- Ничего не будет, - отмахивался Ростик.

Но ему никто не верил. И это общее настроение уважения к занятиям как-то действовало даже на него…

К этому времени все запасы, все средства, которыми в свое время Питер и Москва наделили детские эшелоны, были полностью израсходованы.

Восемьсот ребят и их учителя голодали.

Если кого-то из учителей и воодушевляли надежды на расцвет демократии здесь, между Волгой и Уралом, на счастливую судьбу, приведшую их сюда, на какой-то необыкновенный взлет духовных сил России, исключительно благотворный, конечно, для нравственных идеалов учеников, - то обо всех этих прекрасных вещах теперь как-то не думалось… Хотелось есть. Хотелось переодеться во что-нибудь сухое, теплое и крепкое. И нестерпимо хотелось домой, в этот богом проклятый Питер, где злодействовали большевики, но где был хоть какой-то свой дом…

В городе тоже было голодно. Еще в августе из магазинов исчезли мука, сахар; хлеба выдавалось полфунта, а то и четверть фунта в день. За какие-нибудь два месяца цены на рынке подскочили в сорок раз… Налеты старших ребят на огороды пришлось оставить после того, как Ростика и еще троих, забравшихся на ближнее картофельное поле, хозяева избили до полусмерти.

Все, что можно было продать, давно уплыло на рынок. Настал день, когда и Аркашка, долго крепившийся, одним махом и за первую цену, которую ему предложили, загнал кожаную куртку и фуражку.

- Эх, ты! - корил его Ларька, когда узнал об этой операции. - В чем же мы теперь выходить будем! Что братва скажет?

Аркашкину куртку при нужде использовали по очереди - и Гусинский, и Канатьев, и Ларька.

Но Аркашка был горд и счастлив. На вырученные деньги он тайком, через своего верного адъютанта Мишу Дудина, передал Кате два пирожка с ливером и несколько слипшихся розовых леденцов…

Миша со словами «это вам» сунул ей бесценный дар в руки и убежал, как ему было велено. Но Катя догадалась, от кого поступил презент. Она поблагодарила Аркашку и призналась:

- Ужасно трудно побороть голод… Я все время стараюсь думать о чем-нибудь другом, серьезном и всякий раз спохватываюсь, что опять думаю о еде… Так противно!

Но она ни слова не сказала, что и пирожки и леденцы были строго распределены между ее подопечными, девочками младших классов.

Зато через день Катя сама попросила Аркашку:

- Вы не могли бы достать немного черных ниток? Иголка у меня есть…

Она брала с собой две катушки ниток, черных и белых, но они давно разошлись. Многие девочки из младших классов позабыли взять нитки, а на этих девчонках все горело - и чулки, и сарафаны, и юбки.

У Кати была забавная манера - она ко всему, не только к деревьям или цветам, но даже к мебели и к своей одежде с детства относилась как к живому… Она до сих пор мимоходом делала выговоры ботинкам, если они не хотели налезать ей на ноги, или сердилась на воду за то, что она слишком холодная. Когда у Кати, к ее крайнему огорчению, распоролось по шву любимое черное платье с кружевным воротничком, она долго журила его за измену старой дружбе, но потом пришла к выводу, что это не поможет и платье необходимо как-то зашить.

Житейские проблемы возникали ежеминутно. Такой пустяк - нитки! А где их взять? За катушку ниток на рынке давали целую курицу… Нет, вы представляете? Курицу…

К тому же Катя обнаружила, что и у Володи, и у компании Ларьки особенно, есть что и заштопать и зашить.

- Братва! - рявкнул Ларька, узнав о невыполнимой прямо-таки задаче, поставленной перед ними Катей. - Не подкачаем, братва! Порядок на Балтике!

Аркашка, который ревновал Ларьку и к брату-матросу и к Кате, вдохновенно прочитал, несмотря на пустой желудок, звонкие стихи:

Нитки были добыты очень сложным путем. Кое-кто в городе сочувствовал ребячьей колонии, попавшей в такую беду. Например, девочки, помогавшие швеям в мастерской, которая обшивала и чехов и белое воинство, выражали это сочувствие особенно Аркашке и Ларьке. Когда из рук девочек в руки ребят перешли две заветные катушки ниток, ни слова не было сказано о Кате. Девочки из мастерской не подозревали о ее существовании. А мужское коварство - или рыцарство? - позволили Аркашке и Ларьке торжественно вручить нитки Кате.

