Вот она, свобода! Один, в тесной снежной келье.

Владыка белых снов.

Приходит ключник со связкой звенящих ледяных ключей. И сам становится заключенным. Теперь их двое — юноша и ледяной человек.

Снова ты не один. Снова должен отстаивать себя.

Ледяной человек прижал тебя к снежной стене:

— Нетерпеливое желание жить мешает ощутить вкус жизни.

Ты мучительно напрягаешься, но не можешь вспомнить, чего же ты хотел, куда спешил. А ведь спешил же!

Ледяной человек окружает тебя белой мглой, ты коченеешь:

— Ты спешил прийти ко мне пока еще молод!

Не все ли равно — умереть молодым или старым? Уходя из жизни молодым, ты теряешь жизнь. Живя, теряешь юность. Не все ли равно? Рано или поздно ты приходишь к ледяному человеку.

Нет, не все равно. Истинная юность не переносит полуриска, полумер — ей не нужна половинчатость.

— Жизнь кажется тебе короткой? — спрашивает ледяной.

Но чем серее и скучнее, тем длиннее. Предпочитаю насыщенную напряженностью краткость.

В сущности, каждый шаг — шаг к смерти. Зависит и от шага: от дерзновенного шага путь к смерти короче, но остается живая память. А если шаг сторожкий, опасливый, расстояние до смерти удлиняется, но забвение ближе. Выбирай! Напрямик или кружным путем?

— Ты выбрал за меня. У меня уже нет выбора. Поздно.

Рано или поздно безвыходность настигает тебя. Лучше сразу. Ведь это страшно — ежедневно, капля за каплей утрачивать себя, черта за чертой, улыбка за улыбкой. Медленно свыкаться с этими утратами. Старение, эта кража самого себя, идет быстрее, чем можно вообразить. И в какой-то момент ты сознаешь, что ограблен до последней клеточки и ничего не осталось от тебя.

— Теперь ты слишком совершеннолетен! — замечает ледяной человек.

И ты вдруг вспоминаешь.

Тебе двадцать один год. Неужели ты сдашься?

Бранко задыхается. Ледяной человек — это он сам.

Конвульсивно стискивая кулаки, он начинает единоборство с самим собой. Бьет самого себя, стремясь освободиться, разбить ледяную броню.

Только он сам может восстановить свое кровообращение.

Еще одно последнее усилие.

Он уже предощущает свободу.

Наконец-то! Один палец пошевелился. Жив!

Просверлено отверстие в снежном скафандре.

Капля света.

Еще, еще немного.

Он пробивается, тащится, сгибается, полузадушенный выбирается из ледяной скорлупы.

Простор!

Он свободен от своего ледяного двойника.

Бранко летит вниз по склону. Пересекает лавину. Скорей, домой, на день рождения, обнять маму…

Вот куда с таким нетерпением спешил он всю свою жизнь. Домой! К своей настоящей матери, к такой, какой он хотел бы видеть ее.

Нежные слова душат его, ни один сын не говорил своей матери таких. Он скажет! Иначе прекратится дыхание. Его мучит чувство вины человека перед той, что дала ему жизнь.

Могилы родителей учат нас нежности.

Совершеннолетний Бранко возвращается к матери из снежной могилы, научившись нежности. Он хочет поблагодарить ее за то, что отпустила его в эти опасные горы. Встать перед ней на колени с чувством сыновней признательности за то, что не остановила его, отпустила в судьбу — в белизну лавины.

Почему он ушел из дому так, а не иначе?

Теперь он все понимает, он лихорадочно строит в памяти последний вечер, совсем в ином варианте. Он представляет себе, как стучит в дверь маминой комнаты, чтобы по-человечески проститься с ней, а не убегать, как вор, укравший материнские надежды.

— Мама, я ухожу.

— Я поняла. — И мама подает ему теплый пирог, который он с детства любил.

— Ты меня отпускаешь, мама? — Он изумлен. — Ведь там лавины! Ведь там страшно.

— Страшнее будет, если я насильно заставлю тебя остаться!

Наконец-то. Она празднует свое материнское совершеннолетие.

— Мама! Одно слово — и я останусь! — Бранко охватывает внезапная надежда, что она остановит, спасет. Но она уже не останавливает.

