— Почему это в тюрьму? — не поверила Аля.

— Прямое попадание — и вы трупы. А кто не загнал вас в убежище? Иванов, начальник смены, обязанный… — и, махнув рукой, он вскипал: — В убежище! Все, все!!

Подбежала контролер Катя, улыбнулась ласково:

— Иванов, миленький, не волнуйся, мы же вместе погибнем. — И, наклонившись, поцеловала его в рыжие кудри.

Он отшатнулся, смотрел непонимающе: как могла шутить Катя в такой момент? Выключил полуавтомат Али и поспешил дальше, выкрикивая:

— Приказ! Всем в убежище!

В цехе наступила тишина, с непривычки жуткая, и такой пустой без людей цех… А тут еще свет вырубили, оставили только лампочки над выходом, чтобы люди видели, куда бежать.

Под бомбоубежище был оборудован громадный подвал. Стены и нары, окрашенные серой технической краской, едко пахли. Под самым потолком — три сильных лампы, неспособные, однако, разогнать мрак в углах убежища.

Женщины их цеха сгрудились под одной из ламп:

— У нас в конце улицы под разбомбленным домом всех придавило… говорят, ни один не спасся.

— Универмаг видали? Один скелет остался…

— Остов называется, скелет из костей, а не из кирпича.

— В зоопарке-то звери воют страшенно в бомбежки.

— А ты слыхала?

— Она живет в Сокольниках, а зоопарк на Пресне, значит, слыхала, — подсмеивалась Катя.

Соня, побледнев и глядя расширившимися глазами в темный угол, спросила всех и никого:

— А если немцы сюда дойдут?.. Что с Москвой будет?

— Нам с тобой заботиться не о чем, молодые, красивые, полюбит и немец, заживем не хуже, чем Миля с Шакиром, — посмеивалась Катя.

— Нехорошо говоришь, — возмутилась чернокосая, смуглая Миля Фадиева. — Позорно слушать, Шакир муж мне, а не немец поганый. Тьфу…

Женщины засмеялись.

— Я же шучу, а то вы застращались тут совсем.

— Плохой шутка, я жена, мне немец не надо.

Посмеялись было, и опять тоска. Мужчины залегли в дальнем темном углу на нарах. Оттуда несся приглушенный смех, храп, тянуло табачным дымом.

— Мужикам надо отдельный подвал, задушат табачищем, и храпят, спасения нет, ровно моторы в цеху.

— Вот и надо оставаться в цехе, вредность одинаковая, а производительность нулевая, — не унывала Катя.

— Давайте, правда, больше не пойдем сюда? — встрепенулась Аля, ей здесь было так плохо, словно в ловушке.

И в следующую тревогу не спустилась в убежище, осталась в цехе. Подкатился разъяренный Иванов, заорал:

— Раз такая бесстрашная, марш дежурить на крышу!

Это знакомо, Аля спокойно пошла к лестнице.

— Назад! Девчонка… — растерялся Иванов.

— Я дома в дружине, всегда дежурю на крыше, — и Аля полезла по железной лестнице.

С тех пор стала «штатной» дежурной. Соня предложила:

— Давай по очереди. Сначала ты на крышу, я у станка, потом ты у станка, я на крышу.

— Ты дома тоже на крыше дежуришь?

— Что ты! Токарят полно, меня и близко не подпускают, дом-то пятиэтажный.

— Вот и будем там, где от нас больше пользы, — заявила Аля.

Так Соня начала работать при налетах. Постепенно многие привыкли и оставались у станков, будто и нет воздушной тревоги. Только самые слабодушные женщины уходили вниз, а с ними любитель поспать наладчик Валька:

— Я законы и правила уважаю, — говорил он, зевая после отбоя.

…Небо потемнело, прожектора ушли куда-то за пределы видимости, поутих заградительный огонь… Аля примостилась у трубы, кутая полами телогрейки поджатые ноги. На небе ни звездочки.

Такая же темень и над Игорем? Где-то он… Вот так же смотрит в небо? И не знает, что он всегда с нею, здесь ли, на Малой Бронной, как воздух, его не замечаешь, но им живешь. А вдруг и она вот так же всегда и везде с ним… Медленно, издалека, наплывали чудесные звуки трубы: та-та-та-тата-та-а-а… Когда-то в соседнем доме жил трубач из театра, завораживающим, волшебным было медное звучание его трубы… Та-та-тата-та-а-а… Аля поплыла, плавно, медленно вслед за призывами трубы, дальше, глубже, в ночь… кто-то сильный легко подхватил ее и понес туда, к призывам трубы… Игорь?..

