Я сыграла последнюю сцену, как прожила. Дрожа изнутри от чувств и холода, от эмоций и взглядов в зале. Вонзив кинжал в себя — в пенопласт, привязанный к талии под тонкой тканью платья, — я упала ничком на «бездыханную» грудь Ромео и закрыла глаза.

Аплодисменты громким рокотом пронеслись по залу. Занавес закрыт. Ромео хватает меня за руку, другую берёт Парис, и мы выходим на поклон с другими актёрами. Только сейчас я ощущаю, что моё тело ватное, а сама я как в полутьме.

Дориан! Я вижу его, с бордовыми лилиями. О, его горящие огнём глаза. Всё моё тело вздрагивает от его взгляда и чего-то ещё. Я подхожу к краю сцены, несмотря на то, что боюсь высоты, наклоняюсь за букетом… За какую-то секунду, за одно несчастное мгновение понимаю, что далеко не в порядке. Ничего не могу произнести, выдавить из себя, и последнее, что вижу, так это руки Дориана, которые выпускают цветы…

…Тепло. Это первое, что я чувствую. Слышу отдалённые голоса и вздрагиваю, когда узнаю его. Осторожно, чуть щурясь от света, открываю глаза, краски смешаны, но силуэты различить могу. Закрываю глаза и медленно открываю их снова. Облизываю губы, ощущая пот на висках. Я в отеле — это точно. Притягиваю одеяло к себе и вижу Дориана, что с крайней заботливостью заглядывает мне в глаза и молча подносит к губам стакан воды. Я с благодарностью смотрю в его глаза и делаю пару мелких глотков, смочив сухие губы. Выдохнув, еле слышно шепчу:

— Что со мной?

— Нервное перенапряжение, теперь установили точно, — говорит Дориан.

— Были ещё варианты?

— Я испугался, когда сказали, что это похоже на микроинсульт, — произнёс он, хмурясь. Я вздрогнула.

— У моей мамы такое было в молодости, — шепнула я. — Микроинсульт. Сейчас всё хорошо, но… Ей тогда было двадцать девять, всё произошло на моих глазах. Я была пятилетней девочкой. Я помню, что плакала, кричала, рвала на себе волосы и пыталась открыть маме глаза. Думаю, что… Большего ужаса я не испытывала за все свои двадцать три года.

Дориан нахмурился, сглотнув, и крепко сжал мою руку. Улыбнувшись, я пожала в ответ его ладонь.

— Это перенапряжение. Холод, волнение. У тебя очень чувствительная нервная система. Хорошо, что это я со своей реакцией подошёл с этими лилиями. А-то кто бы тебя поймал? — прошептал он. Я с благодарностью сжала его руку. Недолго помолчав, он коротко и сухо добавил:

— Бредли Ривза я уволил.

— Дориан…

— Не спорь, Лили. В вашем театре есть режиссёры и получше.

— Откуда ты узнал, что мы были… в разладе?

— Девушка, которая была у вас в массовке, в синем платье…

— Ника, — кивнула я.

— Ника. Она мне рассказала, как он с тобой обращается. Тебе и перед спектаклем было не хорошо, как выяснилось, а этот, — он прервал себя, нарочно кашлянув, — Почему ты не сказала мне?

— Что?

— Что тебе плохо?

— С тобой мне было хорошо.

Выпалив это, я покраснела, как варёный рак. И сглотнула от того пристального взгляда, которым Дориан прожигал меня насквозь. Он смотрел, вместо тысячи слов. Я хотела, чтобы он так же, молча, не произнеся ничего, начал целовать меня. Так, как чуть было не сделал этого утром. Я смотрела в его глаза, не прерываясь ни на секунду, как бы прося, «пожалуйста». Дориан медленнее, чем в прошлый раз, начал склоняться ко мне, чтобы наверняка убедится, что помех не будет. Я улыбнулась, вспомнив его реакцию на звонок моего мобильника и когда он, изумлённый, прекратил склоняться ниже, я схватила его за шею и потянула к себе, наши губы и подбородки соприкоснулись, неся импульс вдоль моего тела, но…

— Твою мать! — не выдержал Дориан, заставив меня расхохотаться.

В комнату вошёл маленького роста швейцар, с неестественно рыжими усами и с отвратительным произношением:

— Принёс вас букетик. Просить получить.

— Спасибо. Просить уходить, — огрызнулся Дориан, смотря на розы, которые тот бережно поставил в вазу.

