Цанко Бангиеву годился Памир.
А наша судьба здесь. Под этими домашними вершинами. Никогда мы не будем первыми. Не пройдем по новым, неисследованным путям. Не прославимся восхождениями на неимоверную высоту. Нас не запомнят. За нами не будут, притаив дыхание, следить болельщики. И все же мы гибнем.
Весь мир вместе с тобой погребен всего под полуторами метрами снега. И с этой точки зрения маленькая лавина огромна, она вызвала вселенную катастрофу.
Снежный метеорит, сгоревший в белом пламени без следа, не замеченный миром. Снежный пепел.
Лавина-карлик.
Но нельзя ею пренебрегать!
Она очень опасна. Опаснее тех, грандиозных. Пылевая лавина. Снег еще не отлежался, не кристаллизировался. Температура внезапно падает. Образуется что-то вроде невидимого снежного катка. Вниз летят пласты свежевыпавшего снега. Тонешь в пенистой снежной волне. Мельчайшая снежная пыль забивается в легкие, заполняет альвеолы, тает внутри тебя, согретая твоей теплотой. А пресная вода душит сильнее морской. Ведь морская — соленая, ближе к крови. А дистиллированная снежная вода бесконечно далека от теплой человеческой крови.
Ты словно бы забетонирован в снегу.
Болгарская лавина. Твоя лавина. Довольно с тебя.
Низкорослая, крепко сбитая. Лукавая. Из-за угла. В отличие от исполинских альпийских лавин, наша не имеет веками проточенного каменного русла. Является там, где ее и не ждешь. Тогда, когда и мысли о ней быть не может! Непредвиденная. Она кажется тебе невероятной, нелогичной, невозможной. Словно бы пошучивая, сбивает с ног, виснет на шее и втаптывает тебя головой в снег!
И, ослепленный, ты прозреваешь.
Так вот что такое лавина!
Валы чистого невинного снега. Снег уснул, и снятся ему самые белейшие сны.
Тихий, кроткий. Опасайся таких!
Спит, сомкнув белые веки. Ничего не видел, ничего не слышал.
Незапятнанный.
Спит, белый младенец. Может и весну проспать.
Но стоит зазвучать дерзким шагам, стоит раздаться вольному возгласу, и вмиг пробуждается лавина.
Тихий беловолосый снег вздрагивает, вспомнив юность.
И он ведь был молод! Буйный, клокочущий поток. Вспененный водопад. Наморщенное, громокипящее облако. Бушующий океан.
И все это был он! Да полно, был ли?!
И вот уже он летит вниз, раздирая пространство нестерпимым грохотом, отголоском буйной своей юности.
В одну минуту жаждет он повторить бытие потока, водопада, грозового облака, океана.
И сминает нас в своих холодных объятиях, чтобы и мы уснули вместе с белым, снова беспамятным снегом.
Чтобы не было шагов.
Чтобы не слышались голоса.
Чтобы и памяти не осталось.
Чтобы все погрузилось в сон!
Казалось, белая искра пронзила Поэта.
Или нет?
Может ли едва зародившееся стихотворение, засыпанное снегом, заледенелое, пробудиться и зажить в чьем-то ином дыхании?
Нет!
Поэтический замысел и воплощение — неповторимы.
Всюду возможна замена. Даже в любви.
Но не в поэзии.
Когда гибнет один поэт, гибнет целый мир.
И никогда не восстановишь его. Никогда.
Можно только гадать…
Жизнь — бесчисленное количество шагов, смерть — один-единственный, и страшно далеко ведет он.
Она всегда странна и нелепа, она — вне твоей воли, а все же ты сам ведешь себя к смерти.
Ты направляешься к ней издалека. И каждый твой шаг определяет весь твой путь.
Ты ничего не знаешь о своей смерти — где, когда, какой она будет. Но ты всю свою жизнь готовишь ее.
И всем своим поведением ты выбираешь, какой она будет.
Твоя смерть не может постигнуть никого другого.
Жизнь твоя может быть зависимой от других жизней, похожей на них, бесцветной, но конец ее — неповторимо твой.
Твой характер очерчивается в твоем последнем вздохе.
Жизнь выражается через смерть.
