— Что же он ест здесь?

Из-за занавески выглянула хозяйка. Она сердито загремела чашками и проворчала:

— У такого отца, как Семен, кроме ушканьего мяса найдешь что? Тагана как худой олешек стал, а он его уже из чума гонит к Яли.

Хозяин сделал вид, что это говорят не про него. Он продолжал говорить размеренно и важно, точно у него были тысячные стада оленей и сотни пастухов.

— Мой сын Тагана должен есть только хорошую еду. Он должен есть свежую семгу, жирную пелядь, сколько хочет белого хлеба, сахара и обязательно картошку. Учиться не легко, по олешкам-то скучно будет. Как без картошки жить? Я ее очень люблю.

— Будет картошка, — сказала Нярвей, — и даже кофе будет.

Яли улыбался уже недоверчиво. Он принес мутного, настоянного на табаке спирта.

— Пейте, кто хочет.

И первый выпил сам.

— Школа плохо? — спросил он. — Школа очень хорошо в Москве или Архангельске. Там ребят делу учат. А здесь, в Нарьян-Маре, чему научат? Вот Нярвей батрачила у меня, теперь стала ученой, а как проехать по тундре без ясовея, небось и не знает. Только хороший охотник может научить малыша приметам в тундре, разговору зверей, жизни. Куда же ясовей повезет, когда он дороги не знает? У нас вовек учительниц не было, ты первая и последняя, никого ты не привезешь в Красный город.

Ногатысый выпил залпом чашку спирта до дна и смущенно посмотрел на девушку.

— Это неправда, — сказала Нярвей и принесла из тьмы за чумом фанерный чемодан, достала из него компас и показала на светящуюся стрелку. Стрелка покачалась, и светлый кончик ее показал на юг. — Там, — девушка показала на черный конец стрелочки, — живешь ты, Яли. Там ночь, а там, куда светлая указывает, — день, наш техникум и счастье Тагана.

Яли ничего не ответил. Он трижды наполнил свою чашку из бутылки и трижды опрокинул ее в свой рот.

— Хорошо, пусть будет по твоим словам, — сказал он. — Бери Тагана, если по этим часам найдешь мой чум. Тогда я и свою дочь отдам в школу.

Нярвей, улыбнувшись уголками губ, вышла из чума, тепло укуталась в совик и, потому что была еще осень, решила спать под открытым небом. Яли остался в чуме. Он так сильно напился, что даже кричал что-то и грозил хозяину, а тот его уговаривал не затевать худых дел.

…А теперь вот сидит Нярвей на старом чумовище, перебирает подол малицы и думает о том, что зря она в техникуме не любила географии.

Тагана мерзнет в своей худой малице и садится у костра. Он складывает сучья тальника горкой, и пламя пожирает их, освещая его скуластое задумчивое лицо.

— Там, в школе, наверное, очень холодно, — говорит он, — там ведь нет костра.

Нярвей снимает с себя малицу и одевает ею мальчика. Она гладит его по плечу.

— Тебе очень холодно?

— Поедем, Нярвей, дальше, — говорит Тагана, — компасу холодно, он маленький, не туда показывает. Я много раз здесь ездил и знаю, где чум Яли.

Нярвей смущенно отвечает:

— Я знаю, где чум Яли, но мне хочется посмотреть, как ты управляешь упряжкой. Поедем.

Тагана, польщенный, садится на левую сторону нарт, поднимает хорей, и упряжка едет прямо к Нгер Нумгы — великой Полярной звезде. Тагана насвистывает песенку, а потом вспоминает Яли:

— Вчера он сказал отцу, что ты не доедешь до его чума, потому что тадебции за неправду могут послать тебе пулю в лесу.

Нярвей смеется, но ей вовсе не весело. Она жалеет, что не взяла оружия.

Много лет тому назад она пасла богатое стадо Яли со своим другом Харпиком, широкогрудой и храброй собакой, но потом приехала русская учительница Наташа, она звала Нярвей в школу, но Яли не отдавал Харпика, и она осталась батрачонком.

На следующий год Наташа вновь приехала за Нярвей, и та решилась уехать в Красный город вместе с Харпиком. Ложась спать, она обняла шею друга. Сквозь сон она слышала, как позвал собаку пьяный Яли. Он увел Харпика на синий лед молодого озера и обухом топора размозжил ему голову…

Нярвей никогда не забудет этого. Она отомстит Яли за свое детство. Она научит всех своих учеников ненависти к шаманам и кулакам.

