Мы все еще удерживаемся на ногах. Шагаем навстречу буре, навстречу всему, что хочет бросить нас на колени.
Кто-то поскользнулся, упал, снова поднялся. За ним друг — поддерживает его.
Какая мука — удерживаться вертикально, быть человеком!
И снова шагаем. Плечи согнулись, лица опущены, глаза залепило снегом, но мы еще двуногие существа, еще люди!
Не останавливаемся. Каждая остановка может оказаться концом!
Ноги передвигаются словно бы независимо от нашей воли.
А вокруг вьется белая смерть.
И, достигнув своего пика, буря обмерла.
Ветер, покорный, лижет наши ступни. Мы втоптали его в снег, обессилили.
Останавливаемся — короткая передышка. Изнуренные победители. Альпеншток — в снег, опереться на него ладонями, голову книзу — глубоко дышим.
Не верится, что вокруг прояснилось. Отвязываем веревки. Не можем нарадоваться свободе.
Какое облегчение! Ветер валил на наши плечи целую гору. А сейчас гора упала с плеч!
Кто не испытал этого, не знает легкости воздуха.
Дара скидывает лямки рюкзака, и неодолимая усталость валит ее на снег.
Последние снежинки слетают с низких облаков. Солнце дает о себе знать. Кругом волнится снег — неспокойные следы бури.
Пейзаж постепенно выходит из хаоса, приходит в себя. Вдалеке жемчужиной искрится заснеженный гребень горы.
Оператор отряхивает камеру, и глаз ее, на время ослепленный, вновь широко раскрывается, чтобы заснять чудесную картину.
Поднимаемся, оглядываем огромное пустое пространство со всех сторон — вершина! Мы и сами не можем объяснить, как мы добрались сюда! Мысль о том, что мы уже так высоко, заставляет нас усомниться: да на земле ли мы вообще!
После такой победы в горах человек на равных с безмерной Вселенной, он больше не чувствует себя безмолвным и одиноким.
Затишье — плохой предвестник!
Но мы успокоились. Для нас позади самое страшное — испытание на выносливость. Испытание на сплоченность. Испытание загадочного существа МЫ. Никто не сдался.
Теперь мы ничего не боимся.
Но Асен, который одновременно и с нами и вне нас, рассуждает более трезво:
— После бури — всего светлее, но и опаснее всего!
— Кончай, философ! — Дара пренебрежительным взмахом отбрасывает его слова далеко, за горы!
Расслабленные усталостью и торжеством, победители уязвимы для поражения.
Миг блаженной слабости.
Взгляд проясняется. Вершина. Заново открываем бесконечность. Горы принадлежат нам. И мы принадлежим горам.
Бранко угощает всех винными ягодами. Мы поздравляем его:
— С днем рождения!
— С совершеннолетием тебя, как сказал бы Деян!
— Пусть жизнь твоя будет сладкой, как эти ягоды!
Для того чтобы с такой полнотой ощутить вкус этих земных плодов, мы должны были пройти через ад. А теперь мы впиваемся в самое сердце нашей планеты: сморщенное, иссохшее, крохотное, но переполненное сочной липучей сладостью и бесчисленными хрусткими семечками — зародышами завтрашних плодов.
Перед нами металлически-серые скалы. Ветер раздел их донага, освободил от снежного покрова. Местами они так заострены, так пугающе нависают — снежинке даже негде здесь задержаться. И зияет пространство, как лунный кратер.
К подножию скалы притулилась засыпанная снегом надгробная пирамидка. Скорее воображением, чем взглядом, различаем мы табличку с именами.
Вожак указывает рукой:
— Здесь трое погибли.
Звучит как-то неуместно. Напоминание о смерти всегда неуместно, даже когда ты в двух шагах от нее.
Раздается еще более неуместный вопрос Поэта:
— Как это случилось?
Профессиональный недуг поэтов — спрашивать именно о том, о чем не нужно спрашивать.
Вожак вынужден объяснить. Он прибегает к обтекаемым выражениям:
— Поднимались на скалу и нечаянно вызвали лавину.
Ну, о таком и самый неопытный догадается!
Но оператор спрашивает наивно:
— Они что, новичками были? — В голосе его чувствуется угодливое желание напомнить нам, что мы-то не новички, в отличие от тех троих.
