Оргазм накрыл меня ожидаемо и очень быстро. Тори не отнял руки, продолжая гладить и двигаться во мне, ловя кайф от судорожно сжимающейся задницы, и кончил на пару толчков позднее. Отдышавшись, он поднес руку, которой гладил мой член, к лицу и лизнул пальцы.

— Фууууу! — скривился я, все еще не в силах отдышаться от непривычно долгой физической нагрузки. Приятной, но выматывающей.

— А ты вкусный, Милли, и пахнешь топлёным молочком. И на вкус тоже, — по голосу чувствовалось, что Тори улыбается.

— Зачем ты это сказал? Я же теперь молоко в рот взять не смогу, бээээ, — скривился я, попытавшись свернуться в калачик.

Но муж не пустил. Прижал к себе, погладил по животу, расслабляя.

— Бояка маленький. Скоро папой станешь, а туда же, — шептал мне на ухо он.

В его руках, как в коконе, было тепло и надежно. Гроза казалась не такой уж и страшной. И другие страхи на время спрятались. Вот так я когда-то и мечтал — про крепкую семью, про любовь, про надежное плечо. Только все вывернулось наизнанку. То, что я назначил отцом Бубочки Тори, еще не доказывало, что так и есть. Имею ли я право влюблять в себя его, чтобы потом он возненавидел еще больше, разочаровавшись во мне?

«Таисий Валерьевич!» — высунул нос из норки Василий. — «Ты эту философию брось. Сейчас все равно ничего не изменить. Поступай по обстоятельствам.»

«Вась, а как ты думаешь, Тори догадывается, как он действует на меня?»

«Чай не слепой и не дурак. Может, и догадывается.» — Вася привычно почесал за ушком. — «Но ведет себя он совершенно по-другому, если ты можешь что-то замечать.»

«Надолго ли?»

«А куда тебе торопиться? Все, что есть — твое. Вот и используй, пока дают. Наслаждайся.»

Подвывание из-за стены меня не удивило. Роджерс и так долго продержался.

— Ну что там еще? — спросил я, когда Тори вернулся из комнаты лютика-ебанутика, согнувшись и ухватившись за живот.

— У него член в бутылке застрял, — выдохнул муж и сполз по стеночке на пол.

— Вот ведь гибискус таёжный! Папа его фрезия! — психанул я, не разделяя смеха мужа. — И что теперь делать?

— Снимать штаны и бегать, — загоготал в голос Тори, не в силах сдержаться.

29.

Я обнимал тонкий ствол крепкого, стройного дерева, начавшего выпускать зеленые листочки, двумя руками, крепко прижимаясь к шершавой коре и плакал. Молча, но так искренне, так истово, как будто наступил конец света. Ярко светило солнце, воздух после дождя был напоен запахом леса, а я молча рыдал.

Василий успокаивал, как мог:

«Ну подумаешь, ляпнул. Ну ты же не обращал никогда внимания на дураков, чего сейчас-то?»

Освобожденный от бутылки с помощью льда, вазелина и какой-то матери, — слава высшим, он дотумкал подрочить бутылкой с широким горлом и не вогнал туда узел, — Роджерс за завтраком не поднимал глаза от стола, но не долго. Тори, кстати, так и не пустил меня в ту комнату, откуда доносились поскуливания альфы и смех мужа.

Когда я подложил себе третью порцию рыбы, тушеной с овощами, Роджерс очнулся:

— Ого! И как это в тебя влезает?

Я поморгал глазами и отшутился:

— Подкармливаю… Бабочек в животе, тараканов в голове, заек на душе.

А осадочек-то остался. Я и правда начал отъедаться, и это уже сказывалось на фигуре. Вот потолстею и перестану нравиться Тори, а ведь у нас все только-только начало налаживаться. Опять же — дед скоро должен приехать, и муж, конечно же, как любой деловой человек, выберет работу. Целую неделю без него Альдис командует парадом, и Тори, безусловно, переживает за дело всей его жизни, просто не показывает это мне.

— Ты готовишь свой шаманский ингредиент? — Тори неслышно подобрался ко мне и обнял со спины.

Я отвернул лицо в другую сторону, чтобы он не видел меня зареванным.

— И для чего сгодятся политые слезами беременного омеги выросшие яблочки?

Я шмыгнул носом, вытер его рукавом рубашки и через силу улыбнулся:

— Молодильное яблоко. Съест его старичок — и помолодеет.