Нарты, тонко поскрипывая о свежий ледок, несут ее с Тагана все дальше и дальше, в глубь тундры, на край земли, к морю. Холод пробирается под пальто. Нярвей поджимает ноги и, позабыв тревожное предчувствие, начинает мечтать. Вот она приедет в чум Яли, сманит в школу всех его батрачат, за ними поедут еще ребятишки, курносые, скуластые, с умными серыми глазами. Привезет она их в школу и будет учить. Через пятнадцать лет они станут инженерами, пилотами, моряками, учеными. Они разъедутся по всей стране и будут писать Нярвей длинные сердечные письма. Они будут приглашать ее в гости, и когда она поедет в отпуск, то на каждой станции встретит Нярвей один из ее учеников. Они будут показывать ей своих детей, рассказывать о том, что они изобрели, открыли, выстроили. Про них напишут большие статьи в «Правде», и Калинин прочтет эти статьи и будет думать о том, какой чудесный учитель их выучил. А ему кто-нибудь и скажет, что всех их учила комсомолка Нярвей, что по-русски значит «снежная девушка», — бывший батрачонок Яли.

Нарты плавно влетают в карликовый лес.

— Охэй! — кричит неестественно громко Тагана, и Нярвей улыбается его страху, но потом сама волнуется: ей становится не по себе в тревожном шуме леса, среди мертвенно-лунных пятен снега. Она крепко держится за нарты и видит, как олени испуганно поворачивают головы то налево, то направо.

— Скоро чум Яли, — тихо говорит Тагана и всматривается в край поляны.

Нярвей видит у леса серую, еле заметную тень, и мурашки холодком пробегают по ее телу: «Волки».

— Ох-хэй! — кричит странным голосом Тагана и резко поворачивает оленей.

Пуля, тонко пропев, отбивает щепочку от копыльев нарт. В лесу мелькает огонек выстрела.

Олени испуганно врываются в кусты и, дрожа, озираются. Нярвей слезает с нарт и говорит спокойно:

— Давай лучше уедем отсюда. Мне здесь что-то не нравится.

Вторая пуля пробивает чемодан и подол малицы Нярвей.

Она падает в снег и, полежав немного, ползет за пригорок. Серая тень исчезает в лесу.

Через полчаса они подъезжают к чуму оленевода. Их встречает хмурый пастух, прихрамывающий на одну ногу. Он угощает их чаем и внимательно рассматривает странные часы на руке Нярвей. Ему хочется потрогать компас, но он боится показаться невежливым.

— Многих денег стоит, думаю? — спрашивает он виновато. — Пять песцов дам, продашь? И брата учиться пошлю.

— Где брат? — оживляется Нярвей.

— Сармик!

Толстый малыш вылезает из-под шкур. Черными кулаками он усердно протирает глаза и хмурится на гостей.

— Он у меня песни любит, сказки любит. Только не бейте его шибко. Железом не надо бить. Яли говорит, что из-за этого он сердитый будет.

Нярвей смеется. Она тоже когда-то боялась, что ее будут бить в школе, а на нее ни разу даже не крикнули.

— Мы никого не бьем, — говорит Нярвей, — мы учим грамоте.

— А песни у вас поют?

— И песни поют, — кивает головой девушка. — Я сейчас покажу, какие у нас песни поют.

Она приносит патефон, стенка которого прорвана пулей. Пуля лежит в раструбе патефона, но пружина оказывается целой, и Нярвей ставит пластинку.

Хозяин забывает даже растирать больную ногу. Он подползает к музыке, зачарованными глазами смотрит на черный крутящийся диск и смеется от восторга.

— Вот-вот. Хорошая песня.

Малыш доверчиво подходит к Нярвей. Девушка снимает компас и подает его хозяину:

— Дарю. Ты умный человек. А из Сармика мы хорошего человека сделаем.

— Он сильно песни любит, — с гордостью отвечает брат, — Он ведь сирота.

Утром Нярвей едет дальше. За нею на соседних нартах едет со старшим братом Сармик. Пастух озабоченно оглядывается, советует Нярвей пересесть к нему, и Сармик прыгает на нарты к Тагана.

Так они подъезжают к чуму Яли. Нярвей входит в чум и сухо здоровается с хозяином. Тот тщательно чистит мелкокалиберную винтовку.

— Хорошая винтовка! — говорит Нярвей.