Дыхание. Самое чудесное блаженство! Торжество жизни! Дышать в одном ритме со всей природой.
Трое ныряют со скалы в лунные глубины бесконечности. Познают упоительный вкус воздуха.
Вскоре после трагического происшествия Момчил получил письмо, написанное незнакомым почерком:
«Прошлой осенью во время восхождения я оставил клин в скале. А недавно узнал, что с этого самого места сорвалась девушка. Когда я обо всем расспросил подробно, мои предположения подтвердились.
Спеша на помощь к пострадавшему, она ухватилась за мой клин, и он обломился. Возможно, еще до того он был расшатан дождями и снегом, холодом и жарой или я забил его неглубоко — не знаю. Но меня мучает чувство вины. Не нахожу себе места. Что делать?»
Имя, фамилия, точный адрес.
Момчил долго искал нужные слова. Ему хотелось ответить по-настоящему. И в то же время он понимал, что настоящий ответ состоит из вопросов, заданных самому себе.
Крепко ли ты вбиваешь клин? Не жалеешь ли взмаха для последнего, решающего удара? Всегда ли тщательно проверяешь, что оставил позади себя для тех, что пойдут следом? Поднимаясь вверх, не оставляешь ли за собой слабо вбитые клинья, небрежные, необдуманные слова и мысли? И какой ответ дать человеку, повисшему над бездной угрызений совести, чтобы укрепить его? Неопределенная, неточная фраза, небрежный намек, утешительная ложь — человек в пропасти!
Он обдумывал письмо, подолгу возвращаясь к каждому слову, словно бы закрепляя это слово со всех сторон:
«Вы виновны не более любого из нас. Любой из нас когда-либо оставил за собой расшатанный клин.
Жертва Стефки осталась бы нелепым поступком, если бы не заставила нас быть более добрыми, внимательными, более ответственными. Ваше письмо доказывает, что она погибла не напрасно.
Стефка не проверила, как держится клин, но у нее есть оправдание: она спешила спасти человеческую жизнь.
А мы, хотя и у нас есть оправдание, были бы непростительно виновны перед ее памятью, если бы продолжали оставаться прежними».
Но это письмо показалось Момчилу напыщенным. И он передал все дело Поэту:
— Слушай, надо человека успокоить!
— Как писать, так я!
Наверно, у поэта слегка изменена структура зрачка. Он все видит под острым углом.
Случай с расшатанным клином приводит его к довольно крутым мыслям:
Момчил скрыл от своих родителей, что совершил то, для чего, возможно, и был создан: спас чужую жизнь. Но какая-то газета попала в руки соседей. Те бросились, ошеломленные, в тихий домик, где — надо же! — вырос герой!
Отец и мать читают и не верят. Да он ли это? Озорник Чило! Возможно ли? Альпинистом стал и не спросился! А если бы спросил их?
Момчил в столице изучал биологию, увлекался новыми открытиями в области молекулярной теории генетического кода, носителя наследственности, и совсем не задумывался о стариках, чью наследственность воспринял.
А они не могли заснуть по ночам. Особенно отец. Ему представлялись каменные глыбы, головокружительные пропасти, угрожающие сыну. Отец преисполнялся ужасом и торжеством. Хотел написать сыну о своей отцовской гордости за него, но та же гордость не давала.
Наконец письмо получил Мерзляк. Он вздрогнул, ощутив всю силу чувств этого чужого отца:
«Милый юноша!
Из газеты случайно узнал о вашем подвиге. Больше всего меня взволновало то, что вас было двое. Дружба, прошедшая через такое тяжкое испытание, остается на всю жизнь.
Я не знаком с тобой, но чувствую тебя близким. Я могу спокойно умереть, зная, что сын мой имеет такого друга.
Я испытываю двойную радость, вживаясь в радость того отца, сын которого спасен вами.
Мне хочется еще многое сказать, но слезы застилают глаза.
Крепко жму твою смелую и верную руку —
Мерзляк показал письмо Момчилу, но не отдал, а оставил во внутреннем кармане куртки. Ему казалось, что это письмо согревает его.
А сын тогда еще был слишком юн, слишком поглощен наукой и горами, и лицо его было ясным.
И мы не посмеивались еще над его суеверностью.
Осень стареет, и город превращается в обнаженную, ветреную, туманную и размокшую серость. Лучше нет времени для сосредоточенности на своих мыслях.
Момчил допоздна засиживался над французской книгой по биологии. Копался в словаре. Не находил нужных слов. Неужели в языке появилось столько новых слов и в старых словарях их уже нет?
Он погружается в мир генов. Там время течет стремительно. Элементарные частицы движутся со скоростью, превышающей скорость света. Каждая частица клеточного ядра — каждый миг повсюду и нигде. Неуловима. Случайность властвует бесконечным числом мутаций. Жизнь — результат случайности. Почему же тогда так поражает нас своей нелепой случайностью смерть?
«В этой бесконечной лотерее, где вероятность его появления равнялась почти нулю, человеку повезло… Наконец-то человек знает, что он одинок среди бесконечности вселенной, в которой его возникновение — случайно. Его судьба, его цель никем не обоснованы. Ему остается лишь выбор между светом и тьмой».
Момчил поник головой над словарем в напрасных поисках нужного слова. И внезапно в светящийся круг настольной лампы вошел его отец. Как он сгорбился! И почему его впалая грудь обмотана альпийской веревкой?
— Иду я, сын, карабкаться по скалам.
— Но, папа, это не для твоих лет!
— Я знал, что ты так скажешь, но не хотел уходить не простившись. Прощай!
Момчил вздрогнул. Голос отца. Сияющий добротой голос. Он все еще озаряет слух. И ни нотки укора. А сын никогда не прощался с отцом, отправляясь в горы.
Момчил снова склоняется над непроницаемым миром клеточного ядра, в котором гудят законы обратного времени.
Телеграмма пришла на следующий день.
Момчил поехал первым же поездом, пораженный сразу двумя ударами: смертью и сном. Удастся ли ему разгадать эту двойную загадку?
Отец, старый электротехник, укрепил антенны на крышах целого города. По каким только черепицам не поднимался он и зимой и летом! А на этот раз крыша не была ни наклонной, ни слишком скользкой. Осень на юге солнечная, день выдался погожий. Дом был всего лишь трехэтажный. Как же случилось, что отец потерял равновесие? Голова закружилась от высоты?
Мерзляк тоже приехал в провинциальный городок, чтобы проводить в последний путь отца своего друга. Его мучила одна мысль, но он не стал ею делиться с Момчилом, чтобы не увеличивать муку друга.
А что, если отец, поднявшись на крышу, попытался представить себе пустоту, над которой нависал его сын на скалах? Может быть, прикрыв на миг глаза, он пытался постичь ту страшную ночь? И представил себе страшную высоту, и мрак, и отвесную скалу и потерял сознание…
Наши смелые поступки зачастую губят не нас, а наших родителей. А кто учил нас смелости? Разве не отцовская рука помогла нам сделать первый шаг и тем ускорила свою же гибель…
С тех пор Момчил стал Суеверным. И мы, случалось, посмеивались над ним.
Вещий шепот снегопада проникал в его сны, заставлял вслушиваться.
Может быть, и мертвые видят сны, и тогда земля полнится снами.
Как биолог, Момчил создал некую полунаучную-полуфантастическую теорию толкования снов.