Его энтузиазм зашел слишком далеко. Теперь он понимал, что подсознательно хотел извлечь хоть какой-то полжительный результат из трагедии в джунглях, до сих пор не отпускавшей его разум, и невольно ослабил бдительность. Одной короткой фразой все и ограничилось: Ховард не стал рассказывать ни о местоположении храма, ни о достоверности слухов. Они с Уохопом договорились, что все увиденное в храме останется между ними, однако во время лекции его выдал, должно быть, искренний пыл, огонек в глазах, скрытое желание поделиться с миром их открытием. Внимательному наблюдателю эти детали многое могли поведать.

После лоекции к нему подошел чиновник из посольства Китайской империи, чтобы поздравить его, а заодно и разузнать о его источниках. Ховард вежливо ушел от разговора, еще раз подчеркнув, что все это не более чем слухи. Это случилось двадцать с лишним лет назад. Неужели с тех самых пор за ним следили, обращали внимание на каждую его странность? Бамбуковая трубка хранилась под замком в Шкоел военной инженерии в Чатеме, сред множества экзотических артефактов, завезенных в Англию несколькими поколениями офицеров. Куратором школьного музея был Джон, и единственный ключ принадлежал ему. Ну откуда еще кто-нибудь мог прознать о велпу?

И тут он подумал о своих слугах. Один из них провел подле Ховарда всю жизнь - его верный Хуань-Ли, внучатый племянник его обожаемой айи, уроженки Тибета. Хуань-Ли не оставлял хозяина ни в Бангалоре, ни в Чатеме, а когда тот вернулся в Индию, преданно последовал за ним. У тибетца всегда было много друзей среди азиатов - кули,⁴¹ матросы, обитатели опиумных притонов, в которых он пропадал по ночам. Ховард смотрел на его связи сквозь пальцы: разумней мириться с тайными обществами и обрядами, чем подвергать их запрету. Хуань-Ли оставался с ним до самого конца - именно он собирал для них в Кветте рюкзаки с провизией, он провожал их в путь. Все это делалось с воодушевлением, весьма неожиданным для человека, который видит хозяина в последний раз. Он набил их вещмешки пожитками, от которых им не было особого толку, - китайскими лекарствами, целебными травами и рочей ерундой. От всего это вскоре избавились. Хуань0Ли вделал все от него зависящее, чтобы двое вояк живыми добрались до места назначения. Чего-то подобного и ожидаешь от преданного слуги; Ховарда тронула его забота. Однако теперь его мысли приняли другой оборот. Не потому ли было так важно схранить им жизнь, что они могли вывести на след нужных лдей? Да возможно ли такое?

Ховард закашлялся. Теперь ничто из этого уже не имело значения. Он хотел повернуть головой, но внезапно его вырвало кровью - пенистой, обильной. Накатила мучительная боль. Хуань-Ли уложил в его рюкзак настойку лауданума. Сейчас она очень бы ему пригодилась. Уохоп склонился над другом, придерживая его голову. Ховард пристально на него.

- Я пока еще не собираюсь испускать дух, - хрипло прошептал он. - Нам еще нужно найти тот камень.

Уохоп вновь кивнул в сторону туннеля, погруженного во мрак:

- Он где-то там, я уверен.

- А ведь есть и второй камень. Его забрал второй римлянин, имя которого упоминается в надписи, - Фабий.

- Не все сразу, старик.

Лицо Ховарда скривилось в гримасе.

- Бессмертие… Вот откуда вся эта суета вокруг небесного камня, правда? Сейчас нам бы не помешала хотя бы щепотка.

Окинув выход тревожным взглядом, Уохоп опять повернулся к товарищу.

- Может, незадолго до смерти, в джунглях, Лициния охватили те же чувства. Меня всегда волновало, каким человеком он был. Нет ли между ним и нами чего-то общего? Иногда мне казалось, что иного способа постичь загадку, вставшую перед нами, не существует.

На губах Ховарда мелькнула бледная улыбка. Начался очередной приступ кашля. Он сглотнул, дал себе отдышаться и только тогда заговорил. Его голос был не громче шороха.

