Пана поднялась, надела ушанку, махнула рукой, зовя на работу, а сама все говорила:

— В городе одна главная улица, от нее в бока — остальные. Так если от станции идти, то налево мосток через Оскол, дальше горушка, бока белые, а остальное, до макушки, лесок. Проехать у подошвы горы и дальше, дальше. Через поля, лесок, далеконько наше Немцово, вот такое название… Если на него посмотреть весной! На горушках село, повыше, пониже, так и идет. Зацветают яблоневые сады, и не село, а букет! А уж пахнет! Картинное место. Но далеко от станции, вот и думаю, фрицы туда не сунутся. Надеюсь. Там мама, сестричка меньшая. А братики на войне.

Они уже работали, а Пана не успокаивалась:

— Тетка меня оттуда взяла в Москву, сама померла, а я москвичкой осталась.

— Ой же горечко, мама под немцами, да и с девчатками, — сочувствовала Зина. — Я тоже из деревни, но там уж никого не осталось, и приехала в Москву давно, как Славику народиться, его маме я дальняя тетка.

— Как это — дальняя? — с интересом спросила Аля.

— И не знаю, мамы ее троюродная племянница.

— Нашему сараю двоюродный плетень, — рассмеялась Пана.

— Все же не совсем чужая Славику, — удовлетворенно сказала Зина.

Ужинать решили в казарме. Аля сбегала в столовую, но не только за ужином, главное — повидать Яшу. Он, увидев Алю, разулыбался:

— У тебя мама красавица, ты вся в нее! Такая симпатичная, о тебе все расспросила и о Зине со Славиком. Меня чаем напоила.

— Значит, дома все в порядке? А… писем нет?

— Увы… Я тебе сам напишу, хорошо?

— Можно я возьму чайник с чаем?

— Своим? А чего же они не пришли ужинать?

— Так у них сухой паек. И на меня хватило бы…

— С вами только коммунизм строить. Бери чайник, и на вот сахару кускового. Пейте на здоровье, мои бесценные. Да, а как это Паночка сумела уговорить людей остаться?

Аля рассказала. Он задумался.

— У Паны энергии на руководство Москвой хватит, и все же остаться — это дело добровольное.

В казарме Аля отдала чайник и сахар своим, присела отдохнуть. Все хорошо, кроме писем. А ждала и от Игоря, и от Натки с Соней, да весточку от Горьки тоже не мешает получить, он же не знает свою Мачаню, из нее не выжмешь ничего, кроме похвалы себе самой.

В казарме появились новенькие, их Аля сразу распознала по чистым волосам и одежде. Одна женщина в шубке из уже облезлого кролика спросила Алю:

— Вы спали без матрацев?

— Спали. И ничего, раз нужно, — отрезала Пана, опередив Алю.

— Да, да, конечно, — отступила женщина, пристыженная.

— Они смогли, а мы что, хуже? — сказала девчонка вихрастому одногодку, и он солидно закивал головой, ставя рюкзак на койку.

— А я что говорю?

Аля позавидовала их согласию, спросила:

— Вы из одного двора?

— Да, а как ты угадала? — заморгала девчонка круглыми глазами.

В ответ Аля только грустно улыбнулась: вот бы ей так с Игорем быть, на фронте. И ничего не страшно, и песню вон запели:

— Какое уж тут море, фрицы бушуют… вблизи, — поддел ребят Славик, желая познакомиться.

У Али на душе стало щемяще-сладко, потянуло в невозвратную прошлую даль, на милую сердцу Малую Бронную. Надо бы спросить, вдруг эти ребята тоже с Малой Бронной. Обернулась, а перед ней дядечка в шляпе, с пузатым портфелем в руках:

— Простите, эта постель… кровать свободна?

— Свободна коечка, устраивайтесь, — ответила Аля, ее почему-то раздражал вид этого дядечки, дорогое пальто, белейшие манжеты рубашки выглядывали из рукавов, пушистое кашне, прямо ревизор командированный. Таких она еще помнила по папиной работе, уезжая на задание, они иногда заходили к ним домой одолжить какие-нибудь справочники, с ними всегда было туго, а у папы целая библиотечка юридической литературы.

— Благодарю, — вежливо кивнул «командированный». — А не подскажите, где получить постельные принадлежности?