Насмешливо звучит ответ Никифора:
— Один был ведущим нашим специалистом по лавинам.
Все смолкают. Даже не оборачиваясь, мы замечаем, как тень тревоги перекосила лицо Суеверного. Мы долго вглядываемся в скалы, измеряем взглядами, поднимаемся мысленно шаг за шагом.
Минута молчания — дань погибшим. В наступившей тишине улавливаем странное дуновение. Вздрагиваем, словно от предупреждающего вздоха мертвых.
Поэт выждал время, мысль его оформилась, и теперь он снова произносит несколько вполне неуместных фраз:
— Каждый уверен, что с ним-то ничего не случится! Другие погибают, но я уцелею… А когда приходит время на себе испытать последствия подобной самонадеянности, тогда уже поздно!..
Заглядевшись на пирамидку, Асен напоминает:
— Ошибки направляют нас по самому верному пути…
Все это эффектные афоризмы, но никто не принимает их всерьез.
В ТИШИНЕ пробуждаются амбиции.
Мы снова вспоминаем о вершинах.
Усталость забыта. Далекие горизонты зовут.
— Куда теперь? — нетерпеливо спрашивает Бранко.
Вожак раскрывает карту. Головы склоняются. Это для того, чтобы уверить себя в соблюдении коллективного принципа. Ведь маршрут определен еще в Софии. Палец вожака ползет по красной линии к месту нашей гибели. Уже совсем близко, один лишь шаг!
Асен замечает это со стороны и предупреждает:
— По правилам мы должны держаться связками вон там, на краю!
И как ему пришло в голову налегать на это «по правилам»?
— А по исключениям? — дразнит Насмешник.
— Давайте напрямик отсюда! — предлагает Горазд.
Но к предложению самого сильного всегда слабо прислушиваются.
И тут нас изумляет вожак:
— Нет, лучше вот так, еще прямее. Надо наверстать время!
Поворачиваем голову, взглядами измеряем пугающую крутизну. Самый рискованный вариант. Стреляем глазами в сторону Суеверного, но на его лице маска спокойствия. Только слишком уж она натянутая — от уха до уха. И его смутное предчувствие передается всем. Но никто не хочет показать, что боится трудностей. Самый невольный вздох сейчас был бы истолкован как возражение.
В нас уже отзвучало последнее эхо только что пережитой бури. В затишье снова поднимают голову затаенные до времени нелады.
Никифор неопределенно кивает в знак согласия. Он спешит заявить свое единомыслие с вожаком и со всей группой, чтобы мы не обвинили его в отступничестве.
Скульптор и Мерзляк обмениваются понимающими взглядами.
Насмешник прячет ироническую улыбку, как бы говоря себе: «Ну выступлю, ну и что?! Против всех не пойдешь!»
Вожак улавливает затаенное сопротивление и нарочито обращается к Никифору:
— Твое мнение?
Никифор, поразмыслив.
— Согласен… согласен, что мы очень запоздали!
Вожак, обрадовавшийся было его первому слову, мрачнеет.
— Чтобы исправить одну ошибку, совершим другую, быть может непоправимую? — вмешивается Асен, стоящий в стороне и тем самым как бы отделяющий себя от группы.
— Хватит сентенций! — вскипает Дара.
Бранко не выносит всех этих обсуждений:
— Для чего же столько усилий потратили? Разве не для выполнения задания?
— Деян часто говорил: «План ради плана», — напоминает Суеверный.
И тотчас — несколько голосов:
— Хватит с нас Деяна!
— Дезертир!
— Старый козел!
Поэт прибегает к общей мечте:
— Это восхождение — ступень на пути к Памиру! — В голосе его обрывается струнка сомнения.
— Снова все откладывать на целый год! — Дара, как обычно, руководствуется чувством противоречия.
Очерчиваются две подгруппы: первая, более малочисленная, но активная и настойчивая, стоит за риск; вторая — молчаливо не убеждена в необходимости рисковать. Среди несогласных — Насмешник, Суеверный, Скульптор, Мерзляк. Асен не подключается ни к одной из подгрупп — ему интересно наблюдать и рассуждать об их разногласиях.