Я не могла прекратить смеяться. Дориан, сдерживая широкую улыбку, смотрел на меня.

— Откуда звук? — спросил он, хмурясь и выпрямившись во весь свой гигантский рост.

— Прекрати смешить меня! — сказала я, схватившись за живот.

Он пошёл в сторону ванны, взяв полотенце. Остановиться мне было не под силу, даже когда слёзы собрались в глазах от непрекращающихся щекочущих судорог внутри, заставляющих смеяться. Дориан вернулся и смерил меня пристальным взглядом. Я укусила губу, потирая горящие от смеха и смущения щёки. Так, всё, вдох-выдох, Лили.

— Да, я могу шуметь подобным образом в постели, — улыбнулась я. Дориан теперь смотрел на меня абсолютно серьёзно, без намёка на улыбку. Дрожь прошла по телу. Он медленно подошёл к постели и сел напротив меня. Я сглотнула, поднявшись с подушки и прошептала:

— Не смотри на меня так.

— Как? — он склонил голову набок.

— Как тигр на мясо. Иди, куда шёл, — я положила руку ему на грудь и чуть толкнула. Он пристально смотрел на мои пальцы. Он что, их впервые видит?

«Круто, да?! Дориан, не поверишь, их целых пять!»

— Я хотел принять душ… может, всё же, потом, я покажу, насколько шумным я бываю в постели? — он выгнул бровь.

Я почувствовала, что всё во мне вспыхнуло. Дыхание шевелило грудь так, будто это парадный флаг. Голос мой оседал, но я взяла себя в руки и, прочистив горло, еле слышно произнесла:

— Лучше утопись там, сладкий.

— Я уже для тебя «сладкий»? Прогресс, — ухмыльнулся он и подмигнул.

Всё, что ниже живота заныло на эту ухмылку. Господи, нет. Я проводила его пристальным взглядом до двери в ванную и откинулась на постель, смотря в потолок. Мне никогда так остро не приходилось ощущать того самого желания, которое я ощутила сейчас, каждой занывшей мышцей в теле. От стыда перед самой собой, я плотнее укуталась в одеяло. И лишь сейчас поняла, что в чёрной майке Дориана от Adidas. Это значит, что он меня переодел? От этой мысли я покраснела до самых ушей! Слава Богу, завтра мы улетаем и всё войдёт в свою колею… О, нет. Улетаем. Я сморщилась заранее.

Благо, Дориан вышел из душа и отвлёк меня от этой мысли тем, что светил своей накаченной до жести грудью, по которой хочется водить пальцами больше, чем по самому модному гаджету. Вот дразнилка. Я вылезла из постели, майка висела на мне, будучи где-то сантиметров на двадцать выше моих колен. Да, ножки у меня маленькие, но предметом моей гордости были всегда — они стройные, ровные и смотрятся на каблуках настолько изящно, что и лучше пожелать нельзя. Когда я пошлёпала в ванну, гордо задрав подбородок, я снова чувствовала всем телом его пристальный, наполненный невероятной смелостью и потребностью взгляд. Мурашки бежали по спине, в ванну я дверь оставила чуть приоткрытой и, повернувшись тылом к проёму, из которого открывался вид на Дориана и комнату, сняла с себя майку, светя голой спиной. Да, я ощущала этот взгляд. Ощущала и осознавала, что делаю. Только поняв сама, что начинаю дрожать, я не глядя в его сторону, потянула руку назад и до конца, плотно закрыла дверь. Дело шло к белью, а мою попку ему видеть ещё рано.

Что значит, Дэрлисон, «ещё рано»?

Я закатила глаза на мораль. И на логику. И вообще на всё то, что происходит в моей голове. Хорошенько согревшись и приведя себя в порядок, я как-то автоматически, снова надела на себя майку Дориана. Мальчику придётся ходить и светить своими рельефами, умница я! «Зря только купалась, буду опять возбуждаться и…», — единственная пришедшая мудрая мысль — и эта заставила меня закатить глаза, покраснеть и покачать головой.

Когда я вышла, то узрела: маленький журнальный столик накрыт лёгким ужином, состоящим из пары салатов, сырной нарезки, хлеба, винограда и вина… Но даже не феерическая способность Дориана Грея так быстро накрывать на стол меня впечатлила. Он погасил свет, и тогда я заметила свечи, которые он расставил по одной — две, везде по комнате. В том числе и на столике, но за шириной посуды это было незаметно при включённом свете. Он попросил меня рукой садиться, уместившись в наиболее расслабленной позе, чем обычно.