— Тогда тебе надо было стать под дерево справа, яблонька там. А ты поливаешь слезками дуб. Вряд ли желуди станут молодильными, скорее — очистительными, — Тори улыбался и потихоньку целовал мой затылок. — Кисленького хочешь?

Я покивал головой, сразу же расслабляясь в его руках.

— Айда со мной. — он потянул меня за руку, выводя на тропинку. После вчерашнего дождя земля была мокрая и роса на траве пачкала брюки и обувь. Он довел меня до большой муравьиной кучки, сорвал несколько длинных травинок и засунул в муравейник. — Пробовал когда-нибудь?

Тори обнял меня со спины, скрестив руки под грудью и кончиками пальцев поглаживал живот. Птички пели, живность стрекотала, ласковый муж рядом, после очистительных слез, и меня развезло на свежем воздухе, как от стакана водки.

— Обоссанную муравьями траву? Неа. Брезговал. — Я улыбался, провоцируя мужа, и даже не видя его лица, знал, что он тоже улыбается.

Тори нагнулся, вынул травинки и, причмокивая, сказал:

— Ммм! А мне сладкая досталась. С кислинкой. Хочешь?

Я отрицательно покачал головой, наслаждаясь каждой секундой, потому что она могла быть последней. Уедем, и кто знает, когда выплывет правда про Войто, про ребенка, про наши с ним встречи...

— Ториниус, не многие знают, что у муравьев-геев попка не кислая, а сладкая.

Мы так редко вот так, просто, расслабленно общались, что наслаждение было просто написано у меня на лице.

— А твои губы? Они такие же сладкие, как я запомнил? — Тори развернул меня к себе и мы уставились друг на друга — счастливые, довольные, расслабленные, и замерли, чтобы запомнить этот момент, как фотографию, на долгую память. Потом Тори поднял меня, подхватывая под задницу, а я обхватил его ногами и руками, и начал целовать мужа в нос, скулу, висок, уголок губ, а он прикрыл глаза и пошире расставил ноги, блаженствуя, так же, как и я.

Мы так целовались, что я улетел в космос, не осознавая, где нахожусь. Теплые, мягкие губы мужа пахли кофе и ванилью, и я таял в его крепких, теплых руках. В голове билась только одна мысль: «Люблю. Люблю. Люблю.»

Мне хотелось, чтобы это мгновение не кончалось, чтобы мир замер навсегда. Казалось, лучше этого уже ничего не будет.

Оторвавшись от нежного поцелуя, я все-таки решился и сказал:

— Тори, сегодня приедет дед, мы с ним условились встретиться через неделю.

Я все еще висел на муже, и его серые глаза, подсвеченные ярким весенним солнцем, с близкого расстояния казались более насыщенного цвета, с большим вкраплением карих точек.

Он хмыкнул:

— Так и знал, что дед перестрахуется. Он в своем репертуаре.

— Уедешь? — Я затаил дыхание, и понял это, только когда кислорода не хватило, а Тори ответил.

— И упустить эти волшебные дни наедине с тобой? Ни за что!

Меня окатило счастьем, негой, радостью, и я с такой любовью посмотрел на него, нежно улыбаясь, что он прижал меня одной рукой к себе поближе и настойчиво, крепко поцеловал в распухшие губы.

Дед отходил незадачливого Роджерса хворостиной. Оказывается, его папа поставил на уши всех вокруг, и того искали и в городе, и в тайге. Пропаже еще и дома достанется, но мы были счастливы избавиться от такого гостя.

— Дед, приедь за нами через три дня, — попросил Тори, крепко обнимая успокоившегося Аши и похлопывая его по спине. Ашиус вскинул кустистые брови, коротко глянув на меня, и усмехнулся, увидев, как я зарделся и опустил глаза.

Потом похлопал по плечу внука и сел в машину, перед этим отдав корзину со свежими фруктами.

Хотел бы я, чтобы меня так любили, как Тори.

Роджерс подошел попрощаться, потирая зад от хворостины.

— Милош, все, что вы говорили, я запомнил. Я постараюсь изменить свою жизнь, потому что хочу такого же счастья, как у вас с Ториниусом. Я надеюсь, вы никому не расскажете, что здесь случилось? И дайте напоследок еще один ценный совет. — Он смотрел на нас с мужем, держащихся за руки, с завистью.