- Помнишь медальон на стене пещеры - женщина и ребенок? Для Лициния бессмертие означало бы вечность наедине с горем и чувством утраты. Какой смысл в бессмертии, если все дорогие тебе люди покинули этот мир, а твои запасы любви давно исчерпаны? Мне кажется, он сознательно предпочел участь смертного. Может, Элизиум был для него более приемлемым вариантом, если уж на то пошло.

- Ну а что тут делаем мы? Ты и я? Зачем мы здесь?

- Нами двигает то же, что двигало Лицинием и Фабием. Может, на самом деле они стремились попасть в Элизиум, мечтали не о бессмертии, а о достойной смерти. Может, соблазны бессмертия открылись им случайно, по пути. Может, Лициний прознал о них после расставания с Фабием, уже когда направил стопы на юг. Может, с ним был человек с Востока - путешественник, который и принес оба камня в эти края. Скорее всего легионеры ограбили какого-нибудь торговца и взяли его в плен, потому что нуждались в проводнике. Если римляне узнали обо всем раньше, то мне непонятно, зачем Лициний и Фабий разулчились сами и разделили камни.

- Возможно, боги не пожелали открывать человечеству тайну бессмертия.

- И возможно, из лучших побуждений.

- И все-таки ты не ответил на мой вопрос. Что мы тут делаем?

Уохоп не отрывал от него глаз. не скрывая беспокойства. Ховард понимал, что в действительности старый товарищ пытается подбодрить его, удержать от обморока, выжать из дружбы все до последней капли, наслаждаясь каждым мгновением. Он с благодарностью встретил его взгляд.

- Нас привела сюда та же причина, что заставила этих римлян отправиться в последнее путешествие. Помнишь надпись на саркофаге? Пятнадцатый "Аполлинарис". Все во славу легиона! Они шагали бок о бок с тенями усопших товарищей, надеясь, что однажды прихотливая судьба заведет их в потустороннее царство, даст умереть с достоинством. Они оставались верны своему ремеслу. Они были солдатами. Потому-то, наверное, мы и очутились здесь. Во славу нашего легиона - корпуса военных инженеров. Во имя всех, кто ушел до нас, во имя павших. Ubique.⁴²

- Ubique, - тихонько повторил Уохоп. - Слова настоящего сапера.

Тем временем поле зрения Ховарда сжалось до узкого туннеля с нечеткими темными краями. Теперь он видел лишь бородатое лицо и тюрбан Уохопа - казалось, перед ним старый портрет сепией, заключенный в рамку. Возникло ощущение, будто тело отрывается от пола, а руки и ноги покалывают тысячи иголок. В этом было даже что-то приятное. Он подумал, что надо бы пошевелиться, но замялся: а вдруг это сон и малейшее движение разрушит чары? Если замереть, то можно в любой миг воспарить и двинуться по туннелю навстречу свету…

- Роберт, - пробормотал он, - что-то я почти ничего не вижу.

Уохоп крепко сжал его руку. Вдруг со стороны входа послышался шум - лошадиное ржание, перестук копыт. Взоры офицеров устремились к его источнику. В воздухе клубились теплые испарения, на глазах обретая форму; шахта засасывала их и увлекала к притихшим внизу людям - казалось, дыхание дракона лижет мерцающие синевой стены… Сверху вновь донесся звериный храп. Наконец их глаза привыкли к свету, и они увидели лошадиный силуэт на фоне красного солнца. В его свечении пот животного блестел подобно крови. Скакун мотал гривой, разбрасывая алые брызки. На нем сидел человек в пугающей маске. Его бедра защищал металлические пластины, тяжелый меч с латной рукавицей сверкал на фоне неба. Лезвие покрывали не засохшие еще пятна крови. Моей крови. Сердце Ховарда начало бешено колотиться, изо рта у него полилась пена. Вдали начали бить барабаны. Размеренная, неотвязная дробь становилась все громче, постепенно подбираясь к их шахте.

- Лошади тут не пройти, - сказал Уохоп. - А вот пехотинцы скоро будут здесь. У нас в запасе несколько минут.

Высвободив левую руку, Ховард схватил егоза ладонь, поднял глаза.

- Было ли в моей жизни хоть одно доброе дело, Роберт? Я строил каналы, мосты и дороги. Я показал им, как составлять карты. Но принес ли я людям пользу?

- Ты сохранил семью. Давал любовь своим детям. Это лучшее, на что способен мужчина.

Лицо Ховарда поникло.