И этот туда же! На обрюзгшем лице вопросительно приподняты кустики темных бровей. Неужели не понимает, что происходит в Москве, в стране?

— Здесь не курорт, адресом ошиблись.

— Раз мобилизовали, должны создать условия, — спокойно ответил дядечка.

— Фрицы вам, дедок, условия создадут, полный покой устроят, — пообещал Славик, развлекаясь, но тут же пожалел опечаленного дядечку: — У вас пальто большое, расстелите, на половину лягте, а другой укройтесь, портфель вместо подушки.

— Подушечку мне жена положила. — И, сев на койку, мужчина примолк, сгорбился, и Аля увидела, что он немолод и, видимо, нездоров, лицо отечно-желтое. И опять вспомнила маму… Наверное, нужно быть с нею рядом. Не нужнее, а лучше, для них обеих. Не для оборонных работ.

27

За ночь возле казармы зенитчики «насыпали» полно осколков снарядов. Люди шли, отбрасывая их ногами со своей дороги. Славик поднял один. Вертел в пальцах покореженный темно-сизый, опаленный кусочек металла:

— Мусор, ночью мог убить, — задумчиво смотрел он на осколок.

Аля поежилась, вспомнив, как вырывалась от летчика из-под грибка, а по его крыше звенькали вот такие же осколки, и они же со свистом летели к земле, шпокаясь с такой силой, что даже подскакивали. И любой из них мог врезаться в нее… смертельно. Смотрела на эти смертоносные еще ночью, а теперь такие безобидные кусочки железа и не имела ни малейшего желания брать их в руки.

Утром в темноте этого «мусора» не было видно, а в обед не захочешь, да увидишь. Хотя бы для того, чтобы не распороть подметку.

В казарме запаслись свежей водой и вернулись к своим траншеям. Пана и Зина по краям нового абриса траншеи орудовали ломами, Славик с Алей подгребали землю лопатами, скидывая ее на запад, чтобы в сторону врага окоп был повыше.

— Этот бугорок, что мы с тобой набрасываем, бруствер называется по-военному.

— Как бы он ни назывался, только бы мы его делали без надобности, — вздохнула Зина.

— Зря работать? Ну… — И Славик остановился, соображая. — А ты, мам Зин, ведь права.

— Матери в войну всегда правы, — и Зина поправила на голове Славика сбившуюся набок шапку.

Появился мрачный старшина, к его угрюмости прибавилась еще и небритая щетина на подбородке и щеках. За ним тянулась кучка новеньких. Старшина отмерил им профиль окопа чуть в стороне и быстро ушел, твердо ставя ноги в ботинках с обмотками. Его спина под зеленым ватником горбилась. За ним затрусил один из новеньких, в шляпе, с пузатым портфелем в руке, не догнал, не докричался и повернул к староработающим. Подойдя, безошибочно определил старшего в этой маленькой бригаде и с одышкой спросил Пану:

— Товарищ, а какая тут норма выработки земляных работ на человека?

— Сколько сможет каждый, а если человек, то сверх того.

— Учитывая, что враг под боком, надо растрястись, — ввернул Славик, узнав утреннего знакомца.

— Да, соседство не из приятных. — Дядечка все не уходил. — Но это же… это же мы на фронте!

— На трудовом фронте, — уточнила Пана, поднимая обеими руками лом и вонзая острие в землю.

— Тут не разделишь, — покрутил толстой рукой дядечка. — Ночью бомбили, а убежища нет. Фронт!

— Мы с лопатами, а у фронтовиков оружие, — с завистью протянул Славик слово «оружие», подгребая отколотую Паной землю.

— И все держим оборону, — не сдавался дядька.

— Ага, особенно те, что в шляпах, — рассердилась Пана. — Чем стоять тут, шли бы работать, оборонец.

— Посмотрел бы я, как бы вы стояли у меня в кабинете! — обиделся дядечка, надвинул шляпу и пошел к своим.

— Это ж он опыта набирался, не знает, что лом, а что лопата, смотрел, как работать, — примиряюще улыбнулась Зина. — А зеленая шляпа — красиво, куплю Славику для форсу.

Посмеялись, и раздражение улеглось. Посматривали на соседей. Что им говорил дядечка в зеленой шляпе, слышно не было, зато как он махал короткими руками, командуя, видели все.