— Растянул немного.

— Болит?

— Ходить трудно.

Игорь потер лицо, усмехнулся.

— Так, счет два-ноль не в мою пользу. Юрка расклеился, у тебя — нога.

Юрочка снова ел суп.

— Нельзя, товарищ начальник, относиться к людям только с точки зрения пользы.

Лев встал, сделал два шага и схватился за колено. Игорь подсел к нему, пощупал ногу.

— Вывиха как будто нет.

— Растянул, я же сказал.

— Звони на поверхность, Князь, — сказал, жуя, Юрочка. — Пусть несут портшез для Льва.

— Есть давайте, — сказал Игорь. — Стынет. Неважный вышел супец.

Алик пошел к речке, сел на корточки на истоптанном, заляпанном зубной пастой берегу и начал мыть руки. Они все еще дрожали и были как будто не его, пальцы почти не сгибались.

Подошла Надя.

— Самое противное в пещерах, — сказала она, — грязь эта. Всюду — под ногтями, в волосах, в ушах. Противно.

Лев и Игорь молча ели суп. Юрочка курил, лежа на спальнике.

— Садись, ешь, — сказал Игорь. — Костюм у тебя цел?

— Держится пока.

— Наверно, придется нам с тобой завтра. Ты как?

Надя вытирала руки и смотрела на них.

— Конечно, — сказал Алик.

— Отлично. Ешь, а то не останется. Здесь лозунг такой: от каждого — по способностям, каждому — по нахальству.

Он сел над телефоном, повертел ручку и снял трубку. Все смотрели на него.

— Кто это? Ну как дождь? Ладно, ничего. Теперь слушай. Мы сейчас ложимся спать, а потом мы с Аликом идем делать съемку. Думаем закончить: похоже, что Старушка кончается. Ты слышишь? А остальные, отоспавшись, соберут шмотки и двинут на выход. А мы закончим съемку и тоже. Да, прямиком. До скорого! Что? Нет, все. Счастливо! Часов через десять высылайте вспомогателей.

Он положил трубку и сидел, постукивая по ней ногтем.

— Игорь Викторович! — сказал Юрочка. — Так, в сущности, мы можем и сами все вытащить. Смотрите: мешков сколько выйдет? Семь, не больше…

Он говорил возбужденно и суетливо. Игорь повернулся к Льву.

— Ничего другого не остается. Ты согласен?

— Вполне.

Надя бинтовала ему ногу, положив ее себе на колени. Нога опухла, натянувшаяся кожа лоснилась.

Алик влез в сырой, пахнущий прелой шерстью и носками мешок, с трудом застегнулся негнущимися пальцами. Все время тянуло думать о том, что было бы, если бы он сломал сегодня ноги или позвоночник. Сломавшего позвоночник полагается, кажется, прибинтовать к доске. Интересно, как бы его в таком случае вытаскивали из пещеры?

Не думать об этом, всё! Он перевернулся на другой бок и стал думать о Льве, об отце Льва, потом о своем отце. После того как пришла похоронная, мать собрала все его фотографии и по вечерам, когда в доме ложились спать, садилась к столу и аккуратно, сосредоточенно приклеивала их к страницам книги «Животный мир Южной Америки». «Все хотели с папой сделать альбом, да так и не собрались, — сказала она. — Чтоб карточки не терялись. Все «потом», «потом», да так и не собрались». Одна из этих фотографий, сильно увеличенная и подретушированная, висит сейчас над ее кроватью. На черном пиджаке отца — значки «Осоавиахим», «МОПР» и «Ворошиловский стрелок». «Я не виноват, что у меня нет отца! — крикнул он как-то учителю физкультуры. — Никто не учил меня лазать по канату, плавать и драться!» Но главное, конечно, не в этом. Других обучила этому улица, дело не в этом. Почему-то ни у одного из его товарищей не было отца. Ни в школе, ни в университете. Раньше он как-то не задумывался об этом и сейчас удивился. Потому что у многих одноклассников и однокурсников отцы все-таки были. Особенно почему-то у девчонок.

Подошла Надя.

— А вы… ты ничего не ударил?

— Обошлось как-то.

Она присела — черная шея, черная голова, освещенные сзади волосы и поднимающийся ото рта пар.

— О чем-то плохом сейчас думаешь? О чем-то грустном, да?

— Нет. — Он улыбнулся.

— И еще, наверно, считаешь себя героем. Мне, мол, плохо, а я еще улыбаюсь и никому не говорю. А по-моему, всегда нужно говорить все. И когда хорошо и когда плохо. Всегда. Нужно быть с людьми. Иначе жить страшно.

