— Роджерс, никогда не кушайте попки от огурцов.

Лицо парня вытянулось, глаза забегали по моему лицу, ища подвох:

— Почему?

— Потому что любая жопа начинается с малого! — Сказал я с серьезной миной, но все испортили Тори с Ашиусом, их гогот еще долго звучал, даже когда машина отъехала.

— Милош, как я мог не разглядеть в тебе все это раньше? — Тори улыбался и рассматривал меня, склонив голову, держа за предплечья на расстоянии вытянутой руки. В его лице было что-то такое, чего я раньше не видел. Любопытство, нежность, удивление, восхищение. Эмоции сменяли одна другую, и я щелкал своим внутренним фотоаппаратом, запоминая этого человека в моменты счастья, удивления, нежности.

— Что? Что именно, Тори? — выдохнул я. — Глаза? Руки? Губы? — Я легко улыбался, подначивая его. Желая слушать и слушать его голос, смотреть в его блестящие глаза, ловить ответную реакцию.

— И это тоже. Но твой характер, твой юмор, твою жизненную позицию? — Тори удивленно покачал головой, досадуя на свою невнимательность.

— Я стал совершенно другим рядом с тобой, Тори, это ты меня сподвиг так измениться. — Я ласково погладил его по стоявшей дыбом прядке волос, неправильно высохшей на подушке после бани.

— И ты все еще ничего не помнишь? — Тори нахмурился, когда я отрицательно покачал головой. — Совсем-совсем ни капельки?

— Ни капельки. И не жалею об этом. Именно поэтому я смог стать таким сейчас.

Это были самые счастливые три дня в моих жизнях — той и этой. Я постараюсь навсегда запомнить такого Тори: счастливого, разнеженного, выпачканного в муке, когда мы готовили блины. С рожками из мокрых волос после умывания, которые я накрутил ему. С рисунком смешной рожицы из варенья на животе, когда я слизывал его с тела мужа. Таинственного и загадочного Тори, когда он в последний день подвел меня к тому дубку, который я орошал слезами, и показал одну волшебную штучку – в маленьком углублении дерева была вставлена плотная бумажка, на которой было написано:

М

+

Т

=

Л

Бумажка была закрыта куском стекла и зашпаклевана по краю варом и мхом.

— Через несколько лет, когда Бубочка подрастет, мы привезем его сюда и покажем ему это место, где его папы были счастливы. — Тори держал меня за руку и улыбался, глядя, как я ошарашенно часто моргаю глазами, чтобы не заплакать. — Дерево будет обрастать вокруг стекла и наша тайна будет здесь скрыта от всех. Только мы будем видеть и знать это место.

Телефон Тори здесь не ловил, но зарядки хватило на несколько фотографий. Когда он нарисовал на моем животе точку, точку, улыбку и сказал: — Замри! На фотке я был томный, с разметавшимися после секса волосами и улыбкой на животе. Рисунок был выведен нашей смешанной спермой, и меня это нисколько не коробило. Наш секс был частым, спонтанным, желанным, волшебным и крышесносным каждый раз. Кстати, да, аристократы в рот берут без вилочки. И даже мизинчик не оттопыривают. Я специально приподнимал голову и смотрел, как Тори сосал. О, он умел все. Он умел так сосать мои пальцы, что у меня почти начиналась течка. Он мог ласкать и доводить меня до экстаза даже без проникновения. Он мог просто посмотреть на меня своим коронным взглядом, приподнимая бровь, и вся кровь бросалась вниз, тут же вызывая дикое желание.

Он и меня научил сосать, лизать и доставлять ему удовольствие такое же, как он доставлял мне. Предварительно я заклеивал суслу рот скотчем и закрывал его в норке, привалив камнем, и на третий день, последний день безграничного счастья, я решился и попробовал мужа на вкус, взяв в рот капельку. Ну-у-у, нормальный вкус. Не сгущенка, но проглотить можно. Наверное. Потом.

Секс в килте. Секс в гольфиках. На столе. В саду. В баньке. Стоя. Сидя. Вот только на голове не пробовали — Бубочка же.

А когда я уговорил надеть костюм Тори — м-м-м… Я думал, обкончаюсь без секса. Костюм был ему маловат, и пиджак распахивался на груди, делая его еще более сексуальным, хотя казалось, что дальше уже некуда. А килт на длинных волосатых ногах, держащийся только на косточках — это было умри_все_живое!

