Он подает ей травинки не приближаясь.
Пристыженная принцесса принимает.
Пропало веселое путешествие…
Но у черноглазой есть еще одно желание. Она еще может мир перевернуть. Это третье желание должно стереть память о первых двух. Вся изобретательность влюбленной женщины сосредоточивается в ее загадочных интонациях:
— Третье! Последнее!
Он слушает, полуобернувшись, недосягаемый.
Она сознает: сейчас она навсегда потеряет его или он навсегда будет принадлежать ей. Надо повернуть реку от устья к истоку.
— Иди сюда, я тебе на ухо скажу!
Медленно, нехотя ступает он по песку. Приближается, еще более отдалившийся. Она обнимает его за шею. Волосы ее потоком проливаются на его плечи. Шепот ее такой глубокий, такой теплый:
— Я люблю тебя!
Но он по-прежнему неприступен.
— Это не желание и не приказ! — произносит он.
— Я приказала тебе подойти и услышать! — задыхается ее шепчущий голос.
Волосы ее добиваются того, чего не могут добиться слова.
Далекий пароходный гудок возвращает их к реальности. Они бегут на станцию. И тут на пути возникает провинциальная, милая, как далекий привет из детства их родителей, кондитерская.
Только теперь они вспоминают о цели своего путешествия. Со смехом врываются внутрь. Почти на ходу съедают по порции мороженого.
— Ну как? — спрашивает он.
— Прелесть! — откликается девушка. — В жизни такого не ела!
Это самое обыкновенное сливочное, подкрашенное розовым сиропом мороженое. Но оно подарило им такое необыкновенное путешествие.
Они бросаются на станцию. Волосы ее летят следом.
«Больше никакой игры в рабов!» — клянутся оба про себя.
В поезде у них довольно времени для того, чтобы досыта насмеяться.
Еще не успели увидеться, а уже расстаются.
Облачно. Глаза ее, как звезды, озаряют его последний вечер. И в то же время омрачают.
Слезы. Он не знает, что делать.
— Почему ты плачешь? — спрашивает он у ее волос, скрывших лицо.
Самый беспомощный мужской вопрос.
— Боюсь за тебя!
То же самое, таким же голосом произносит его мать. Неужели всю жизнь идешь к своей любви, чтобы снова прийти к матери?
— Ничего страшного! — Ему кажется, что он успокаивает их обеих.
— Ты не любишь меня! Не жалеешь! Бросаешь! У меня ничего нет, кроме тебя!
Начинается! Вот что его ждет! Те же обвинения, от которых он сбежал из дому!
— Ты у меня единственный! — всхлипывает Снежа.
Единственный сын. Единственный любимый. Услышав слово «единственный», он ощущает петлю на шее.
Он испытывает неловкость, словно гладит прежние черные волосы матери.
— Когда?… — спрашивает она в промежутке между двумя всхлипами.
— Что когда? — Ее многозначительный тон заставляет его недоумевать.
Ее молчание тревожит его.
— Когда мы поженимся? — наконец прошептала она.
Должен ли он утешить ее обещанием женитьбы? Он еще так молод. На свете еще столько непокоренных вершин, невиданных просторов. И как можно жениться на собственной матери? Как решиться?
Что его ждет? Простор на телеэкране. Путешествие из спальни в кухню. Споры. Бренчание ножей и вилок. Молчание. И это еще в лучшем случае.
Он виновато высвобождается из юных объятий своей матери.
Беги от любви. Беги от игры в рабов.
Чтобы стать по-настоящему совершеннолетним, надо быть свободным.
Но и те, что окружают тебя, должны созреть для твоей свободы: мать, любимая, друзья. Мать все еще думает, что ты маленький, что тебе нужна опека. И всегда так будет думать, даже если доживет до твоей старости. Старость не освободит тебя от ее опеки. И твоя девушка с тем же материнским инстинктом хочет подчинить тебя своей нежной заботливости.
Где спасение?
Только друзья считают тебя равным. Только среди них ты чувствуешь себя совершеннолетним, даже среди озорства и насмешек.
