— Я не пойду! Я останусь с тобой! — заявляет он незнакомым ей голосом.
И вдруг обожание на ее лице сменяется разочарованием:
— Как? Но ведь тебя ждут! На тебя рассчитывают!
— И Деян отказался, — убеждает он задыхаясь. — Почему я должен идти?
Он схватывает ее и хочет прижать к груди, как в первый день их любви. Но объятие его прервано. Жена отталкивает его, как чужого:
— А я-то верила, что ты самый смелый на свете!
Она любит его таким, каков он есть!
И вожак сознает, что нет пути назад.
Надо оставаться собой до самого конца.
Самый близкий ему человек будет презирать его как труса, если он возвратится умудренным и примиренным.
Он заставил любить себя смелого, неблагоразумного, отчаянного. И таким должен оставаться до конца.
И отяжелевшими ногами удаляется он от родного дома.
Лавина топит вожака в своей белой пене.
С львиным ревом, с львиной гривой, она достойна вожака.
Он хочет бросить нам спасительную веревку.
Но лавина опутывает его своими белыми бечевками и швыряет на костер.
Вожак горит на белом огне, словно мученик.
Дым вьется до неба.
— Деян, друг, почему ты оставил меня?! — выкрикивает он задыхаясь.
Лавина отвечает злобным смешком.
— Никифор, почему ты не предупредил меня?! — из последних сил кричит Найден.
Лавина злорадно хихикает.
И вожак сгорает на ледяном костре с чувством непоправимой виновности.
Суеверный вначале сном, затем предчувствием, после — кожей и наконец — всем телом и сознанием вошел в железный вихрь лавины.
Начался неравный поединок с водоворотом снега.
Собрав все силы, он отбивался от налетающих пенистых волн. И одновременно боролся с образами дурного сна, одолевающими его.
Раннее утро перед восхождением. Сонная муть.
— Где мои ботинки? — Он ищет на пороге, под кроватью, в шкафу…
Вещи многозначительно молчат.
— Кто взял мои ботинки? — Он выходит во двор.
Свежевыпавший снег покрыл все вокруг. Два холмика словно пара обуви. Он раскидывает снег — два камня. И много их, таких холмиков.
Он отходит и стучит в окно. Внутри Деян склонился над доской, весь — в своих проводочках.
— Деян, ты спрятал мои ботинки?
Деян не слышит — он поглощен подведением итогов.
— Дай мне ботинки, Деян, я опаздываю!
— Оно и лучше! — произносит Деян тоном заклинателя, не поднимая головы.
И Суеверный отправляется босиком. Ноги тонут в сугробах. Мерзнут. Он тащит их, как полуобгорелые бревна.
— Три но́ги! Как следует! Изо всех сил! — строго приказывает Деян.
— Нет времени! Я опаздываю — кричит Суеверный.
Он уже не чувствует своих ног. Но продолжает тонуть в сугробах. Ноги превратились в два обугленных корня.
Вожак хочет их закутать и согреть, как два промерзших саженца. Снег превращается в белые бинты, обернутые вокруг ног.
Суеверный лежит в больнице. Сугробы — это белые простыни на операционном столе. Он вскакивает и босиком бежит по снегу.
— Босиком до Памира! — бросает Насмешник.
Суеверного привязывают к операционному столу.
— Обе, доктор? — спрашивает он.
— Только до колен! — успокаивает врач. — Сможешь еще танцевать на протезах!
— А в горы подниматься смогу?
— Мальчик мой, выбрось это из головы!
Юноша тонет в снежном пепле.
Снег окутывает его.
Лавина прижимает к его губам белый тампон — наркоз!
Но он мечется, он не хочет забвения.
Еще немного, еще один проблеск сознания, и он откроет одну из человеческих тайн.
Мы созерцаем природу, но не проникаем внутрь ее.
А она проницательно наблюдает за нами.
Мы все предвидим, все предусматриваем. Одно-единственное звено упускаем — случайность. Но разве наша вера в полное отсутствие случайностей не есть суеверие?
Мы не верим снам и предчувствиям.