Алик молчал. Сердился на Надю. За то, что она помешала ему. Потому что жалеть себя — он сам это понимал — было приятно.

Надя встала.

— Ты все время настороже. Если б ты был собакой, уши у тебя все время стояли бы торчком.

«НУЖНО ДОЙТИ»

Спал он плохо: мерз в сыром мешке. Он пошарил по песку, нащупал сигареты, закурил. Игорь спал. Алик сел, зажег свечу, обулся и толкнул Юрочку.

— Ложись в мешок.

— Слышу. — Юрочка не двигался и не открывал глаз.

Всхрапнув, проснулся Игорь, посмотрел на часы.

— Ого, разоспался я!

Они разожгли примусы. Игорь вытащил из мешка резиновую ленту. Алик слышал, как он дышит и как дрожит и хлопает растягиваемая резина.

Они поели каши — горячей снаружи и холодной внутри. Игорь жевал и смотрел в затертый сажей клочок газеты.

— Дурацкая привычка, — сказал он. — Не могу, когда голова ничем не занята. Не могу, например, просто так пройтись по улице. Иду и проделываю всякие дурацкие манипуляции с попадающимися на глаза словами: рифмую, читаю задом наперед, считаю буквы, черт знает что!

Он смотрел на Алика. Нужно было что-то ответить.

— Бывают и похуже привычки.

Как всегда, когда он был с кем-нибудь вдвоем, он чувствовал себя скованно.

— Вот сюда мы дошли, — сказал Игорь.

Перед ними было круглое, как бассейн, озеро. Вода вливалась в него из косой трещины, журчала, на белых стенах упруго дрожали узоры отраженного света.

Они сели. Игорь зажег свечу и грел над ней руки. Алик смотрел на него.

— …попалась книга тысяча семьсот девяносто пятого года издания — описание путешествия Кирхгаузена по Таврической губернии. Такой обрусевший немец, член Российской академии…

Это Игорь рассказывает, как было открыто продолжение Мамут-кобы. Алик спросил об этом.

— …Побывал он и в Кобе. Описание, конечно, такое: «Сия хлябь весьма приметна как в рассуждении красы, так и по причине других качеств». Но вот что нас удивило — он упоминал о какой-то пропасти внутри пещеры. Я рассказал в секции, и Лев с Сережкой Фирсовым — был у нас такой славный хлопец, служит сейчас, — рассудили так: надо копать, искать ход к колодцу. Они поселились возле пещеры и стали методически так, одну за другой, раскапывать все подозрительные ниши. Повезло Сережке: он наткнулся первым. С чрезвычайным бумом они явились ко мне в половине второго ночи, перепугав Надину маму. В воскресенье мы поехали туда с оборудованием, спустились в колодец и дошли до сифона. А через три дня — как раз был День Конституции, снег такой — Лев пронырнул через сифон. Вода тогда стояла до потолка, понизили ее уже потом.

Алик курил.

— Ну, мы, конечно, ходили хвост трубой и, использовав благоприятную обстановку, выцыганили через академснаб движок, новые лодки, еще кое-что, — он подмигнул. — Мы своего тоже не упускаем. Без этого нельзя.

Он смеялся. Свеча стояла на земле, глаза Игоря были в тени, Алик видел только лучики морщинок под его висками.

Потом он встал.

— Ты записывай, а я с компасом. Быстрее будет.

Он слез в воду, натянул шлем и, подняв руки, пошел к щели, откуда текла вода. Алик шел за ним. «В августе 1964 года И. Василевский и А. Крутов достигли конца пещеры». И еще было радостно оттого, что это последний заход, что через сутки, не позже, он будет на поверхности. Он только никак не мог сообразить, когда они выйдут — днем или ночью.

— Азимут двести тридцать пять! — крикнул Игорь. — Десять метров. Ширина — пятьдесят сантиметров. Высота — полтора метра. Пометь в скобках: воздуха — пятнадцать сантиметров.

Свет его фонаря, отражаясь от воды, бил в глаза Алику. Писать было трудно: вода плескалась вокруг обтянутого шлемом подбородка, и Алик то и дело чувствовал ее ледяное прикосновение к нижней губе.

Осторожно, чтобы вода не плескалась в лицо, и придерживаясь свободной рукой за потолок, он дошел до Игоря и встал на его место. Игорь пошел дальше, пока не натянулся над водой мерный шнур. Он светил вперед. Алик видел на ярко-белом фоне его черную голову в шлеме, торчащую из черной воды.