Лежа на нижней полке, вдыхая душистый запах запареных веников, деревянных лавок и сам тот дух деревенской бани, присущий всем баням, я все-таки натянул шапку на голову и попытался расслабиться. Но мысли о Тори, о проведенной здесь неделе, где он был домашним, заботливым, предупредительным и внимательным, совершенно непохожим на собранного делового бизнесмена, презрительно относящимся ко мне, как вначале знакомства, навязчиво лезли в голову, выжимая горючие слезы из глаз. Эта дурацкая любовь, опутавшая все тело, отравившая все поры, связавшая меня по рукам и ногам, мучила меня невыразимо. Контраст заботливого отношения Тори к Бубочке во мне и его слова о том, что люди не меняются, разрывал душу в кровавые ошметки. Я позволил себе мечтать о том, чего у меня никогда не будет. О любви этого альфы. А сам вляпался в эту трясину с головой. Создавалось ощущение, что я тону, тону, нащупывая дно кончиками пальцев, вытянувшись в струнку, в этой затягивающей тине по самый подбородок, не в силах вдохнуть полной грудью, боясь пошевельнуться, иначе еще чуть-чуть и утянет на дно, захлестнет с головой эта страшная, щемящая, горькая любовь.

Скрипнула дверь, пахнуло озоном, дождем, по низу потянуло холодным воздухом.

— Так ты любишь быть сверху? Почему сразу не сказал? — игриво произнес Тори, входя в парилку в одном полотенце на бедрах, и закрывая дверь. — Конечно, так, как ты мечтаешь, не будет, но сверху ты можешь попры… — он осекся, всмотревшись в мои глаза. Видимо, в них было что-то такое, что заставило его посерьезнеть и шагнуть ко мне, поднимая и прижимая к себе. Молча. Обнимая нежно и чувственно, зарываясь в волосы, вдыхая мой запах.

Он усадил меня на колени, сев на пол, потому что там было прохладнее всего, тыльной стороной ладони вытер лицо и без улыбки спросил:

— Какие страхи тебя терзают? Что ты надумал, Милош? Чего боишься? Все будет хорошо, поверь мне. Мы справимся. Ну, расскажи мне, и тебе станет легче. — Он поправил шапку на моих волосах и ободряюще улыбнулся.

— Шиви…

— Шиви в прошлом. И давно. То, что я не увольнял его, не говорит о том, что я собирался с ним продолжать отношения. Хотел помочь ему с трудоустройством, выгнать взашей было бы непорядочно по отношению к нему. Но тут я поступил непорядочно по отношению к тебе. Дурак, прости. — Тори наклонил голову и поцеловал меня в метку.

— Бубочка…

— С Бубочкой все будет хорошо. Ты здоровый, сильный, умный, я рядом. — Тори нежно улыбнулся. — Знаешь, я не думал, что так полюблю малыша, когда составлял контракт. Но теперь все изменилось.

Тори погладил меня по лицу кончиками пальцев.

— Давай я тебя помою. Не надо тебе долго быть в парилке.

Он натирал меня пахучим мылом рукавичкой-мочалкой, пока я лежал на лавке, без какого-либо сексуального подтекста, обдавал водой из ведра, снова намывал, нежно проводя мочалкой или мыльной рукой, намылил голову, делая массаж, в несколько заходов ополоснул волосы, обернул в простынь и донес до дома на руках, укладывая в постель.

— Спи, Милош. Все страхи твои я смыл. Теперь все будет хорошо.

Мне тоже хотелось помыть Тори, водить по телу мыльной рукой, гладя скользкую кожу пальцами, но я был безвольной тряпочкой и все, что мог, блаженно закрыть глаза и провалиться в сладкий сон.

28.

Меня разбудил гром. Непогода разыгралась, и ливень за окном стоял сплошной серой стеной. Молния сверкнула вдалеке.

— Раз, два, три, четыре, пять… — шепотом посчитал я.

Ба-ба-бах! — раскатисто бухнул гром. Отлично, значит до эпицентра пять километров. Меня бабушка в детстве научила. Оказаться в центре грозы было страшно. Однажды она меня застала в чистом поле, я пряталась под кучей сена и ничего страшнее в моей жизни не случалось. Бабушка потом водила меня к соседке, выкатывать яйцом. Дикий, первобытный ужас охватывал меня каждый раз во время грозы. Я впадала в ступор и все мысли улетучивались. Замирала испуганным сусликом, сжималась в комок до судорог и дышала через раз. Вот и сейчас крупная дрожь стала бить меня. Уперся ногой в простынь, напрягая мышцы, и судорогой свело ногу. Я тихо вскрикнул, и Тори тут же поднял голову с подушки.

