— Не вернется прошлое, хозяин. Прежде чем я окончательно стану твоим батраком, ты будешь с перебитыми ногами, хозяин. Ну?

Выль Паш криво улыбался побелевшими губами и, задыхаясь, кричал:

— Гоняй, гоняй олешек! Ты никогда не любил их, потому и гоняешь с сопки на сопку, как голодный зверь. Я добрый человек, но видят пастухи, до чего ты глуп и злобен. Ведь все равно у тебя ничего не выйдет, вонючий кусок яры!

А ночью хозяин тщательно изрубил топором добротный волосяной тынзей Сероко. И хотя обрубки были настолько малы, что их все равно Сероко не смог бы связать, Выль Паш собрал их и терпеливо сжег тынзей на костре, и от запаха роговицы у него заболела голова.

На следующий день Сероко встретил охотника и попросил его передать в тундровый Совет, чтобы к нему приехал Егорко Талей.

— Он в Москву уехал, — сказал охотник.

— Он приедет, парень?

— Приедет, и я ему скажу о твоей худой жизни.

Но Егорко Талей не ехал. И вот наступила настоящая весна, потому что прилетели лебеди. Выль Пашу исполнилось пятьдесят лет, и он пригласил сказочницу рассказать ему сказки, а Егорко Талея все нет.

…А старуха все пела о том, как была богата ненецкая земля до тех пор, пока бедные ненцы не стали ругаться с богатыми и жили как братья. Она еще долго могла бы петь, но озябла и снова пододвинулась к костру и попросила чарку, а потом томительно медленно нюхала из табакерки, и с конца ее носа падали желтые капли.

— Хорошая песня, — вежливо сказал хозяин. — Правда, чем недружнее живут ненцы, тем беднее они.

— Всякие ненцы есть, — хмуро произнес Сероко. — Ты сама эту песню выдумала?

— Нет, — ответила неуверенно старуха и вновь понюхала табаку, — старики мне говорили.

— Старики врать не будут, — сказал хозяин.

— Всякие старики есть, — сказал Сероко и вышел из чума.

Давно кончилась великая полярная ночь. Весеннее солнце по утрам выплывало из темно-зеленого моря, и гребешки волн рубиновыми змейками мчались от востока на запад. Оранжевая тундра пела. Птичьи базары на гранитных скалах были так шумны, что заглушали прибой. В бесчисленных озерах гортанно перекликались лебеди со своими белошеими подругами. Сыто и добродушно крякали утки, и селезни, ярые от любви, ревниво охаживали их и звали в камыш.

А дальше от моря расходились во все стороны гряды сопок. Вершины их были зелены. Это беспокоило Сероко. Он глядел на высокое солнце и, приложив ладонь к бровям, видел там, далеко у лесов, где начинаются колхозные тропы, пастбища, точно снегом покрытые холмы. Там много ягеля, и колхозные стада будут сыты. Он много думал об этом, и птичий гомон, раньше успокаивавший его, теперь раздражал, напоминая о том, что он теперь опять не хозяин этих богатых просторов.

Он сидел на нартах, и голова его болела. Вытянув худые черные руки и точно изучая ими пространство, из чума вышла старуха. У чума лежали хорей — длинный шест для управления упряжкой — и хозяйский тынзей.

Сероко вскочил. Он испугался, что старуха перешагнет тынзей и этим опоганит его, но женщина, чувствуя запах оленьей шерсти, отошла в сторону.

Сероко успокоился. Тынзей и шест дороги, а если баба перешагнет их, то стаду не будет удачи и придется покупать новый тынзей и новый шест или окуривать эти вереском.

Из чума вышел все еще пьяный хозяин. Приглашая продолжать праздник, он сказал мимоходом:

— Плохой у нас ягель. Погоним на их тропу, там никого нет сей год. Там одни изгороди.

Сероко, не отвечая, уехал в стадо.. Там он встретил разговаривающего с батраком колхозника. На колхознике была новая, затейливо разукрашенная малица, а через плечо перекинут футляр с биноклем. Приветливо улыбаясь, он сказал Сероко с сочувствием:

— У нас в колхозе лучше. Мне даже бинокль дали, чтоб все видно было.

— У тебя хорошие глаза и так.

— И малицу новую купил. Колхозник должен быть красивым и сытым. — Колхозник улыбнулся и неторопливо продолжал: — Мой сын уехал учиться на оленьего доктора. Он будет самый умный олений доктор на земле. А я заработал в колхозе столько денег, что могу купить половину твоего стада. И патефон в придачу. Не веришь?