Скорее к друзьям!
Скорее к зрелости!
В зрелости — свобода!
Проницательные. Критичные. Взыскательные.
Им нельзя внушить, что ты больше себя самого. Их нельзя обмануть.
МЫ — сборное существо, чувства его обострены многократно.
Мы не принимаем цифрового совершеннолетия. Двадцать один год. Это нам ни о чем не говорит!
Ты должен нас убедить в своем совершеннолетии.
Докажи, что ты уже сложился как дисциплинированная, здоровая, необходимая частица нашей общности.
Не обольщайся, не думай, что твое совершеннолетие — твоя личная заслуга.
Ты становишься совершеннолетним благодаря нам.
Не воображай, будто совершеннолетие означает возвышение над остальными.
Пусть ты самый юный, самый отчаянный, самый нетерпеливый — все равно ты должен сообразовываться с ритмом общего движения.
Более или менее совершеннолетние, мы в группе все равны. У нас нет возраста.
Молодые становятся успокоенными. Старые — омолаживаются. Так образуется средний неизменный возраст. Групповое совершеннолетие.
Оно отлично от индивидуального. Оно требует заботы друг о друге, уступчивости, взаимного перевоспитания.
Хочешь не хочешь — в группе тебя ожидают две возможности:
или ты младший, то есть тобой руководят.
Или старший и руководишь сам.
Выбирай!
Можешь всю жизнь оставаться младшим.
Если ты с самого начала согласен, чтобы тобой руководили, ты останешься спокойным и беззаботным.
Куда тяжелее, когда командуешь ты сам. Ты должен быть постоянно начеку. Ты рискуешь потерять друзей.
И все это останется до конца жизни.
И если вдруг тебе надоест и ты захочешь отказаться, кончится все: и дом, и группа, и сама жизнь.
Там, где нет этого условного деления, царит стихия, слепой случай.
Смири свою гордость.
Если уж вступил в игру — играй.
Бранко ощупью ищет путь, ведущий к совершеннолетию. И его состояние передается как бы через скрытую антенну другому человеку. Мы не знаем, как это назвать, и поэтому зовем поэтической интуицией.
От мучительного созревания двадцатилетнего юноши к непременному прозрению тридцатитрехлетнего поэта.
Ты прошел земную жизнь «до половины».
Но пришло ли оно, прозрение? Наступила ли зрелость? Вспомни слова Асена-философа:
— «Зрелость» и «зрение» — одного корня.
Когда созреешь, тогда и прозришь. С ветки сорвешься, шлепнешься на землю.
Ранние плоды — ранний сбор.
Если по душе тебе висеть в пространстве, оставайся зеленым и слепым!
И зима застанет тебя таким: беззащитным перед снегом, покрывшим голову; перед холодом, сковавшим сердце…
Зрелость творца — не для него одного.
Ты не достигнешь творческого совершеннолетия, если вся группа, к которой ты принадлежишь, все общество, весь твой народ не достигнут зрелости.
В тебе зреет медлительное семя общей зрелости. Оберегай его.
Все твои попытки будут напрасными, если твоя группа не достигнет духовной зрелости.
И поэзия твоя так и останется зеленой, но не вечно зеленой.
Что тебе остается? Отказаться?
Нет, преобразись в почву. В дождь, который поит землю, в солнечный луч. Ускоряй созревание окружающих. Обвей теплым дыханием хрупкие бутоны, беззащитные ростки. Преобразись в теплый ветер — он прилетает и улетает, отдает всего себя, смиряется с забвением.
Только так достигают совершеннолетия.
Если тебя опекают, это признак твоей незрелости.
Но ты опекаешь самого себя. Самая страшная тирания — внутренняя. Ты постоянно контролируешь свои мысли и чувства. Еще в зародыше каждая твоя идея под этим мучительным контролем.
Как избавиться от себя — опекуна над самим собой?
Да, ты освободишься, в последний миг, когда утратишь все, и себя. Тогда замрут внутренние тормоза.
И станет ясно: ты был истинным Поэтом.
Сын празднует свой двадцать первый день рождения в лавине.