— Что случилось, Милош? Где болит? — испуганно спросил он, глядя на мое перекошенное лицо и запрокинутую голову.

— Судорога. Нога, — простонал я, тяжело дыша и стараясь уложить правую ногу так, чтобы спазм прошел.

Муж откинул одеяло и жесткими пальцами прошелся по ноге, разминая сведенные мышцы.

-АЙЙЙ! — громко вскрикнул я, морщась от болезненных ощущений, но боль стала отступать.

«Не вздумай ругнуться!» — проснувшийся Василий выглядывал из норки, чутко водя ушками и щурясь на очередную молнию. — «Ты омега, тебе не пристало. И вообще это очень некрасиво! Ты — аристократ, а аристократы не ругаются!»

«Как же! Пукают бабочками и питаются нектаром цветов!» — простонал я суслу.

«Вот-вот!» — он одобряюще закачал головой. — «Ругайся лучше цветами!»

— Ромаааашки-лютики!!! Как же больно! — выдохнул сквозь зубы я.

Массаж Ториниуса стал немного слабее по нажиму, но не прекратился. Я извивался змейкой на простыни и тихонько постанывал.

— Сейчас пройдет, потерпи, Милош, — Тори шептал, и его голос в тишине казался таким сексуальным и хриплым, что внезапно боль отошла на задний план, а я вспомнил, что после бани был принесен в одной простыне и собирался одеться в пижаму, когда Роджерс уйдет мыться, но вырубился, не дождавшись этого момента.

Массаж уже сменился на поглаживания, рука мужа ласково проходилась по ноге, рядом с пахом, обходя вниманием самое ценное, которое указующим перстом поднялось и гордо топорщилось.

— Спасибо, — так же шепотом ответил я, успокаиваясь, но почему-то не торопясь просить Тори, чтобы он перестал массировать. — А где эта астурия таёжная, цветик-семицветик наш волшебный?

— Здесь я! — донеслось из-за стены. — Я тоже грозу боюсь.

За окном сверкнула молния и в ее свете капелька, выступившая на обнажившейся головке моего члена, сверкнула бриллиантом. Муж не удержался и слизнул ее, длинно и влажно пройдясь мягким горячим языком.

— М-м-м! — не смолчал я, зажмурившись, наслаждаясь, тая.

— Роджерс, там банька теплая, до утра будет комфортно, — Тори говорил ему, а смотрел на меня, ни на секунду не прекращая гладить мое тело. — Иди-ка ты в баню… ночевать.

— Нет-нет-нет! — затараторил испуганно пацан. — Я грозы очень, очень-очень боюсь! В меня однажды чуть молния не попала, и с тех пор я не сплю во время грозы! Вы там это… я не буду мешать, я уши закрою, только не оставляйте меня одного! — просительно пробормотал Роджерс и затих.

Тори посмотрел на меня, в темноте его глаза сияли, по дыханию было понятно, что больше он терпеть не намерен. Выгонять собрата по несчастью в грозу мне было жалко, я знал, что такое необузданный, неуемный страх, и притянул к себе мужа за шею, прошептав ему:

— Лучше порно, чем никогда! — и нежно поцеловал в губы, давая согласие на все.

Ни закрытая дверь в комнату лютика-ебанутика, ни гром, ни молнии, в свете которых торс Тори вспыхивал и казался телом бога, сошедшего с гремящей колесницы с небес, ничто не могло нас сдержать, потому что сил и терпения не осталось ни у него, ни у меня.

Тори осторожничал, сдерживался, пот капельками собирался у него висках, но остановить его не смог бы теперь даже паровоз, мчащийся на всех парах. Он помнил, что секса у нас давно не было, и хоть чувствовал, что смазки достаточно, все равно медленно и неторопливо разрабатывал меня пальцами, одновременно целуя и хозяйничая языком во рту. Не обращая внимания на мои поскуливания и просьбы, извивающееся на постели тело, рваное дыхание.

И только когда я резко выдохнул, распахнув глаза, чувствуя, что я на грани, он, наконец-то, дал мне то, о чем я мечтал, передергивая в душе.

Глаза в глаза.

Дыхание, одно на двоих.

Медленные движения.

Пытка лаской.