть колени? У них же такие маленькие лапки. Сгибаются они или ходят, как на ходулях?

Тори тихо засмеялся, прикрывая рукой рот:

— А я думал, что ты не спишь каждую ночь потому что записываешь идеи для своих книг, когда на тебя нападает вдохновение.

— Откуда ты знаешь, что я не сплю по ночам? И, кстати, что за совместный поход к омегологу? Это еще зачем?

— Нам надо проходить предродовую подготовку. Выбрать программу, время, и вообще я хочу знать, как развивается Бубочка и лично контролировать, как у тебя протекает беременность.

«Как показали последние события, предпоследние были лучше» — вздохнул Васятка. — «Ну, подумаешь, задержишься еще на один день. Ведь не горит же у тебя?»

Я тяжело вздохнул, соглашаясь с моим внутренним сусликом и хлопнул по шаловливым рукам Тори, начинавшим меня оглаживать слишком игриво.

— Ториниус! Обещал тебе, что дам, значит дам. — указал на лежащий спокойный отросток. — Но я же не говорил, что НА!

Напоследок хотелось натрахаться на долгое время вперед.

«Или в перёд?» — подкузьмил сусел, играя бровями.

Тори счастливо засмеялся и прижал меня к себе, легко целуя в метку:

— Спи, спи, бука. Завтра тяжелый день. Спи, Милли.

34.

— Боже мой, Милош, чего ты вертишься, как будто в постели куча крошек? Мы только час как заснули! — Тори сонным голосом, глядя одним глазом на меня, а второй даже не пытаясь открывать, тихо бубнил.

— Хочу ягоды. Такие, знаешь, красненькие, которые на заимке были беловатыми, но ты сказал, что они еще зеленые. — Я смотрел в потолок и глубоко дышал, чтобы успокоиться, потому что мне приснились ягоды и, проснувшись, я не представлял, что со мной будет, если их не съесть. Внутри, как рой комаров зудела неудовлетворенность, хотелось чего-то, незнамо чего, скорее всего, именно этих ягод. — Вот их когда раскусываешь, там внутри меленькие мягкие семечки. Сжимаешь зубами, а они кислят и освежают.

— Милли, гспдибже. Это заячьи ягоды, они не съедобны. Если их съесть, можно отравиться. Откуда ты знаешь, что они кисленькие? И косточка у них одна, плотная, никаких семечек. Ну, хочешь, я тебе сок кисленький принесу? Или… ну… капусты квашеной? — Тори приподнялся на локте, щурясь и сильно сжимая веки, чтобы проснуться.