Ее мальчик уходит навстречу своей судьбе и оглядывается назад.

Она застыла на пороге, недвижная, иссохшая, подобная черному дереву в белый вечер.

Мать сына, который погибнет.

Борьба с лавиной освободила его от комплекса «маменькин сынок». Раскаявшись, осознав свою незрелость, он чувствует, что спешит спасти мать от беды.

— Мама! Подожди! Я иду!

Там, в долине, родной дом, сгорбившийся и одинокий, как мама. Только сейчас он заметил, как обветшал этот дом, словно хозяин давно оставил его. Надо все укрепить, починить крышу, чтобы было ясно, что в этом доме есть сын! Юноша бежит, дыхание прерывается. Нет, это не он, это мама задыхается.

— Мама, я вызову врача! — беззвучно кричит он.

Еще несколько шагов.

Ноги тяжелые, ледяные. Едва поднимаются. Напрямик. Вперед. Ледяные блоки ступней крошат ледяную корку на воде. Последний шаг.

Сквозь заиндевевшее окно — комната. Этажерка с любимыми книгами по электронике. Книги знаменитых альпинистов — «Аннапурна», Тенцинг «Человек с Эвереста». Его кумиры. У стены — альпеншток с веревкой.

Снежа в белом кружевном платье, длинном, до земли. На черных волосах — прозрачная фата, словно снежная пелена. Мать в черном торжественном платье. Рядом — его друзья во главе с Деяном. Какие они смешные в нарядной одежде!

Не хватает только его!

Посреди стола — торт с двадцатью одной свечкой. Все на разноцветных пластмассовых подставочках. Мать дрожащей рукой зажигает их одну за другой.

Они не садятся, ждут его.

— Ну, что ты задумала для себя? — Мать оборачивается к девушке.

— А сбудется? — произносит Снежа.

Он самозабвенно всматривается в их лица. Только сейчас он увидел, как красива и изящна юная, как благородна и добра старая.

Любимая девушка, любимая мать, любимый дом, любимая работа, любимые друзья — какое все это чудо! И сколько людей за всю свою жизнь так и не изведали ничего такого!

Он хочет сказать что-то нежное, что-то теплое, подобное объятию, но не хватает дыхания. Как глухонемой, напрягается он и не может издать ни звука.

Из последних сил бросается вперед. Ударяет плечом дверь.

Снежный вихрь врывается в комнату, гасит свечки. Огоньки исчезают.

Цветком покачивается на ветру последний огонек, но вот и он поглощен мраком.

Мать оборачивается, ее знобит от страшного предчувствия. Она кутается в шаль, знакомую ему с детства.

— Не тревожься, мама! Все в порядке! — хочет произнести он. Напрягает занемевший язык, мучит грудную клетку, но даже шепот не вылетает изо рта.

Снежный вихрь играет длинной фатой, белым шлейфом праздничного платья. Он видит лицо матери. Она улыбается, она все прощает. Снежа и мать сливаются в единый образ.

— Горько! — выкрикивают друзья.

Черная фигура матери, словно дерево, сожженное грозой, мерцает на пороге, смотрит, как сын танцует со своей невестой, гибкой, проворной, в снежно-белом одеянии.

Снежа. Ничего не желает от него, ни за что не упрекает, не стремится изменить его и подчинить себе. Принимает его таким, каков он есть. Любимая!

— Горько!

Это его мать в образе девушки. А Снежа с поседевшими, как у его матери, волосами. Обе сливаются в одном нежном облаке. И целую вечность длится снежный поцелуй.

В белой утробе лавины рождается его совершеннолетие. Он больше не может держаться, пытается вздохнуть. Ледяной кулак ударяет в грудь. Вместо воздуха он вдыхает снег.

Затвердевший воздух.

Он отчаянно пытался хотя бы одним пальцем пробить отверстие в снежной тюрьме. Палец опустился и посинел. Последняя дрожь, и палец сливается с холодным снегом вокруг.

Юноша превращается в снег, в затвердевший воздух.

Лавина пеленает его в белое. Лицо его проясняется. Лицо взрослого.

В последний свой миг он узнал нечто важное, самое важное в жизни.

Таким бывает лицо сына, потерявшего родителей, склонившегося над их безмолвной могилой. Тогда приходит зрелость. Тогда.