Тори кормил меня смолой с дерева, вязнущей на зубах, и я все-таки попробовал травинку из муравейника. Мне досталась кислая.

Я кормил Тори блинчиками и фруктами, сидя у него на коленях, и каждый прием пищи заканчивался одинаково — сексом. Но он был разным: быстрым, нежным, долгим, страстным, коротким и яростным.

Я запретил себе прокрастинировать и не думал ни о чем. Только купался во внимании и ласке мужа.

А потом приехал дед и отвез нас к себе.

Мы с Тори последний раз посмотрели на место, где были безмерно счастливы, и я с тоской понял, что счастливые дни закончились. В машине Тори не мог понять моего изменившегося настроения и бодро выспрашивал Аши о делах, о здоровье отца и папы, как продвигается возведение вышки. Он все-таки настоял на своем, и всему поселку провели связь. Теперь там можно было пользоваться телефонами и интернетом.

Дед довольно поглядывал на меня и с удовольствием отвечал на вопросы Тори грубоватым голосом.

Кутерьма по приезду закрутила нас с мужем и развела до ночи по разным уголкам. Я отвечал на пропущенные письма и звонки, узнавал, как дела с книгой и сайтом. Зори замучил меня подробностями своей беременности и радостным воссоединением с мужем. Люсий с Радом тоже соскучились и долго рассказывали о новой работе, новом садике, новой квартире и новых друзьях.

Решив насущные проблемы, я наконец-то остался один и в ожидании Тори понял, что буду делать дальше. Вася был против моего решения. Как он уговаривал меня, какие только доводы приводил, но все было бесполезно. Я больше физически не мог обманывать мужа. После трех дней счастья, когда я отодвигал принятие решения, оно зрело во мне и наконец-то оформилось в четкое понимание того, что дальше нести эту ношу в одиночку я не смогу. Он должен знать. Пусть он разлюбит Бубочку и меня, но так будет честно. Так будет правильно.

Когда Тори, уставший и измотанный, дополз до кровати и посмотрел на мое осунувшееся лицо, он хотел обнять меня, но я ему не позволил. Он тут же собрался и сел на стул, собираясь выслушать меня.

Начало речи было давно заготовлено, но его пришлось выдавливать из себя рваными фразами. Я сел на кровать и смотрел в одну точку за окном, монотонно рассказывая.

— Когда я очнулся, я не знал, кто я, как меня зовут, где я нахожусь. Но постепенно узнавая, я влюбился в тебя, Тори. Даже сквозь твое презрение и ненависть. Я ничего не мог с собой поделать, это выше меня.

Тори улыбнулся, расслабившись.

— А потом, на дне рождения, дядя Рикки заставил меня сделать тест и рассказал, что Габриэль Войто — которого я тоже не знаю и не помню — встречался со мной, вызывал препаратами течку и в тот раз, когда вы нас нашли в отеле, был секс.

Я посмотрел на закаменевшего мужа и бесцветным голосом продолжил:

— Я не знаю, чей ребенок во мне. Вернее, я знаю — это мой ребенок. Я люблю Бубочку. Но я не знаю, кто его отец. Дядюшка Рикки был с пистолетом и угрожал всем разослать фотографии, на которых я с Габриэлем Войто занимаюсь сексом. Это его родной сын. Он скрывал ото всех эту информацию, а мне признался.

— Почему ты мне сразу не сказал? — низкий рык Ториниуса затронул какие-то нервные окончания во мне и мне захотелось зарыться под линолеум.

Но я продолжил таким же безжизненным голосом:

— Потому что тогда я не знал, какой ты, Тори.

— А сейчас, значит, знаешь? — его голос похолодел на несколько градусов и напитался ядом.

— А сейчас не могу больше скрывать от тебя то, что знаю сам.

— И для чего это все было?

— Дядюшка Рикки хотел, чтобы ребенок, если он от его сына, стал наследником двух семей.

— Я спрашиваю, для чего ты соблазнял меня и заставил влюбиться неделю назад? — тихо и яростно спросил он.

— Потому что… Потому что… я стал другим. Я больше не тот Милош, который встречался с Войто. Не знаю, как можно было променять тебя на…