Но следом, на положенном расстоянии, бдительный Никифор не упускает из виду ни одного ее отклонения, педантично возвращает ослушницу на верный путь. Старательность его — явно чрезмерна. Истинное удовольствие для него — уличать другого в ошибке. Из-за этих мелочей он уже не может определить: не ошибочно ли общее направление?
Мы идем по самому краю пропасти. Ледяной гребень снежного массива. С двух сторон — предполагаемая пропасть. Снежная сеть, сотканная метелью, скрывает бездну.
Все труднее двигаться вперед. Дорога почти неразличима.
Вперед в никуда.
А мы шагаем с решимостью отчаяния. Вожак тащит нас, точно конь запряженный.
Мы достигли верха сплоченности.
Надо пробить стену ветра. Мы ничего не можем противопоставить ему, кроме нашего единства. Мы сближаемся. Ветер напрягается, чтобы разъединить нас, снег пытается сбить с ног, остановить. Мы все вместе одолеваем крутизну, вместе задыхаемся до потери сознания.
Мы — сама сплоченность, само блаженство в безмолвной нашей обреченности.
Белая эйфория.
Рад-молчальник ступает с закрытыми глазами.
Метель оплетает его белой куделью, укачивает, баюкает. На ходу он видит сон.
Камера оператора подстерегает его и запечатлевает его реальность — сон. Объектив констатирует то, что снаружи, — белую смерть.
Но мы видим за его закрытыми глазами, быть может, то, что видит он сам. Сновидение:
Вместо снега — золотой листопад. Солнечный осенний день.
По-детски обнявшись, Рад и Росица углубляются в пеструю тенистость леса. Мы оставляем их наедине. Ступни тонут в сухом прибое опавших листьев. Рад сплетает колечко из травянистого золотого стебелька и надевает девушке на палец. Она заливается смехом.
Они целуются под хрупким, рушащимся куполом леса.
Росица дует на одуванчик. Разлетаются бесчисленные лучистые стрелочки.
Девушка перепрыгивает с камня на камень против речного течения. В водоворотах трепещет отражение янтарных листьев, они словно птицы, слетающие вниз. Она плещет в лицо полные горсти золоченой воды. Босые ноги — в золотых водоворотах.
Росица сбегает вниз по скале. Пучок тимьяна раскачивается на ветру. Девушка наклоняется. Огнем вспыхивают на солнце волосы…
И Рад, с закрытыми глазами, сквозь снежную пелену, устремляется к этому манящему огню, вниз, в пропасть.
Димо вовремя заметил. Дергает бечевку, спускается к самому краю пропасти, преграждает путь Раду. Подпирает его своим плечом. Оба они едва удерживаются под напористыми ударами ветра.
Рад не открывает глаз. Димо тычет кулаками, пытаясь привести его в чувство. Трет ему лицо снегом.
Спящий нехотя разлепляет веки. Оглядывается: белый хаос. Жизнь претит ему. Он сердится на Димо: зачем тот лишил его золотого видения? Он хочет вернуться назад, в свой сон, в осенний солнечный день.
Но Димо почти несет его. Пошатывается, едва удерживается на ногах. Только теперь Рад окончательно приходит в себя. Усилиями друга он встряхивается, опоминается.
Нет, эти усилия не должны пропасть напрасно.
Рад становится на ноги и ступает, ноги плохо держат его. Димо берет его рюкзак и шагает сзади, подпирая друга плечом. Рад прилагает нечеловеческие усилия, чтобы не поддаться сну, — и все это ради друга, который спас его.
Тяжкая помощь друга — она обязывает.
Один едва заметный шаг через белый невидимый порог — и мы уже за гранью.
Нам снится, будто мы по-прежнему бодро шагаем вперед к вершине, коронованной солнцем.
Во сне мы щедро, как хлеб, протягиваем людям руки.
Во сне мы теплы, добры, молоды, полной грудью вдыхаем тающую весну.
Мы и не подозреваем о том, что скованы, что веки наши — в снежном гипсе, как у слепых статуй.
Мы бесчувственны, мы блаженно улыбчивы.
Среди белой пустыни бьются ледяные комочки сердец…
Поэту снится белое стихотворение. Снег нашептывает ритмичные строки в такт медлительным шагам в метели.