- Откуда вы их взяли? - ахнула она.

- Да тут один из третьего эшелона захватил лишку, - сверкнул улыбкой Ларька.

Потом она пришивала Володе пуговицу на тужурке, а он обиженно бубнил, поправляя очки, у которых недавно отвалилась дужка:

- Извините, я не понимаю, что вы находите общего с этой публикой - Ручкин, Колчин и прочие…

- Нитки, - усмехнулась Катя.

- Ну при чем тут нитки, вздор.

- Не скажите.

- У вас завелись с ними тайны. Ходят странные разговоры, что у вас одна компания… - Он запнулся, припоминая, как это называется. - Одна бражка… шайка-лейка… И вы даже казнили за что-то этого жалкого Валерия Митрофановича.

- Но ведь он остался жив, - усмехнулась Катя веселее.

- Я вижу, вам тут нравится, - обиженно сказал Володя.

- Нет. - Катя вздохнула, откусывая нитку. - Совсем не нравится…

- Тогда поедем в деревню.

- Куда?

- В деревню… Учителя выясняли, можно ли старших ребят, хоть по одному, по двое, пристроить пока в зажиточные семьи по деревням. Говорят, можно.

- Что же мы там будем делать?

- Подкормимся…

- Даром?

Володя поморщился:

- Должен ведь кто-то о нас заботиться! Ну, станем помогать…

- Пахать? Доить? Что вы умеете? Я ничего не умею.

- Будем их учить всему, что знаем сами.

- Французскому, что ли? Кому нужные такие учителя!

- Все равно тут оставаться нельзя! Тем более, нас собираются выгнать даже из этой крепости…

Правда, наступил и такой день. Солнечный, но очень холодный. Когда Олимпиаде Самсоновне предложили в сорок восемь часов очистить казарму и сдать ее под госпиталь…

К середине сентября власть белых, затеявших контрреволюционный мятеж, зашаталась… Уже в августе красные полки перешли в наступление, но первые удары были еще слабы. Зато десятого сентября наши окончательно вышибли белочехов из Казани; двенадцатого сентября Железная дивизия взяла Симбирск. 7 октября Чапаевская дивизия ворвалась в Самару. Красная армия гнала белых на восток. Но там поднимал голову Колчак, еще один «правитель России»…

В Приуралье все больше поступало раненых из разбитых белых полков и дивизий. Их негде было размещать, вспомнили про казарму…

Сведения о решительном наступлении большевиков почти не проникали к ребятам. Учителя кое о чем догадывались, но не делились этими догадками с учениками Старались прятать газеты, где расписывались всякие ужасы, происходящие якобы в Питере и в Москве, оберегая ребят от политики. Впрочем, некоторые заметно изменились под впечатлением фронтовых вестей, и больше других Валерий Митрофанович. Он все-таки наткнулся однажды на Мишу Дудина, удивился, даже обрадовался и хотел было мчаться в контрразведку, сообщить о «находке»… Но потом задумчиво уставился на Мишу.

- А ведь мы с твоей мамой хорошие знакомые, - горестно вздохнув, заговорил он задушевно. - Что же ты от меня прятался? Разве я тебе чужой?

И он, еще раз вздохнув, погладил Мишу по голове'

- Счастливая, неповторимая пора детства… Все в игрушки играете. Ну, играйте, играйте…

- Говорили, до осени вернемся домой, - пробормотал Миша, растревоженный напоминанием о матери. - А это что? - Он показал на лужи, которые холодный ветер подернул рябью, словно гусиной кожей. - Вон как холодно…

- Да, домой… - Учитель смотрел куда-то в сторону. - Где он, наш дом?

- Как где? В Питере!

- Ну конечно, - быстро оживился Валерий Митрофанович. - Естественно! Где же еще? Я и говорю - в Питере наш дом родной!