Каждый в группе погиб по-своему.
Каждый со своей точки, в своем ракурсе увидел рождение лавины, по-разному воспринял и пережил ее.
Каждый, по сути, попал под с в о ю лавину! Каждый погибал в одиночку. И в то же время все мы вместе, в одной общей лавине.
Шестнадцать лавин! Одна другой страшнее и внушительней!
Каждый встречал одновременно свою лавину и лавину каждого из своих друзей. И все это собралось в единую громаду, рухнувшую на нас.
Братская могила в снегу.
Различия, непримиримые противоречия — все исчезло.
Мы слиты воедино перед лицом смерти.
И в то же время — четко разделены, каждый в себе самом, и каждый — в другом.
Совместная смерть. Не так, как в древности, как в знаменитой Тракийской гробнице, куда вместе с вождем уложили его жену и верных коней. Не так, а на равных.
Мы гибнем, спасенные от самого страшного одиночества: от смерти в одиночку.
Должно быть, те шестеро, что стояли у стены в черном туннеле, тоже ощущали это высшее слияние перед расстрелом. Одним из них был поэт Вапцаров. Он мог бы преобразить в песню это ощущение, но песня его расстреляна.
И мы, шестнадцать человек, также встречаем свою смерть в белом туннеле.
Лавина свела нашу суть к единой дилемме: жизнь или смерть? Жизнь против смерти. И в тот миг мы ощутили по-настоящему, что означает быть вместе.
Никто и ничто уже не отнимет этого у нас, не разделит нас.
Все, что было до того, весь пройденный путь, вся наша жизнь — все было одним неудержимым стремлением к абсолютному безраздельному ВМЕСТЕ.
Что может стать опорой в рухнувшем мире?
Альпенштоком пытаемся удержать снежные вихри. Но не во что вцепиться. Выскальзывают из-под ног белые глыбы…
Реальный мир утратил свою стабильность, превратился в плывущую бесформенную неудержимую массу.
Язык лавины высунулся из-за скалы и лизнул склон. А в нашем воображении забушевали вековые смерчи. Рушатся целые горы.
С громовым треском раскрывается грудь земли, и нельзя ей помочь.
Все летит в пропасть.
Устойчивость — только в тебе самом, внутри твоего существа, в пластах воспоминаний и мечтаний, познаний и надежд, и нравственных порывов, в духовном мире каждого из гибнущих. Все, что складывалось, копилось, зернышко к зернышку, боль к боли, усилие к усилию, то, из чего создавался ты, твой мир, — оно теперь твоя устойчивость, твое равновесие.
Каждый из нас сам создал себе опору.
И это долгое мучительное создание себя осуществилось в нашей группе альпинистов, близких друзей.
И центр внутреннего равновесия всей группы один — чувство долга!
Глаза наши раскрываются, чтобы узреть истину, мимо которой мы прежде шли вслепую. Или почти вслепую.
Никогда не постигли бы мы этой истины, если бы не оказались в лавине.
Больше всего рискуешь не когда пускаешься по опасному пути.
Не тогда, когда решаешься идти.
Не тогда, когда выбираешь именно этот путь.
Рискуешь, когда рождаешься на этой земле.
Тебе предстоит все.
И самое страшное: быть униженным.
И самое мучительное: недостаток воздуха.
И самое неприемлемое: слепота.
И все же ты родился человеком и должен до конца отстаивать свое право быть человеком, даже ценой мучений и смерти. Ценой самой тяжкой агонии: задыхания. Ценою зрения.
То, что ты рожден человеком, — твой самый тяжкий долг. Даже смерть твоя должна быть смертью человека.
Причудливые снежные пещеры под наслоениями белой братской могилы. В тесных, уже рушащихся ледяных камерах затворены наши судьбы: прошлое и будущее, осуществленное и неосуществимое, испытанное и утраченное, хрупкая надежда на спасение.
Лавина с холодным бесстрастием сжала нас, словно в ладони — губную гармонику. Лавина — это накопленное время, миг к мигу, ожидание к ожиданию, — до конца! У каждого — свое, сокровенное, прочное, пронесенное через всю жизнь до этой самой минуты, чтобы сейчас удержаться в рушащемся мире.