Старик вынул из кармана серую книжечку, и, хотя был неграмотным, память его не подвела, и он прочел правильно:

— «Колхозник Илья Семенович Лаптандер заработал в колхозе «Ядей Илебц» семь тысяч рублей, двенадцать оленей в личное пользование, пять бочек семги и много мяса и шкур».

Сероко взял книжечку. Он долго вертел ее в руках, пошевелил губами, чтобы не показать виду, что он неграмотный, и сказал:

— Правду прочел! Правда ведь! Вот беда! А ведь батраком тоже был.

— Батраком худо быть, — сказал Илья Семенович, — батрак сейчас все равно что подкулачник.

— Правда твоя, — угрюмо согласился Сероко.

Потом он закурил махорку и оглянулся.

— Выль Паш погонит стадо на вашу тропу.

Колхозник подумал. Он улыбнулся хитро и сказал:

— Хорошо.

Сероко удивился.

— Иди к нам, Сероко. Хозяином будешь. Ты хороший пастух, мы знаем, и мы примем тебя.

— Не возьмете, — сказал Сероко и посмотрел хмуро на скуластое лицо приезжего.

— Ну вот еще, гоните стадо, — сказал Илья Семенович, — а там увидишь. Егор Иванович Талей из Москвы телеграмму прислал, чтоб поговорить с тобой.

Колхозник повернул упряжку и поехал.

Возвращаясь из стада, Сероко впервые за много дней чувствовал себя хорошо. Ало-оранжевая заря полыхала на севере против слабо тлеющей в ночном небе Нгер Нумгы — Полярной звезды. Горизонт был смутен и далек. Выль Паш увязывал шкуры на одну из своих нарт.

— Погоним? — спросил он.

— Надо гнать, — ответил Сероко.

И они погнали стадо, не дожидаясь утра. Они запрягли в нарты по пять быков вместо двух, потому что по траве и земле ехать было тяжелее, чем по снегу. К ночи они уже были на богатой тропе. Впереди бежали молодые бычки, спугивая полярных куропаток, еще не сбросивших белое оперение. Куропатки недовольно кричали. За быками шли, осторожно выбирая тропу, беременные важенки. Тонкими ноздрями они нюхали южные ветры, и глаза их были влажны.

Среди высоких гор, в долине, стоял колхозный корраль — загон с узенькими переулочками для просчета стад.

Выль Паш помахал рукой пастухам, и те поставили чумы у чистого и голубого озера. Ночью старуха рассказывала счастливому хозяину сказки, а потом приехал пастух-колхозник. Он вошел в чум хозяина, выпил даже, послушал сказки и, не глядя на Сероко, приветствовал:

— Хорошо живете!

Выль Паш торопливо согласился:

— И вам хорошей жизни желаем.

— Сероко отделяться думает?

— Одному ему трудно, — еле улыбнувшись уголком рта и вновь помрачнев, сказал Выль Паш. — Помоги.

— Двоим не управиться весной, — сказал гость, — скидыши будут.

Сероко с надеждой посмотрел на пастуха. Тот незаметно кивнул головой и простился с хозяином.

— Проводи его, — трезвея, сказал Выль Паш. — Обидится, попадет мне — засудит Егорка.

Сероко вышел. Он вскоре вернулся, и глаза его блестели, как у пьяного, так что Выль Паш насторожился, угощая его вином.

А ночью, когда хозяин спал мертвым сном, к чумам подъехали семь человек. Они загнали хозяйское стадо в корраль и за полчаса отделили Сероковых оленей. Они отогнали их с помощью трех собак за две сопки, и председатель сказал Сероко:

— Теперь ты снова хозяин, гони стадо куда хочешь. Можешь жить, как хотел, — один. Надоест так жить, к нам приходи.

Сероко счастливым взглядом осмотрел свое стадо. Пожал всем руки и сказал, что подумает о своей жизни. Потом он вернулся в чум хозяина. Пьяная старуха, задремавшая было, подняла от лат голову и, бессмысленным взглядом уставясь на огонь, начала сказку, думая, что хозяин вновь проснулся. Она боялась хозяйского гнева и, глотая слова, торопливо пела:

— Не заменит луна место Нгер Нумгы. Не быть ненцу хозяином своей судьбы. Не почернеет снег в тундре, никогда не засветит солнце в полуночи.