Мы верим нашему разуму.
Что является бо́льшим суеверием?
Мы вычеркнули сны из разряда природных явлений.
А природа вдруг рассердится на наше высокомерие и единым дуновением напомнит нам о том, что мы не так уж всемогущи.
Тайна заключается в том, что… существуют тайны. И он должен всем поведать об этом!
А лавина не дает…
Наконец лицо его принимает спокойное выражение. Он ожидал, он предчувствовал какую-то угрозу. А теперь нечего больше ждать, не о чем тревожиться. Неведомое воплотилось в жизнь. Он испытывает удовлетворение. Предчувствие не обмануло его.
Значит, существует нечто в нем самом, на что он может уповать.
Верный голос.
Верный, истинный…
Суеверный пробуждается от лавины. Белый сон забыт. Вокруг — пестрота жизни. Быстроглазый летний день. А может быть, это снегу снится, что он был человеком, или человек видит себя во сне превращенным в снег.
Горы снова зелено-молоды.
Момчил — светлый юноша, а летний день — молод, подобно горам. Момчил еще не суеверен. Суеверия проклевываются глубоко, в тени.
А вокруг простор жмурится от света. И ни единой тени на челе дня. Ни единого темного дуновения в душе.
И тут раздался крик. Странный, пронизывающий возникший, казалось, из ночной глубины.
Момчил и Мерзляк услышали его, возвращаясь вниз, к альпинистскому пристанищу. Они несли в себе горы, и им было легко. И вдруг они замерли. Таково было несоответствие крика и ослепительного дня.
Только сейчас они заметили, что один из горных склонов уже окрасился в вечерние тона. А вокруг — все — светло, и помина нет о темноте.
День мнится неисчерпаемым.
И вдруг — снова — крик. Задыхающийся, пронизанный мраком. Мерзляк ощущает холод среди лета. Они бегут в направлении крика — напрямик, без дороги, через овраги и камни. Крик замирает, но продолжает направлять их.
Мысленно они измеряют расстояние. Крик все отдаляется. Уже кажется, они никогда не добегут, не застанут его живым. А вечер все ближе. Словно этот темный воющий голос вызвал к жизни вечерние тени.
Они опоздали на какую-то долю секунды. Они были слишком далеко. И по своему внутреннему настрою они были слишком далеко, чтобы добежать вовремя.
Девушка лежит на камнях у подножия почти отвесной скалы. Какая-то страшная неведомая сила ощущается в ее позе. Никогда ни одно тело не простирается с такой категоричностью, если оно живое, пусть даже унесенное в глубокий сон. Сразу понимаешь, что это тело упало с высоты против своей воли, лицом к лицу с каменистой планетой. Камни обрызганы живой еще кровью.
Земля ревнива и мстит тем, кто устремляется в высоту.
Юноши не смеют коснуться мертвой — боятся причинить ей боль. Она кажется им незнакомкой, упавшей с далекой звезды, бескостной смятой птицей.
Но по летней пестрой блузке они узнают Стефку, альпинистку из Пловдива. Спрашивать не у кого. Наверху, на отчаянной высоте, повис полузадушенный крик. Уже неслышный. Хрупкий молодой человек. Первые дерзкие шаги по скалам привели его к этой жестокой петле над бездной.
Даже камни понимают: никакая земная сила уже не сможет ему помочь. Разве что чудотворная рука, протянутая небом.
А Стефка, которой всего двадцать один год, хотела взобраться туда и спасти его. Она знала, что рискует. И не достигла цели.
И все же эта девушка доберется до многих, повисших над пропастью. Она подала руку и мне. Подняла высоко в горы. И приобщила к скалам, согретым ее молодым дыханием.
Скала — характер планеты.
Недвижная, распрямившаяся скала валит на землю ветер.
Пятнистые скалы, с головы до ног одетые в осенние тона. Яркость приглушена. Но есть в цвете скал скрытая красота. Она медленно проникает в душу и необъяснимо завладевает ею.
Солнце высекает искры из камня.
Ты остаешься наедине со скалой. Скала так много говорит тебе своим молчанием.