Он никогда не запишет это стихотворение.
Куда исчезают незаписанные стихи, нерожденные образы?
Тени неосуществленных творений витают в воздухе. Может быть, из них и состоит атмосфера, дающая жизнь планете.
Мы вдыхаем поэзию, даже не ощущая этого.
Она пронизывает наше существо ритмом замерших шагов, фантазией, излучаемой неведомыми поэтами, давно уже умершими; она проникает в нас вечным трепетом души.
Слепые и глухие идем мы через мир, не улавливая поэзии окружающего. И только закалившись в огне и холоде страданий, обретает наша кожа чуткие раны — глаза и уши. И пока они открыты, мы впитываем жгучими глотками поэзию жизни.
Вместе — несмотря ни на что.
Попробуй кто-то противопоставить себя общему движению вперед, мы набросились бы на него с ожесточением: ведь он отнял бы у нас самый верный компас в хаосе — единство.
А про себя каждый думает о разном.
Вожак: Теряю надежду. Нет выхода. Нет спасения. Уже не различаю, куда идти.
И кричит нам, пытаясь заглушить бурю:
— Направление правильное!
Никифор: Чушь! Давно уже кружим, как слепые зайцы. Не знаю, где мы теперь находимся. Не понимаю, куда направляемся.
И окрик соседу:
— Не отклоняйся!
Дара: Хуже нет, чем брести вслепую сквозь снег!
И голос ее одолевает бурю:
— Бывает и хуже!
Бранко: Если бы мать знала, когда я рождался, что меня ждет!
И откликается:
— Что хуже? Гадюка в спальном мешке?
Дара отвечает с такой уверенностью, что даже сама себе верит:
— Не знаю! Или нет, знаю! Проволочки Деяна! — Она сама вся обмотана белыми проводочками метели.
Мерзляк: Деян сейчас в тепле, а мы… Конца-краю не видать!
Но вслух произносит:
— Деян нам сейчас завидует в своем теплом кабинете!
— А по-моему, это ты ему завидуешь, Мерзлячок! — оставляет за собой последнее слово Насмешник.
Шагаем, шагаем. Странное существо это МЫ. Каждый в отдельности думает что хочет. Но вся вместе группа мыслит иначе. Она совсем иное существо, составленное из разных характеров и точек зрения и в то же время совершенно им противоположное.
МЫ. Звучит патетически.
Шагаем, припав друг к другу. Хотим доказать самим себе, что людей можно объединить, что они могут быть вместе, что никакая угроза не разделит их!
Исчезают ссоры, рассеивается взаимная злоба.
Все вокруг стремится разделить нас, но связывает еще сильнее.
Мы рады буре — она соединяет нас.
В белом хаосе не различишь нашу цель.
Вожак забыл о ней. Но ведь все равно он куда-то ведет нас? А если остановится, то это будет никуда.
Асен, наш теоретик, углубляет свои познания. Он доволен: он копит опыт и наблюдения. Мы кружимся в метели, а мысль его следует по своим кругам.
Наша цель — в нас самих. Наша цель — не зубчатая линия вершин. Наша цель — внутренняя вершина: надо подняться над малодушием, превозмочь его. Самое низкое, самое унизительное для нас — страх. Из-за этого мы оставили свои теплые дома, шагаем по бездорожью, напрямую — по крутизне. Ищем трудностей, чтобы лицом к лицу столкнуться со страхом, помериться с ним силами. Никто не знает границ своих возможностей.
Мы ищем себя.
И ради этого мы готовы потерять жизнь.
Чем труднее — тем ближе. С каждым шагом топчем страх, топчем сомнения. Становимся людьми.
Вертикально встаем навстречу стихиям, навстречу всему, что хочет повергнуть нас на колени.
Свежие следы четвероногого пересекают наш путь.
Здесь только что прошел волк. Ветер засыпает эти следы. Миг — и их нет. Привиделось?
— Волчьи следы! — обнаруживает Горазд.
— Вниз подрал, негодяй, безветренного местечка ищет!
Как сквозь сон — волчьи следы. Спускаются вниз, жмутся к оврагам. А следы двуногих карабкаются вверх, открыто стремятся в неизвестное.