Резануло грохотом, светом, труба замолкла, все рассыпалось, она открыла глаза и увидела лицо Димы.

— Что, невеста, притомилась? Однако ты у меня бесстрашная, на крыше спать не каждый сможет.

Она рванулась, выскользнула, оставляя ему телогрейку, и с запылавшим лицом — бегом от дверей цеха к своему полуавтомату. Ничего себе — дежурная!

На ящике, привалясь спиной к ее станку, удобно расположился Валька. При ее появлении он и не шелохнулся даже: отдыхает, посапывает! Хотела было прогнать его — нечего у ее станка лоботрясничать, но кто-то сзади подошел и закрыл ей глаза рукой:

— Тебе вредно смотреть на лентяев, рано плохому учиться, — сказал Дима, смеясь вроде бы через силу — неулыба. — А ну, голубок, кыш-ш…

Вставляя пруток, Аля шептала: все бессовестные, сама на крыше спала, Валька вечно прохлаждается, Дима со своей «невестой»… никто не думает, каково людям на фронте.

За работой постепенно успокоилась. Но трудны ночные смены. Привычка спать ночью расслабляла, организм требовал покоя, а монотонность работы полуавтомата прямо убаюкивала, особенно вот в такое предрассветное время.

Мастер и начальник смены на девчат внимания не обращали, в эти часы каждый раз были возле токарят. Боялись за мальчишек — покалечатся, да и детали запорют — тоже мало радости. Иванов орал на них, обзывал сонями, детишками. От обиды они встряхивались. У Мухина свой прием, помягче, пошучивал, байки рассказывал, ребятишки даже смеялись. Вовсе сникших мастер подменял, отправив спать в убежище — спальню. По-отцовски уговаривал:

— Приляг, потом нагонишь, с новыми силами. Я в твои года тоже подремывал ночами. Эх, война, в трубу ее…

Как-то Дима предложил подменить Алю. Она разозлилась:

— Если на двоих наладчиков в цехе нет работы, один должен встать к станку! И не в качестве услуги даме сердца.

— Какая ж ты дама? — хмыкнул Дима. — Девчонка. Ну, просто отдохни.

— Давайте устроим перерыв на сон! А фронт подождет, там тоже перерыв устроят, да?

Диму позвали к вставшему станку. Он пошел, оглядываясь, хотел что-то сказать, да некогда.

Вместо него подошла Соня.

— Это у моего станка резец полетел, — сказала она, помогая вставить пруток. — Слушай, Аленька, у меня есть такой секрет… Только пока никому.

— Раз секрет… — Аля разогнулась и призналась себе, что смертельно устала, но пошла снимать стружку с резца и сверла. — Ты влюбилась?

— Ты сядь, а то еще упадешь от моей новости.

— Ну, подружка, решила растормошить…

Аля села. Соня примостилась рядом на одном с Алей ящике, шепнула:

— Я на фронт иду, — и в голосе торжество.

— Вот это да!.. — Но Аля вдруг спохватилась: — Как это на фронт? Кто тебя берет?

— Военкомат. Мне же девятнадцать. Я на вид слабенькая, а на самом деле…

На самом деле Соня такой и была, и от этого Алю прожег стыд: одинаковые щепки, только ей самой нет восемнадцати. Самое же плохое — и в голову не приходила мысль добиваться фронта.

— Дай свой адресок. — Соня вынула из кармана блузки записную книжечку. — Ответишь?

— Еще бы… А проводить тебя можно?

— Сегодня все узнаю точно, приду в ночную и расскажу.

Но в цех Соня больше не пришла. После смены она заторопилась. Даже не сполоснулась под душем, и Аля к челночку шла одна. Ее догнал Дима, увязался. Але стало не по себе, пора кончать эти глупости, вон Соня идет к главной цели, а тут какие-то хаханьки.

— Ты бы на кого-нибудь переключился, вон сколько красавиц сохнет по тебе.

— Я вот тебе никого не присватываю.

— Я же серьезно.

— Ты дурочка или прикидываешься?

— А в чем дело? — остановилась Аля, подняв брови.

— Вот в этом: больно гордая, — и он повернул обратно к заводу.

— Так обиделся, что забыл, куда идти? — смягчилась она.

— Правильно иду, на казарменное положение.

И пошел, круто так, чуть не налетев на тетю Дашу, такую широкую — и не заметил…